А вот и Чистый понедельник припожаловал (а кое для кого и нагрянул!). Всё, баста: отгуляли, отмасленничали, отлобызались (кто и не шибко благочестиво обряд этот достославный выполнял – ох, уж эти мужики!) – Великий пост наступил. С раннего утра в Чистый понедельник у хозяюшек забот-хлопот не в проворот. Всю оскоромленную посуду надо было чисто-начисто вымыть – иную даже со щёлоком, так она густо за мясоед-то и за масленицу заскоромилась. Чтоб ни жириночки не осталось! А чугуны для верности-то ещё и на углях выжигали. Занятно было наблюдать, как огромный чугун в печи на тлеющих углях возвышался, будто солнышко над заревом.
Смотрю церковный календарь на 2014 год:
«Понедельник, 3 марта – начало Великого поста, полное воздержание от пищи».
«Вторник, 4 марта – полное воздержание от пищи».
«Среда, 5 марта – пища без масла». И так потом во все дни поста пища без масла, исключая субботы и воскресенья.
Если что не так, то прости меня, Господи, за эту, быть может, крамольную мысль: а не по наущению ли сатаны-дьявола делается это, чтобы отвратить рабочих и непраздных людей от Церкви, чтоб озлобить их? Ну подумайте сами, каково это – два дня без пищи, а на третий и последующие дни – пища без масла?! А тебе надо в извоз или по сено в луга на целый день! Или в лес по дрова. Тоже на холоду целодневная работёнка-то - не мёд. Или в школу на занятия, а там в конце уроков – физкультура. На голодный желудок не больно-то побегаешь да попрыгаешь. Да и никакие науки в голову не пойдут. Не скажу про многих у нас в Аскулах, но со мной случалось именно так. Бывало, к концу поста приедут кто-то из моих двоюродных сестёр Макеевых из Самары – ужасались: какой ты синенький у нас за пост-то стал! Но бабаня в вопросах веры и поста кремень была! Даже коммунисту с января-февраля 1943 года отцу моему, пока она жива была, мясное не варили – куриными яичками как бы в тайне от неё (замечала, конечно!) на работе пробавлялся…
Конечно, монахам, а особенно высокопоставленным (епископам, архиепископам и митрополитам, таким, как например, нижегородский владыка, на которого молодые монахи-семинаристы публично пожаловались на его «нетрадиционные наклонности»), - при их «осёдлом» образе жизни пост-то, может быть, и по строже востребован, а к простым труженикам-мирянам почто такие вот уж воистину пустыннические строгости?!
А в заключение поведаю о случае в нашем дому году в конце Отечественной. Случилось это в Чистый понедельник. В первое утро Великого поста все чугуны и сковороды, в которых в мясоед и на масленицу варилось, парилось, жарилось и пеклось скоромное, в печь на пылающие угли ставили, обжигая их от жира. Поначалу, пока жир выгорает, чугун-то весь в чаду, а потом, как красное солнышко, делается, что летним вечером из-за туч выглянет.
Чугунами и чугунками они потому и назывались, что чугунные были. А в войну «лименные» (алюминиевые) стали выпускать, вернее – дюралевые. Ну матушка, будучи в Самаре, и купила один такой. Бабане он сразу по душе пришелся: большой, а легкий! Не то, что чугунный, тот и пустой-то для старухи не приподъёмный. Она сразу же под щи его приспособила.
И вот в то утро бабаня после сковородок и маленьких чугунков на угли и своего любимца поставила. А через какое-то время глянула в печь: как, мол, он там, может уже прожарился? Глядит и глазам своим не верит: чугуна-то нет!
- Анка! – кричит в переднюю дочери, которая на работу собиралась (в войну она вместо отца на шоссейной стратегического назначения дороге Москва – Куйбышев и далее на восток бригадирствовала, вместе с двенадцатью односельчанками, главным образом, лопатами ее в пригодности держала) – Ты чугун из печи не доставала?
- Да ты что, мамынька, я и в упечь-то еще не заходила.
Ну была бы бабаня атеисткой, ей бы на ум какое-нибудь материалистического плана объяснение в голову пришло. А на кого сразу же подумает глубоко верующая деревенская старушка? На него! Ну, конечно же, на беса. Он проказничает, кому же ещё добрых людей во грех вводить?! Не мог же такой большой чугунище сам собой через печную трубу вылететь! А дальше мысли бабани, по её признанию потом, в таком уже направлении лихорадочно поскакали: бес сам по себе ничего сотворить не посмеет, если на то Божьего попущения не будет. А если было попущение, то, стало быть, за грех. За какой?
Вчера было Прощеное воскресенье. Вроде бы у всех, с кем в течение года общалась, прощения Христа ради просила и всем просящим как надо отвечала: мол, Бог тебя простит. Что оставалось делать при таком наваждении? Растерянно бормоча себе под нос: «Куда же это он, окаянный, запропастился? Как вверх поднялся…» - бабаня направляется к образам за заступничеством к Пресвятой Богородице Деве Марии, которая, по словам бабани, всегда выручала ее в трудную минуту. Не скрою, и сам я ныне следую этому примеру моей бабани незабвенной Матрены Емельяновны. Вот как-то раз куда-то запропастистились у меня ключи от родительской усадьбы. А у двора уже приятелева машина клаксонит, и нетерпеливые голоса из нее раздаются: «Ты чего там замешкался? Выходи быстрее! А то опять на плотине в пробку попадем». И, потеряв всяческую надежду, охрипшим от отчаяния голосом (ну как оставлять дом незапертым на целую неделю?!) вот уж воистину воззываю: «Пресвятая Богородица, буди милостива ми грешному! Помоги!» И надо же (как забыть такое?!): в эту же секунду ослезившийся глаз мой (случайно, конечно!) замечает эту треклятую связку, коварно завалившуюся за пенёк около крыльца.
И тут-то до матушки моей наконец-то доходит:
- Мамынька, ты про какой чугун-то спрашиваешь – не про новый ли?
- А про какой же?! Выжигать поставила, а его как черти в трубу вытащили, прости меня, Господи!
Матушка подбежала к печи, схватила кочергу – ширк-ширк по углям-то. И выгребла из золы с пригоршню раскаленного металла – белого-белого и с досадой и укоризной промолвила:
- Вот он где, твой чугун!
Бабаня как стояла, так и присела на лавку в растерянности и горе: такой хороший чугун был - и на тебе! Глядя на убитую горем бабаню, матушка смилостивилась:
- Ладно расстраиваться-то! Вот скопим за пост масла, поеду в Самару – другой купим, ещё больше этого.