На разгар Святок приходится Новолетие по старому стилю. Это ведь горожане и под Новый год, и под так называемый старый Новый год чуть ли не до утра ублажаются, а то и бесятся. А селянину, обремененному хозяйством, ему такое по ночам и не вместно и не сподручно, потому как каждодневно рано-рано утром вставать надобно. Скотинка, она праздники не признает. И не приведи Бог, рёв поднимет – того и гляди сердобольные соседи на него сбегутся: чего это, мол, ты её морить-то взялся? Ее в любой день обихаживать надо – напоить, накормить, а ты после ночного «бдения» с похмелья чуть не целый день на печи валяешься?! Так что и на моей памяти, а тем более в старину новогодних «бдений» чуть ли не до самого утра, у селян за праздничным столом не было.
А вот канун, повечерие Новолетия старостильного отменно отмечался! В народе эта дата Васильевым вечером именовалась. Почему Васильевым? Да потому, что 14 января по новому стилю Вселенская Православная Церковь чтит память Василия Великого.
В гробу, наверное, перевернулся этот один из трёх самых славных святителей Православия, как все насельники Ближнего Востока, пренебрегавший свининкой (уж больно быстро в жару портится она – травануться запросто можно), когда впервые, душою уже будучи в райских кущах, узнал, что сноровистые и находчивые русичи произвели его в покровителя свиней. Надо сказать, это призвание (предназначение) вельми высокое на Руси. Как при наших холодах без свининки-то? И если крупный рогатый скот наши смекалистые предки отдали под попечение Егория Храброго, то свинок – святителю Василию. Ну и что оставалось делать Василию Великому, коль так народ решил? Жаловаться смотрителю рая апостолу Петру? Бесполезно! Русичей ничем не прошибешь. Так что вот уже без малого тысячу лет , как святитель Василий многомилостиво оберегает свинопоголовье на Руси.
А отсюда и весь как бы ритуал этого праздничного вечера (повторюсь: не полуночного, а то и доутреннего застолья!):
«Свинку да боровка для Васильева вечерка».
«На Василия Великого свиную голову на стол».
Ну свинку да боровка – это у богатеньких - у бар, чиновников да купцов. Как велелепно постились и разговлялись они, это вы можете разузнать у купецкого сыночка писателя-эмигранта Ивана Шмелёва из «Лета Господнего». А селяне ограничивались «разбором головы». И то сказать: у кого это поднимется рука порешить об эту пору поросёночка, который к зимней Матрёне (22 ноября – начало «заклания» домашнего скота и по традиции, в первую очередь, свиней).
Бабаня рассказывала: рано утром мой дед Никифор приносил из сеней промерзлую свиную голову. Когда дрова в печи прогорали, эту голову всю целиком умещали в большую скудельную (глиняную), как правило, «обливную», ну как бы эмалированную, корчагу и ставили ее упревать на вольном духу («на вольном духу» - это когда в печи уже только уголья). А вечером перед ужином вынимали, ставили на стол и всей семьей начинали ее, свиную голову перемлелую «разбирать».
Молодыми читателями, что ни дедами, ни отцами в свое время не наставлены были, вот что знаемо должно быть. «Разбор головы» - это не просто еда, поедание свиного мяса, а как бы обряд был. Свиная голова в данном случае олицетворяла плодовитость и благополучие семьи. Кто из домашних животных продуктивнее свиньи? А насчет благополучия вот это: что могло быть для селянина и до, и после революции, а особенно в военное и первое послевоенное время бедственнее, чем гибель свиньи в летнее время от какой-нибудь «рожи» (свиная болезнь тогда такая была, когда это бедное животное синело и в страшных муках испускало дух)? Когда «сидели на одной картошке» (Дай Бог Царствие Небесное Екатерине Великой и Николаю Первому, что с таким трудом внедрили у нас этот воистину жизнеспасительный овощ!). А посему к разбору головы относились по-крестьянски обстоятельно и истово, хотя сама «процедура» эта проходила по-русски весело – с незамысловатыми шутками, прибаутками и подначками. Особенно по поводу того, кому какая часть этой головы досталась.
Никому, в частности, не хотелось брать язык, потому как не хотели рисковать отроки и отроковицы: а ну как после этого болтуном или ябедником станешь?! А дед мой Никифор Яковлевич, однако, хитер был! «Ну что же, - со скорбной миной на лице говаривал он в конце «разбора»-распотрошения головы, - раз уж никто не хочет, придется, видать, мне в болтуны подаваться!» - и, почитай, под самый корень вырезал ножом чуть ли не полфунта этого нежнейшего и вкуснейшего мясца.
