В одном из селений Самарской Луки жили-были две подружки. Ну как есть закадычные. Сыздетства дружили. Вместе в лес по ягоды ходили, вместе на танцульки в клуб бегали. Случалось, парней друг у дружки отбивали. Так что иной раз чуть ли не до драки ссорились. Но – ненадолго. Подуются-подуются день-другой и, глядишь, опять вместе. Потому как по натуре незлобивые и отходчивые были. Они не только характером, а и внешним обликом друг на дружку походили. Обе чернявенькие, статные и плотненькие-плотненькие такие: ну было за что парням подержаться у них!
И так уж у них как-то само собой получилось: как в возраст вошли, той же зимой обе-вместе замуж повыскочили. А после этого и семьями стали дружить.
Но надо же такому было случиться: муж одной из тех подружек, на сельской работе затосковал, взял да и на Север завербовался – за длинным рублем погнался. Я, говорит, года через два, как домой оттудова возвернусь, на «Жигулях» вас в Самару в цирк по выходным возить буду. А захотите – и в Тольятти.
Ну как известно, свято место пусто не бывает. И заполнить эту «пустоту» немало в селе охотников нашлось. В их числе и подружкин муженек оказался. Не знаю уж, как на изъявления любви других мужиков она реагировала, а к домогательствам подружкиного мужа снизошла:
- Ну ладно уж… Валька, сказывала, нынче вечером в Тольятти собирается с братом ехать, чтоб завтра с утра пораньше на барахолку поспеть. А ты, как стемнеет, так уж и быть на сеновал приходи. Я нынче там спать лягу. Только потихоньку-потихоньку пробирайся-то. А то не дай Бог свекор заслышит – обоих прибьет!..
Ох, и взыграло же ретивое у того сластолюбца! День ему тот, почитай, за неделю показался! А с каким радушием и рачением он в тот раз свою разлюбезную супругу в Тольятти провожал – мелким бесом перед ней рассыпался. И чуть ли не на руках ее, лапунюшку, в шуринову легковушку-то водворил!
Детей быстренько-быстренько ужином накормил и спать по-отечески строго чуть ли не засветло уложил. А как стемнело, то задами-задами и сторожко-сторожко, что твой батальонный разведчик, к той соломенной вдовушке пробираться стал. Чтоб, упаси Бог, деревенских собак ненароком не потревожить – будь они неладны. Ох, и не любят же у нас этих брехливых тварей те, кому по ночам не спится и кого на «подвиги» позывает – так и передушил бы всех!
И вот забирается он на сушило. А там на свежескошенном сенце духмяном ну не такая ли прелестница в темноте сарайной его жадному взору предстала! Смутно-смутно своими роскошными формами белеется, и только над головой и посередке – волос чернота. Хоть и темно, а видать все же: палец к губкам приложила. Мол, ни гу-гу!
Как возвидел он этот заветный треугольничек-то, так портки и рубаху с него, как ур-раганным ветр-ром, сор-рвало. Дай Бог Царствие небесное дедушке Епифану, стараниями которого столбы у того сушила добротно вкопаны были – не расшатались от такой тряски! А то обоим им, глядишь, в хлеву на какую-нибудь беспечную животинку свалиться пришлось бы.
Что там было, что там было: дыхание перевел – и вдругорядь принялся! На свежатинку-то оно даже и не молодые мужики, ого-го, как охочи – а тут такой амбал!
А как после второй заходки отдышаться еще не успел, тут-то голоском родной супруги, в Тольятти якобы им спроваженной, таковы слова услыхал:
- Ай-ай-яй, как на Маньке-то ты оторвался! И откуда, мамоньки мои, такая прыть взялась?!..
Куда уж мне – тут шекспировское перо потребно, чтобы ту бурю чувств, что вскипела в груди моего незадачливого земляка, отобразить! Как быстро взлетел он на сушило – столь же стремительно оттудова вот уж воистину и улетучился…
И вот проходит неделя, другая и третья заканчивается, а он ни с женой-обманщицей, ни тем паче с ее подружкой-сообщницей, с этой змеей подколодной, ни слова, ни полслова. Они и эдак и так к нему, а он ни в какую. Что называется, под лад не дается.
Видят подруженьки: худо-худо дело-то оборачивается! Тем более, что и он на Север лыжи навострил и документы нужные уже стал выправлять.
Пошушукались-пошушукались между собой и ну-ка мировую ладить. Детей по тому случаю под благовидным предлогом к дедушке-бабушке отправили, а сами повечеру стол собрали. Ну поначалу-то он, конечно, закочевряжился было. А как бутылку с закусоном узрел, то сердечко-то у него и пооттаяло…
Как там у них после обильного застолья мировая проходила, то одному Господу Богу ведомо. А вот свекор всю ту темну ноченьку, сердешненький, глаз не сомкнул, сноху с того гульбища дожидаючись.
А она только под утро домой-то заявилась, как корову доить. Причем не одна, а в сопровождении подружки и ее мужа, чтоб на селе про нее худо не подумали.
А вскорости и муж той коварной бабенки с Севера явился, не запылился. Рубли-то длинные, они, оказывается, там, где нас нет. А как мы туда заявимся, они коротенькими-коротенькими становятся!
Они и раньше-то, эти две семьи, дружно жили, а тут, соседи стали примечать, у них ну ни такая ли общесемемейная любовь-дружба затеялась – не разлей вода! Детей повырастили, дедами-бабушками стали, а как праздник какой или просто так заблагорассудится, то в одном доме, то в другом все вчетвером ночуют. Мужики – как брат с братом, а те закадычные подружки – как сестра с сестрой здравствуют. А внуки, когда маленькие были, то, сказывают, даже путались, какая у них бабуля родная, а какая – как родная…