Возвращается как-то командир эскадрильи с ночных полетов – не под утро, как обычно, а среди ночи (что-то у них там не заладилось, и полеты подсократили). Чтоб молодую супругу не потревожить, он тихохонько- тихохонько в квартиру-то пробрался. Какое там – «не потревожить!» На эту ночь у того майора заместитель по половой части объявился. И он так «тревожил» комэскову жёнушку, скрип на всю квартиру распространялся…
- Отставить! – хорошо поставленным командирским голосом скомандовал майор своему «заместителю» и «местоблюстителю», когда тот попытался было натянуть на свои грешные чресла офицерские портки. Делать нечего, пришлось стойку «смирно» принимать, тем более, что майор зачем-то «макаровскую» кобуру расстегнул…
- Кто такой?
- Лейтенант Ж-го.
- Живешь в офицерском общежитии?
- Так точно!
- Садись на стул – бриться будем!
-Да я сам побреюсь в общежитии, - запротестовал было лейтенантик.
- Ну уж нет! – по-отечески строго возразил майор. – Долг платежом красен! Должен же я как-то тебя отблагодарить за то, что ты мою любимую супругу ублажал – на весь подъезд стонала?!
И вот как оно, примерно, выглядело со стороны: совершенно голый лейтенантик, из всей одежёнки на нем только презерватив болтается, ни жив ни мертв сидит на стуле, а майор тем временем точит бритву-«опаску» поначалу на оселке, а потом направляет ее на ремне – все, как положено. Потом, не спеша, разводит пену мыльную. И, наконец, принимается за бритье. Ну щеки-то, скажем, не больно чисто выбрил, но зато уж шею лейтенантову он до лоска обработал. Особенно – кадык и где сонные артерии. Уж то-то скоблил он там, то-то скоблил – будто экзамен на парикмахера сдавал.
А как бритье закончилось, лейтенантик штаны натянул кое-как, а застегнуть ширинку – не получается: руки ходуном ходят. Майор видит, дело плохо, и любимой жёнушке командует: помоги-де, сердешному, он вон как старался. Ну та было заупрямилась, а он так на неё глянул!. Пришлось бедняжечке подчиниться. Но и у нее никак не получается, потому как и у нее ручки-то трясутся. Тем более, что она тоже вся голенькая ручками-то над лейтенантовым гульфиком трудится, а глазками-то, глазками-то все на майора и на пистолет косит…
Как уж он до офицерского общежития добрался – кому какое дело. А вот как кручинился-то, бедненький! Почитай, до самого утра глазыньки не сомкнул. Все надеялся: пройдет, ан, нет, не отпускало: руки-ноги ходуном ходили. Делать нечего, пошел в медсанчасть. Ну военврач ему какие-то капли да порошки выписал. А толку-то?! Пришлось в Иркутск в военный госпиталь ехать. Ну тогда медицина хоть и бесплатная, а на высоте была. Только вот как командиру полка по прибытии из госпиталя представлялся, пальчики-то при отдании чести всё равно хоть и слегка-слегка, а подрагивали.
Кто из них проболтался – Бог весть. Скорее всего – сам лейтенант, в таких вот расстроенных чувствах пребывая. Так что когда из госпиталя-то вернулся, история с его бритьём по всему гарнизону во всю гуляла. И такие вот «действующие лица» в том гарнизоне появились: «Бритый», «Цырюльник» и, увы-увы, «Парикмахерша». («Ох, как зарос-то я – разве что к «Парикмахерше» сходить? У «Цырюльника»-то нынче опять ночные полёты»). Ну командование видит: непорядок это, когда по гарнизону балагурство такое распространяется. Так и пришлось им обоим место службы сменить…
Не забыть, про так называемую «Парикмахершу» досказать. Спровадив «заместителя» по половой части, майор своей тороватой женушке вот что пообещал:
-В следующий раз тебя брить буду!
Казалось бы, а чего это брить-то у бабёнки – ни усов, ни бороды у нее?! Но она смышленая оказалась, сразу же смекнула, где и что у нее муженек, по национальности татарин, в случае чего целый час выбривать будет! А посему ну ни такой ли благонравной после того случая уже и в другом гарнизоне пребывала…