- Страсть как любил свиной язычок-то! Потому и дурил вас, бестолковых, - говаривала, бывало, бабаня, насмешливо поглядывая на свою младшую дочку Анку, мою матушку ныне покойную Анну Никифоровну. Правды ради надо сказать, отец семейства все же сжаливался и отрезал по кусочку сыновьям Яшеньке, Феденьке и Ефимушке (как-де подрастут, так девок смачнее будут убаивать!) и дочкам Катеньке и Аннушке (когда замуж выйдут, чтоб от золовок способнее было «отбояриваться»!). Но опять же: отрезал-то им с тонкого конца, чтоб не больно-то шибко «убаивали» да «отбояривались»!
А насчет золовок нынешней молодежи вот что не грех бы ведать. По типу «голова – глава» исконно по-старославянски золовка прозывалась зловкой. А еще: золвой и золвицей. Догадываетесь, от какого корня эти слова-прозвания? Вот как молодые жены про них говаривали: «Семеро деверей, как семеро братовей, а одна золовка – семеро чертей» и «От золовкиных речей на сердце будто репей». А каким экзаменом для новобрачной была масленичная суббота, которая называлась золовкиными посиделками! Ох уж, эта сестринская любовь – горячая, ревнивая и взыскательная! Так что знал, что говорил мой дед. А я к этому вот что присовокуплю: знаю немало случаев, когда невестка-сноха и золовкваа живут душа в душу, будто родные сестрички.
Новолетний «разбор головы» – это так было в старину, когда за стол-то садились с детьми да внуками человек по пятнадцать, а то и по двадцать. Позднее в нашем доме и в соседях «разбор головы» заменили свиными пельменями. Мясо рубили в деревянных корытцах. Тяпками, вообще-то предназначавшимися для обиходной рубки овощей «прямо в котёл». А пельмени лепили не чета теперешним крохотулечкам, что от силы на два укуса, а чуть ли не в ладонь величиной ладили.
Непременное условие – мясо на пельмени Васильева вечера только свиное шло, причем жирное-прежирное. Возьмешь, бывало, этот пельменище в рот, а из него сало так и сочится по розовым губам на подбородок! Не поверите, вот тогда на нашу семью из четырех человек двух чугунков этого сытнейшего ёдова нам не хватало. А посему матушка предусмотрительно и третий чугунок с пельменями в подтопок ставила, с притворной суровостью приговаривая: «Ай-яй, как на Маланьиной свадьбе разъелись, пуза-то случаем не лопнут?» - «Не лопнут! – уверяли мы ее с набитыми ртами. Вот, может, кто объяснит мне такой, интеллигентно выражаясь, парадокс? Ели помногу, а жирных у нас на селе не было, кроме Дарьи Федоровны, жены директора нашей начальной школы Андрея Петровича (больная чем-то была, наверно, диабетом; но тогда такое слово на селе не употреблялось, видимо, за ненадобностью).
Ну а после такого вот сытного ужина в избе усидеть ли? Мы с брательником на святочные игрища отправлялись. А родители, трудами зимними (постоянно на морозе!) утомленные (чего там: уморенные!), почивать устраивались. Как говорится, во благовремении-то каждому свое…
А в заключение распотешу такой вот стихозой «староновогодней»:
Нам архангелы пропели:
Нас уже на небе ждут!
Ровно через две недели
Для нас будет Страшный суд.
«Нам» - это православные которые. Те, кто в отличие от католиков и других инославных отмечают Новолетие на две недели позднее. Стало быть, и Страшный суд для нас отодвигается чуть ли не на полмесяца. А посему льстим себя надеждой: авось-де за это время и ад, и пекло позаполнят схизматиками и всяческими мормонами, и нам, православным, там даже крохотного уголка не достанется. А ведь куда-то нас припучать надо будет? Если не в преисподнюю, то, стало быть, на небо или хотя бы в чистилище? Вот бы!!! Пусть бы и в чистилище: оно, сказывают, по сравнению с геенной-то огненной это всё равно, что казарма призывного пункта в Армию по сравнению с тюремной камерой. А к казармам да общежитиям мы привычные…