Выхожу на крыльцо: что это-де за шум такой около дома? А перед калиткой орава молодежи с рюкзаками:
- Попить не найдется ли?
- Ну как это в деревенском доме да и попить не найдется?! Заходите, люди добрые, гостями будете!
Беру ведро и трехлитровую стеклянную банку - и колодцу. В ведро колодезной воды студенющей (аж зубы ломят!), а в банку из бидона, что в колодце постоянно «прохлаждается», ядреного-преядреного кваску наливаю. Пейте, кому, что любо!
В нашем селе так уж исстари повелось: в любую избу путник войди – тебя исконные насельники и напоят, а если надо, то и накормят да ещё в дорогу дадут. А посему и картошкой из погреба, и огурцами солеными, и капустой рубленой из бочоночка для полевого супчика-щец их снабдил. А потом две из их команды со мной в огород пошли за зеленью. Рву с ними петрушку, щавель, зеленый лучок да укропчик, а сам, старый хрен, не без удовлетворения краем глаза замечаю: а не без интереса они обе на меня посматривают. Особенно та, что поближе ко мне пристроилась – черноглазая брюнеточка с лодыжками, как у арабского скакуна.
Ну распрощались мы, и пошли они по нашей улице, куда их ясные глазыньки глядели, а резвые ноженьки вытопывали. И только я грядку полоть на корточках примостился, слышу: кричат меня. Выхожу – двое парней ту черноглазенькую брюнеточку под руки ведут. А она этак горестно-горестно постанывает. Ну ту самую, что, когда бок-обок лук на грядке рвали, как бы между прочим, поитересовалась, как это-де я один-одинешенек с таким садом-огородом управляюсь. Подвели к калитке и чуть ли не в ноги бухнуться готовы:
- Отец, выручайте! Елена вот споткнулась на ухабинке и ногу подвернула. Идти с нами не может, а куда ее? Мы послезавтра пополудни возвернемся и заберем её.
- Ребята, - говорю,- да вы в своем уме?! Я хоть и в годах, а люди всякое про меня подумать могут. Вон,- говорю,- к старушечкам ее ведите, они как раз все на завалинке сидят-посиживают…
- Они все на вас указали – и чисто у вас, и телевизор, и книги, и дети не приехали на выходные.
Что было делать? Пришлось согласиться. Хотя и знал: в случае чего, от супруги соломенному вдовцу-отпускнику не поздоровится. Потому как хоть и примерного, на мой взгляд, поведения я был, но это на мой, а не на ее взгляд-то…
А до этого по утряни я луговых опят целое лукошко принес.
- Давайте, - говорю,- обед будем готовить. Вот переберите их, и мы супчик из них сварганим.
Она перебирать уселась, а я клюку мастерить взялся, чтоб без моей помощи обходиться могла, сама собой ходила. Пока вел ее от калитки до крыльца, она на меня, постанывая от боли, так навалилась своим молодым пышуще-горячим телом – беда, да и только. Ко мне ее, вдвоем еле довели, а это мне одному управляться?! А главное: в случае нужды и в «скворечник» ее вести?! Нет уж, дудки! Вот тебе клюшечка – с ней в белых рученьках и похаживай, девонька!
Перебрала она опёночки (луговые, по сравнению с пеньковыми они не в пример духмяннее и вкуснее!) и под моим неусыпным надзором и супчик из них готовить принялась. А на второе молодую картошечку раннеспелую, пообещал ей, кое с чем вкушать будем. «Кое с чем» - это с маринованными сыроежечками да с жареными и хранящимися в холодильнике подберезовичками да подосиновичками. Зело вкусны последние-то, ну как есть дочки или племяшки царя грибного – белого!
Ну как узрила она все это изобилие грибное – и осенило девоньку:
- А у меня к вашим грибкам, ребята оставили для вас, бутылочка есть!
- Ну кто же это гостевую пьет? У хозяина она тоже есть. Только я вам не предлагал ее, чтоб не заподозрили: вот-де дедушка молодую красавицу споить вознамерился…
И что ожидал, шельмец этакий, то и услышал, возмущенно и даже с округлением глаз сказанное: «Да какой же вы дедушка-то?! Наговариваете на себя или кокетничаете, на комплимент напрашиваетесь?»
