Во второй половине 60-х - начале 70-х наш город в связи со строительством Волжского автозавода и Тольяттинского азотного завода был наводнен иностранцами. Верно пишет и говорит (он выступал у нас в кинолюбительском клубе «Колизей») бывший советский, а ныне американский кинорежиссер Севелла: красивее, привлекательнее, обаятельнее и лучше русских женщин в мире нет!
Я жил в нескольких шагах от гостиницы «Волга», где обретались тогда иностранцы, и насмотрелся на их ревнивых жен — мосластых и крашеных-перекрашенных. Бр-ры! Как ни наряжайся, как ни красься-умащивайся — далеко им до наших природных красавиц!
Неудивительно поэтому, что многим холостым или разведенным иностранцам, особенно итальянцам, приглянулись наши землячки. И они их сманивали к себе на родину.
И вот что рассказала своей задушевной тольяттинской подружке одна из беглянок, наведавшись из Турина в родной город:
— Че расскажу-то — нарочно не придумаешь! Возвращается как-то в пятницу мой с работы, принял душ, побрился, надушился. И все молчком. «Куда это, — думаю, — он намыливается?» А тут целая ватага его товарищей по работе заваливается. И все — как на парад! «Куда это вы?» — спрашиваю. «Как куда? — и у всех лица удивленные. — Куда всегда по пятницам ходим». — «А куда вы всегда по пятницам ходите?» — «В бордель, куда же еще?!»
И отвечают-то как! Будто они в парикмахерскую или в кино на дневной сеанс собрались. А у меня аж челюсть от такого ихнего ответа отвисла. «Куда-куда?» — говорю. Чего там «говорю» — благим матом на них заорала! Схватила скалку и скалкой их, скалкой! (Упаси Бог попасть под горячую руку русской бабе, когда она праведным гневом пылает и, как атомный реактор в Чернобыле, вразнос пошла!)
Ну они, конечно, деру, - продолжала свой рассказ наша землячка.- А своего-то я за шиворот и спрашиваю, стервеца такого: «Это какой же тебе еще бордель нужен?!» - «А у нас, - говорит, - так издавна заведено. Это – как у вас по субботам в баню сходить и пивка попить».
Никаких, говорю, бань. Дома в ванной купайся, сколь хошь. И до того разозлилась, что сама себя не помню. Задрала подол и говорю: «Вот твой бордель – сюда почаще наведывайся!»
И что же ты думаешь?! Эти, которых я шваброй-то, они на весь околоток и растрезвонь: русская своего к проституткам приревновала и в бордель его не пускает! И бабенки ихние на меня пальцем показывают и в глаза смеются, И мужа тоже на смех подняли, а на работе так вообще проходу не дают: правда ли, мол, это, что его в бордель не пускают?
Ну крепилась-крепилась я и однажды говорю ему: «На!» - и презерватив даю, - только заразу какую домой не припри. Да не больно там урабатывайся!»
...Через несколько лет она снова наведалась в Тольятти. На этот раз не одна, а с детьми-погодками — один другого чернее. Как галчата. А сама, рассказывали, поблекла не по годам и раздалась,
Подружка ее закадычная поинтересовалась, между прочим: благоверный-то, мол, бордели по пятницам продолжает посещать?
— А ну его, козла! — досадливо отмахнулась наша бывшая землячка и загадочно для подружки добавила: «Мне теперь это все до лампочки!»
Почему это так, когда бабенке и двадцати пяти нет, по врожденной деликатности русской подружка допытываться не стала, хотя бабское любопытство в ней, как в котле, кипело.
Вот уж в точку врезал Татарин, персонаж горьковской пьесы «На дне»: «У-у! Злой баба — русский баба! Дерзкий... вольна!»
Да, во всем она самая-самая — русская женщина: и самая красивая, и самая трудолюбивая, и самая неприхотливая, и самая к мужику снисходительная и т. д. и т. п. Но — и самая своенравная и гордая: ей или все, или уж ничего. А если смирилась с чем-то, то тут и до депрессии или нервного срыва недалеко...