Ну она сразу же меня влюбила в себя. С первого взгляда заполонила моё мальчишечье сердечко. Хотя подарили-то её бабане. То ли в качестве милостыни – подаяния на помин души усопшего на «число» (день кончины) или на «день ангела» (именины), то ли в знак благодарности. Дело в том, что Матрёна Емельяновна по матери своей глазной врачевательницей у нас в селе была. До старости остроглазая, она репейные занозы медными щипчиками из глаз извлекать горазда была. Не знаю, тогда в военные и первые послевоенные годы в райбольнице в Сосновом Солонец был глазник, нет ли, но и оттудова, помню, к бабане «с глазами»-то наведывались. Нередко даже уже с бельмом. А ещё она травницей в Аскулах слыла. Нет, нет, не шептуньей, а как бы народным аптекарем, травы собирала и болящим их давала. Лечились ими (и, наверно, излечивались, коль, дня такого не было, чтоб к ней кто-нибудь не заявился) и «от головы», и «от живота», и от кашля, и от простуды. И от тех же «глаз», но теперь уже лечили их или настоями травяными во внутрь, или примочками. И никаких при этом шептаний! Потому как это она за бесовщину почитала. «Шептала» она только, когда меня «с молитовкой» святой водицей «от жара» в теле спрыскивала и поила, пузырёчек которой после Крещения ей невестка Татьяна из Самары с оказией ежегодно присылала.
Хотя я ведь, поди, не оклеветал ли бабаню-то насчёт подарка-то? Своими глазами видел и своими ушами слышал, как она за какую-то «медицинскую» услугу решительно-решительно отвергла какой-то подарочек, по-моему, не три ли яичка под тем предлогом, что это ей грехом будет (Истовой православной христианке на болезни ближнего наживаться?! Упаси Бог!), а болящей полученная таким вот образом лекарственная травка «на пользу не пойдёт», Так что это всё-таки милостыня была, а если и подарок, то искусно замаскированный под милостыню.
Ну и куда было девать эту, прости Господи, «милостыню», которая была принята бабаней, мягко говоря, без восторга. Дело в том, что в нашем доме коз не держали. Ну не на двор же такую крохотулечку (а в моих мыслях ещё и красотулечку!) выставить?! И, к велицей радости моей, её на моё попечение определили. Повелели «ходить за ней».
А дело-то это оказалось куда какое «хитрое», ну то бишь не простое. Была бы это скромница-овечка – какие с ней незгоды? Жует себе сенцо в уголочке – и как и нет её (барашки-то, правда, озорные бывают). А это, хоть и с вершок ростом, но уже – коза! Вы думаете, так уж и спроста аскульские мужики норовистых баб так обзывали (именно баб, потому как красны девицы ещё больно-то не выказывали себя!)?! Она чуть ли не в этот же день уже на лавку вспрыгнула и, не останови её бабаня, она бы и на стол забралась. Ну не буду читателя утомлять рассказом о бедствиях, что выпадали этой зимой на мою долю из-за проказ этого игривого, но вместе с тем такого ласкового животного. Но то были ещё только цветочки…
Настоящие-то невзгоды для меня с весны начались (ныне-то вот мне смешно вспоминать про них, а тогда до горьких слёз дело доходило!). Она же ни на шаг от меня не отставала, так что я сразу же прозвище «козлятник» получил. Но прозвище – это ещё полбеды, хотя тоже, конечно, обида большая. Главное – из-за неё в наших игрищах-прятках мне постоянно «водить» приходилось. Только, бывало, спрячусь – казалось бы, сам чёрт не догадается, где я скрылся-укрылся, ан, уже слышу: «Толян, выходи, тебя твоя подружка выдала!». А горше всего пришлось, как этой осенью в первый класс пошёл. Сижу, бывало, крючочки-палочки в тетрадке ручкой вывожу, кому-то в голову придёт в окно взглянуть, и сразу же предательский шопот: «Толян, отвлекись – глянь-ка: тебя невеста у крыльца поджидает!». Ну и, конечно, взрыв хохота, и урок по чистописанию, почитай, минут на пять, а то и на десять, пока все угомонятся, сорван. «Мухортов, приведи родителей!».