Пообедали. Убрали со стола, Стоит посуду перемывает, а сама на меня - зырк-зырк. Что-то, думаю, беспокоит ее. И точно! Этак вроде бы равнодушно, как бы между прочим (а голос, как струна натянутая!) интересуется:
- И как только я за такой роскошный стол рассчитываться буду?
- А как обычно,- говорю. И тут она аж вспыхнула вся:
- Это как?
- Спасибо скажете. А если расщедритесь, то и большим спасибом-то одарите. А в придачу и с улыбкой это сделаете.
- Из спасиба шубу не сошьешь.
- А мне и не надо шубу-то - у меня куртка теплая есть.
- Я это фигурально про шубу-то.
- Я понял, - говорю,- эту несложную мыслю. Только вот давайте отвлечемся от этой фигуральности. Это по каким же расценкам я с вас должен брать? По рабоче-столовенским или - как в кафе или ресторане? Так я, откровенно говоря, в ресторанах, не помню, когда уж был, не говоря уже о рабочих столовых, которые я со времен женитьбы, слава Богу, не посещаю. Так что в ценах я ни бум-бум. Да не в этом дело. На селе за гостевой прием денег не берут. Так уж у нас исстари повелось, и не мне этот обычай порушать…
И вот ведь она, городская меркантильность-то:
- А как же тогда рассчитываться???
И тут меня как бы осенило. И – понесло:
- А! – говорю. - Вот вы чего опасаетесь! Приютил, напоил-накормил - теперь-де девонька передо мною на постели распластывайся. Вы этого боитесь? Так вот, не извольте беспокоиться! Из этого дома послезавтра ваши молодые друзья выведут вас под белы рученьки целехонькую-расцелехонькую!
Конечно, ей это, видимо, грубоватым показалось. И она, оскорбленная, ответный удар (не иначе как опрометчиво!) нанесла:
- А! Я понимаю: вас женщины вообще не интересуют? По причине возраста или еще от чего?…
Ну это был, что называется, удар ниже пояса. Запрещенный! Из всех оскорблений для мужчины – это самое-самое! Вот она благодарность-то современной молодежи! Да за такое оскорбление вас, как Сидорову козу, надо отодрать бы и изнасиловать в придачу! Только раньше это можно было запросто сделать: подол задрал – и вся недолга. А это штанищи напялят – пока сдерешь их, чуру запросишь! - за талию крепко-крепко схватил – не вырваться. Только вот потом, говорю, позора не оберешься. На все село и на весь Тольятти потом растрезвонят: вот снасильничал старый хрен бедненькую хромоножечку! Схватил и на диван ее заваливаю (с тайным для нее умыслом !). А она, заслышав про «бедную хромоножечку»-то, как захохочет (Вот и пойми этих женщин: чего смешного-то нашла?). Ну а я свой тайно-«реабилитационный» замысел продолжаю продвигать и несколько поослабевшую от хохота этак легонько на диван повалил. По-моему, она даже сама слегка на диван-то подалась. Лежит - пыхтит. А у меня еще до этого «воздвижение» началось. Уперся в нее и спрашиваю:
-Ну теперь-то чувствуете, что меня женщины интересуют? – и уже подниматься собрался. А она как ошарашит меня, я аж покраснел от смущения:
-А вы так и не заметили, что я понарошку охромела-то?
Господи Боже мой, как тут не покраснеть-то! Не только от смущения, но и от досады: это надо так чутье потерять?! Бывало, я чуть ли не с первого взгляда определял: где клюет, а где одна игра и пустые хлопоты. А она продолжает издеваться:
- Ничего себе насильник! Хоть бы сени-то запер, и окна открытые…
Потом призналась: «Вы сразу мне понравились. Если бы неженатый, я бы с радостью за вас замуж вышла. А семью разрушать, я на мать насмотрелась: мне года не было, как отец нас бросил…» А потом и еще одно признание последовало: «Не нравятся мне наши парни. И глупые, и несерьезные, и несамостоятельные. Я и по подругам это заметила: кто без отцов рос - вот на таких, как вы, они западают…»
На всю оставшуюся жизнь, видимо, до конца дней моих запомнится мне та встреча. Единственная! Это же была не какая-то потаскушечка, а очень серьезная девушка. Ей нужен был муж. И она нашла его. Не без моей наводки…
Так вот закончил эту историю наш рассказчик.