Глава 1. Введение

Зимой темнеет рано. Мы с братаном возвратились с улицы – набегались и иззябли там, по определению отца, «до зелёных до сопель», а потому сразу же на печь забираемся. Отец, возвратившившийся с работы, начинает помогать матери по хозяйству – кормит и поит скотину, колет   дрова. Но вот и они возвращаются в избу: отец с охапкой дров, мать с подойником.

Пока матушка цедит и разливает молоко по кринкам, отец растопляет подтопок-голландку. И когда дрова разгораются, мы с братаном перебираемся туда. Вскоре сюда  подсаживаются и родители, тоже за день-то иззябшие. Полакав парного молока из блюдца, к нам присоединяется и кошка. Довольно-предовольно облизываясь, с благодарностью поглядывая на хозяйку, но компанию-то составляет нам. Умница-разумница, ого-го, как «сечёт»:  от кого – ёдово-проритание, от кого – привет и ласка!

Огня не зажигаем, еще рано. По стенам избы и по нашим лицам пляшут языки-блики пламени. Но, чу, хлопнула сенная дверь. Слышно, как в сенях кто-то сметает веником снег с валенок. И вот, наконец, с порога избы слышится знакомый-знакомый голосок:
- Живы? - это мой крестный дядя Степа, отцов младший брат.
- Живы, живы! Проходи сумерничать! — приветливо приглашает матушка любимого деверя.
Следом еще гости. Это дядя Миша и тетя Варя Подлипновы. Тоже присаживаются к подтопку.

Мужчины смолят самокрутки из домашней выделки табака, женщины лузгают семечки. И течёт у них, будто весенний ручей по Аскульскому оврагу,  задушевный разговор.

Мужчины вспоминают,  главным образом,  фронтовые истории. Годы войны с немцами, японцами под Халхин-голом и с белофиннами сотнями заноз как засели, так и кровоточили до самых последних дней жизни в душах этих любых моему серд­цу людей. Все трое они вернулись домой не только с ранениями, но и с боевыми наградами. Которыми впрочем никогда-никогда не кичились, как это иной раз позволяют себе те, у кого вместо боевых-то наград одни юбилейные. Про  сорок первый вспоминали редко и неохотно, чтоб душу лишний раз не травить. А вот про победоносные года вот уж воистину с воодушевлением. Но (тогда нас, ребятню, поражало это!) – совершенно беззлобно (мы-то, играя в войну, «фрицев» колошматили только так!). Да и само слово «фрицы» они редко-редко употребляли, чаще всего враг обозначался словом «он» - причём зачастую в единственном числе («Он как попёр, как попёр тогда…» или «Ну мы ему в тот раз хорошенько врезали»). А уж тем более слово «фашист» мы от них ни разочку не слышали. И то сказать (это уж мы потом узнали, фашистов-то они в глаза не видели, потому как они, как и наши смершевцы, в тылу орудовали.

Женщины из военной жизни тоже вспоминали что-нибудь доброе и даже весёлое. А чаще всего вспоминали свои дни молодости, как «в девках гуляли», как парней разыгрывали, как весело и азартно (в охотку-то, после унылого для молодёжи «единоличничества»!)  трудились в первые годы колхозной жизни, тогда по первости-то воистину коллективной.

А мы с братаном печём репчатый лук в горячей золе  подтопка (вкуснятина – никаких конфет не надо!).  А то и картошку с поджаренной, а то и с подгорелой корочкой (Недавно из публикации в центральной газете вычитал: оказывается, в этой подгорелой корочке-то не только смак, и наипользительность  медицинская; учёные-то совсем недавно, а мы, ребятня, давно прознали это!). Матушка, бывало,  всенепременно напомнит нам с показной укоризной: мол, а ужинать-то во что будете? Но тут обязательно кто-нибудь из той кампании с доброй-предоброй  на полуосвещённом лице улыбкой вступится за  чревоугодников: ничего-де, они как-нибудь уж  расстараются за столом-то, и ужин в их животы ещё как справно укладётся. Вон за день-то как набегались. Как бы деревянные ложки ненароком не изжевали. Забыть ли тот любовно-добродушный смех  собравшихся  после такой шутки?

И вот под треск горящих поленьев в подтопке, под завывание в трубе поднявшейся к вечеру пурги (вон она как, будто ведьма какая, снегом-то  в окна  бросается -целыми горстями!)  течет у них неторопли­вая беседа — о делах сегодняшних, а чаще всего — о минувших (А у подтопка так тепло и уютно – и не только от пылания огня, ну и душевной теплоты). И когда я пишу эти строки, у меня по-стариковски наворачиваются на глаза слёзы: Господи, мне бы хоть на полчасика попасть к тому подтопку, в окружение  тех милых моему сердцу людей. Светлой памяти их, моих дорогих и любимых, и посвящаю эти были.