Любимая ученица нашего Спасителя, которая, ноги Ему омыв, своими власами их отёрла. Апостолы роптали, мол, чего это бывшая блудница с нами - такими праведными находится? А задуматься бы: после того, как они перестали быть рыбарями и трудовой деятельностью не занимались, на что жили-то? Евангелист сообщает про неё: содержала их «имением своим». А кто первой приблизился ко Гробу Господню, когда апостолы «страха ради Иудейска» сидели взаперти? Она! И ей первой явился воскресший Спаситель. Именно Он даёт нам пример достойного отношения к женщине - доброй, отзывчивой и воистину бесстрашной. И стоит ли удивляться, что после Пресвятой Богородицы Мария Магдалина - самая любимая святая у россиянок-русачек?
Вот какое строгое предупреждение на сей день: «На Марию Магдалину в поле не работают – грозовой день. Стращали: грозой убьёт! Но не всех – уточняли многоопытные аскульские старицы-старушечки. А только тех, кто, в Самаре по делам бываючи, в «дома радости и веселья» наведывался. Дело в том, что Мария Магдалина, в своё время от семи бесов Самим Спасителем исцеленная, считается скоропослушницей падших женщин, чающих исцеления от блуда, и окормительницей их на стезе праведности и благонравия. А тем, кто сбивал или сбивает их с этого многотрудного (и, увы, зело скользкого!) пути-то, она грозовыми молниями, грозовыми молниями им по башкам! И не только в поле! Она, сказывали, где хошь, достанет в сей даровитый день смутьяна и нечестивца!
Это ещё до колхозов случилось. Послали дядю с племяшом («как путных»!) в Самару вениками торговать. Ну самарянки, они бабёнки дотошные, как прознали, что веники-то из Аскул, да ещё и из Барских берёзок (урочище у нас такое), так к их возам они хлыном хлынули. Глядят они, мужики-то наши, а у того и другого воза-то пустые, веники с них, как ветром сдуло.
Ну по доброму-то бы: калачей, крендельков, печатных пряничков прикупили, ну и про себя грех забыть - по мерзавчику, а то и по чекушке для сугрева и бодрости приняли и к Волге-матушке - прямоходом. Ну а там в забегаловке околь пивзавода по кружечке-другой, а то и по третьей пивка приняли и по ледяной дорожке к Рождествену, а там и в родное село устремились бы. Так нет, они (не иначе, как по бесовскому наущению!) свои, прости Господи, храпесидии, ну то бишь задницы в цирюльню понесли. Тамошний цирюльник, между делом похваляясь, мол, саму градоначальниху причёсывал (Вот хоть и немка, а поддавалась!), - молодить их принялся. Обоим головки ловко-ловко округлил, одного под горшок, а другого аж под плошку постригачил. А напоследок и усы им наколенкорил.
Увы, увы, и опять же, заместо того, чтоб своих лошадок у знакомых забирать и домой добираться, чтоб перед односельчанами, ну, главным-то образом, перед односельчанками цирюльническим украсом побахвалиться, они в дальнем-дальнем углу Дворянской в весёлый дом отправились. И там обоим им с девками-то подфартило: одному - я, говорит, родом из Москвы, а другому - а я, говорит, из самого Питера урождённая, - вон какие полежалки-то достались! Какие там полежалки – они такое с мужиками-то вытворяли: молиться – не отмолиться! Спустя годы и годы после того случая, аскульские старики, вспоминая рассказы тех бахвалов, головами (якобы!) осудительно покачивали.
И вот ведь что получилось, можно даже сказать, стряслось. Девки-то самарские (а якобы московская да питерская – мозги-то мужикам пудрили!) разные были, а хворью-пагубой одинаковой их «наградили». Вечером-то, аж затемно, потаясь от баб, конечно, похвалялись, а утром «до ветру» по-малому пошли, чуть ли не криком кричать стали. Ох, и настрадались бы тогда мужики, если бы не наша знатная знахарка бабушка Пипуриха! Выпользовать-то выпользовала, да долгонько после того, выражаясь современным языком, рецидивами от самарских див страдали, недобрым словом их поминая. А к тому же по наущению стариц нашенских батюшка стопоклонную епитимию на них наложил – коленно-преклонную перед образом равноапостольной Марии Магдалины!