Но зато как радостно было видеть, как вот уж воистину ликовала она, встречая меня у школьного порога. Одноклассники хоть и подтрунивали тогда надо мной, а потом, спустя годы, один по пьянке всё же признался: завидовали! Как она любила тебя!
И вот наступила поздняя осень. Белянка подросла, невестится начала. Встал вопрос: что с ней делать? У отца ответ давно уже созрел: заколоть её вместе со всеми на зимнюю Матрёну (22 ноября) и не иначе, как к такой-то матери. Ужли сено на неё зимой тратить – «больно жирно будет»! И тут мы с бабаней, что называется, «как кошки на дыбошки встали»: не замай!
Не в обиду любителям козлиного молока будь сказано, в нашей семье его искони не воспринимали. Даже брезговали им. Меня вот и теперь, хоть и знаю от односельчанок и из литературы, какое оно-де питательное да целебное, а вот выпить его под пистолетом не заставишь. А ежели при этом вырвет из меня – я не виноват, так что пистолет в ход не пускайте.
И отдали мы Белянку бабане Груне, вдове моего двоюродного деда Алексея (тем более, что дочка её тётя Настя, няня моя, давно на Белянку-то глаз положила и свой прикид в уме держала: выменять её у нас за барашка).
Ну а отца можно было понять. Он, как и многие другие наши односельчане, не любил этих зело блудливых парнокопытных. У старушекк нашенских и прозвище для них было: «враг»! Ну то бишь чёрт, демон, слуга дьявола. Ну это разве не «враг»?! Столько травы кругом – так ей обязательно надо в огород забраться и сразу же на капусту наброситься! И ведь найдет в изгороди и частоколе такую щелку, там и мышонку-то не пробраться, а она пролезет, как чёрт, через угольное ушко. А это вот вам как? Хозяюшка пирог с капусткой пекла, а зелень, ну то бишь верхние листочки аккуратненько-аккуратненько своей козочке сложила. Мол, лакомься, милочка, а в огород не шастай. И что же вы думаете?! Она к ним даже не притронулась! Ну и ладно бы. Так нет! Она чуть ли не сразу после этого потчевания в соседний огород забралась прямо с корня капустку-то щипать!
А это вот чуть ли не монументальная картина. Заберётся на соломенную крышу на самый конёк и этак горделиво обзирает оттудова окрестности. Ну чего ей, шалаве, там надо – позапозапрошлогоднюю солому пожевать, когда кругом травы ешь – не хочу?! Одно слово: «враг» (демон) во плоти, чтоб добрых людей во грех вводить и соседей из-за потрав огородных меж собой ссорить и злобить: она ведь, чертовка этакая, как правило, в чужой огород-то забирается. Вот уж воистину «дух вражды и прения»!
Прижилась она на новом месте-то. Но с трудом. Ну, во-первых, тосковала по родному двору. А кто из домашних животных – и коровы, и тёлки-телята, и овцы и эти же козы – не тоскуют по нему, по родному двору-то? Вот на улице травы полно, и вроде бы место ещё для неё в утробах нашлось бы, а они домой поспешают! А, во-вторых, из-за своей строптивости. У нас во дворе среди добродушных и миролюбивых овечек она хозяйкой себя чувствовала – персоной! А на новом-то месте уже коза-матрона проживала. А у них, у коз да и у всех остальных животных, хоть домашних, хоть диких, своя субординация: поперед батьки (вернее: матки) не лезь!
А меня она продолжала любить и когда уже сама матроной стала. Это вот сейчас, на старости лет прадедушке Толе благостно вспоминать, а тогда, представьте себя на моём месте: стоишь любезничаешь с девчонкой – и откуда ни возьмись, появляется-заявляется вымястая Белянка, тычется мордочкой в руки (погладь, родненькую скотинку!), в колени. А иногда и походя отгоняет от тебя «постороннюю» - соперницу как бы (козы, они, как собаки, ревнивые!). Стыд и срам перед девчонкой-то. Убить готов был это шибко привязчивое существо!
Стыдно мне и теперь. Только по другому поводу: бил я, отгоняя от себя, это любящее существо. И ведь не обижалась на дурака. Или виду не показывала? Отчего ещё стыднее за прошлое-то становится…