А надо сказать, общение со жрицами любви (имеется в виду близкое-близкое общение-то!) бывало чревато нежелательными последствиями не только для аскульских сластолюбцев. Вот какая история случилось с одним московским мужиком, которого проститутка обвинила в изнасиловании и попыталась по суду получить с него значительную сумму за полученную психологическую травму. Истица утверждала, что ответчик завлёк её в гостиничный номер и там изнасиловал. Ну хорошо тому мужику удалось попасть под защиту самого знаменитого российского юриста позапрошлого века Фёдора Никифоровича Плевако. Вот его защитное слово:
- Господа присяжные! Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простыней, которые истица запачкала своими туфлями.
Проститутка вскакивает, будто её ураганным ветром всколыхнуло, и орёт на всю залу:
- Неправда! Туфли я сняла!
В зале хохот. Подзащитный присяжными оправдан. Но тем не менее после того случая этот «любитель сладенького» жриц любви, сказывали, стороной обходил. А на такие улицы, как самарская Дворянская, вообще старался не заглядывать, дабы ко всему прочему его ещё на Марию Магдалину в поле громом не шандарахнуло.
Загляните в самарские храмы. И вы узрите (и это, начиная с конца восемнадцатого века!): около каких икон чаще всего и больше всего ставят свечи самарские девицы и молодицы? Около образов Марии Египетской и Марии Магдалины. И правильно делают! Благонравие красавицу украшает кратно! Паче и паче всяческих прибамбасов.
Вождь французских социалистов Поль Лафарг (кстати сказать, этот пламенный революционер, будучи зятем Карла Маркса, однажды не иначе, как опрометчиво прокололся, амикошонски назвав этого ярого антисемита, собратом-иудеем, после чего они уже не встречались до конца жизни тестя), - этот человеколюбец назвал их «жертвами общественного темперамента, ставшими на путь разврата вследствие бесправного и необеспеченного положения в буржуазном обществе».
Вот недавно случайно довелось посмотреть по «ящику» репортаж нашенского корреспондента о трудовых буднях амстердамских (ну дамских – это понятно, а амстер-то что?) проституток. Сбылась чуть ли не вековая мечта тамошних правозащитников: легализовали там проституцию-то (Однополые браки - можно, а проституция вне закона?! Непорядок-с!). Вот уж воистину «с чувством законной гордости» одна из тружениц борделя сообщает, что она теперь законопослушная гражданка и налогоплательщица (поди, теперь «по вредности производства» и на пенсию пораньше выйдет?). А другая, раскрывая «производственные секреты», то ли тоже с законной гордостью, то ли, чтобы вызвать сострадание к своей нелёгкой доле, сообщает, что ей за смену иной раз приходится обслуживать до десяти клиентов. А иной раз – только одного (вот будут ли по новому закону платить компенсацию за простой?). И тут человеколюбцу прадедушке Толе даже без очков было видно, какая неизбывная печаль омрачала лицо этой «многостаночницы» за свою недозагруженность. А это ведь в конечном счёте и на городской казне теперь пагубно отразится – уменьшение налогового сбора! И это во время кризиса, когда у них там в муниципалитете каждый гульден на счету! На футболистов и других профессиональных спортсменов, якобы возвеличивающих страну в глазах иностранцев, миллионы и миллионы торовато тратить они поэтому и жадятся.
А в России к ним менее ли сострадательны? Сколько слёз скорби и печали о судьбе этих жриц продажной любви и похоти пролили и Толстой, и Достоевский, и Куприн, и некоторые другие русские писатели. Я вот со времен прочтения толстовского «Воскресения» горестно недоумеваю: ну почему эта бедненькая Катюшенька Маслова не догадалась тогда влиться в ряды славного рабочего класса, как то делали тысячи и тысячи россиянок, не пошла на завод или фабрику или, на худой конец, не стала работать прачкой, посудомойкой, стряпухой? Кстати сказать, маманя-то у неё, как горестно сообщает Лев Николаевич, будучи сенной девкой, тоже от барина «пострадала» и от него доченьку-то на свет произвела.
И опять же, кстати заметить, почему-то очень боялись дворовые девки попасть из барского дома в сельскую общину, что-то не шибко стремились, чтобы их миновали «и барский гнев, и барская любовь». А какова это была «каторга дворовой жизни» очень хорошо показано Гончаровым в главе «Сон в Обломовке» его романа «Обломов». Вместе с работными холопками (сиряпухами, поломойками, ключницами и т. п.) там силушки для ночных бдений набирались, поди, и свои доморощенные катюшеньки масловы. Баре-то они, почитай, все одним лыком шиты…
А ведь на описываемую в романе пору приходилась полевая страда. И пока «сонное царство» предавалось послеобеденной сиесте, общинные миряне-селяне обливались потом под полуденным солнцем на барской ниве…
В этой связи вспоминается плебейско-надменный стих Багрицкого о когда-то презиравшей его гимназистке, после революции ставшей проституткой, плотью которой теперь-то он по-холопьи мстительно упивается.
Омерзение вызывает не только герой рассказишка, но и героиня тоже: ничегошеньки другого, оказывается, кроме ЭТОГО она делать не умела, ни на что другое кроме ЭТОГО она была не способна… Да и, судя по эмигрантской литературе, и за бугром дочки бар и чиновников, не сумевшие прельстить тамошних «принцев», становились путаными. Царские офицеры (вплоть до полковников!) трудились там шоферами-таксистами. А что оставалось делать юной барыньке, не имевшей никакой специальности и не желавшей приобрести её?
Вот и в Самаре, сказывали (верно, нет ли?), местные путаны на Марию Магдалину грозятся выйти на демонстрацию протеста по поводу того, что рабочие места дворничих и уборщиц у них-де нагло позахватали понаехавшие жительницы Средней Азии, а им вот, несчастным и обездоленным, приходится торговать своим телом, быть «жертвами общественного темперамента». Брошу всё к чёртовой матери – и прополку, и поливку и всенепременно заявлюсь в Самару, чтобы проникновенно-участливым словом поддержать бедняжек! Авось и другие наиболее активные самаролукские человеколюбцы присоединятся ко мне…
А вообще-то самаряночки искони на Руси славятся. Тип самарской красоты, в том числе и лица, по мнению самарского профессора – медика Геннадия Козупицы, формировался веками. По берегам Волги, где проходил путь из Московии в Золотую орду, часто встречались смешанные союзы. Восточная изящность смешивалась со средне-русской «кровь с молоком». Так что к ХХ веку эталоны женской красоты Востока и Запада окончательно сошлись в Самаре.
Особым почётом, рассказывали, Мария Египетская стала пользоваться в Самаре во время и после царствования Екатерины Второй. Матушка императрица в попечении о нравах в первопрестольной выслала из неё несколько сотен девиц не шибко «тяжёлого» поведения, коих в старину блудницами прозывали, а ныне путанами кличут. Такая зачистка по монаршему повелению была вызвана коронацией императрицы в Москве-то, чтоб ничто не отвлекало москвичей от изъявления высоких чувств к её величеству. И, пишут, якобы по большей части-то – в Самару!
Надо ли говорить, как после такого десанта красоток и милашек преображались по вечерам самарские улицы?! Но ненадолго – по вечерам-то. Попечением полиции и душеспаситенльными беседами и увещеваниями самарских батюшек довольно многие (верить, не верить этому, что «довольно многие»?) из пришлиц московских по примеру Марии Египетской встали на путь душевного и телесного трезвления и благонравия.
Вот как выразил чувства этих образумившихся московских блудниц один самарский виршеслагатель:
Были годы ещё те –
Грешная пучина,
Но спасла нас от греха
Марья Магдалина.
Во Самаре-городке
Мы теперь спасаемся,
Постоянно во грехах
Господу мы каемся.
И творим мы завсегда
Молитву Господню,
Чтоб попасть, если не в рай,
То не в преисподню.
Не в раю, но в холодке
Господней долины
Будем слушать житие
Марьи Магдалины.
Мирно сидючи рядком,
На душе будто елей,
Мы не будем порицать
Московитских кобелей.
Какие, однако, человеколюбицы, да ещё и благонравные! А как вам такой вот случай на трассе? Когда путана ещё и колесо у фуры поменяла, дальнобойщик понял, что нашёл свою судьбу.