Вот уже четырежды дедом стал (а в прошлом году стараниями внучка Егорушки - и прадедом), а по сю пору при слове "Масленица" сердечко мое, как майский жаворонок, в груди воспаряет. О, этот пьянящий запах только что испеченного блина! Бывало, как только услышишь звон сковороды на печном поду и учуешь этот ни с чем не сравнимый аромат, мгновенно просыпаешься. Какой уж тут сон?! И бабаня, по опыту ведавшая, как сладостен он, первый масленичный блин молодому пареньку, подходила к кровати и с ласковой улыбкой вопрошала:

- Проснулся? Тогда вставай, «блины сорок сажен долины» будешь есть.

Мигом вскочишь, наскоро ополоснешься под рукомойником, опять же наскоро перекрестишься и - за стол!

А отец к этому времени уже в корчаге мороженое молоко мутовкой взбил и тебе эту самую мутовку облизать дает (Я вот всё думал, что только мне такое сладостно было, а вот, перечитывая Салтыкова-Щедрина, узнал на старости лет: и дворянские детки любили мутовочки-то облизывать, и они, оказывается, знали толк в этом!). Холодильников тогда на селе не было. Поэтому оставшееся молоко зимой в миски разливали и на мороз в сени выносили. А утром, предварительно в тепле немного подержав, из мисок его выбивали и в чулане стопкой складывали. Там оно вместо морозильника до поры до времени и хранилось.

Ну так вот: поначалу блины ели с этим разбитым мутовкой до густообразного состояния молоком, как теперешнее мороженое, только пожиже. Это  -  чтоб блинов можно было побольше съесть: с маслом да со сметаной они быстро приедаются. А тут еще вот что воистину упоительно: только что со сковороды, обжигающий пальцы блин окунаешь в мороженое молоко - и в рот его! Сочетание обжигающе-горячего с нестерпимо-холодным  - это... Увы, даже великий и могучий (русский язык) беден для описания этого вкусового ощущения!

Блины на Масленицу пекли, как правило, на двух, а то и на трех сковородах сразу. Потому как едали их зачастую не в одиночку! Бывало, обязательно кто-нибудь из родных или соседей на масленичные блины припожалует. Мужики наши аскульские поочередно то к куме, то к сестре, то к свояченице по утрам на этой неделе исправно наведывались. Расчет тут то-о-онкий был! Кума или свояченица по сему случаю обязательно перед блинами-то чего-нибудь более горяченького поднесут, нежели с пылу, с жару на стол торовато подаваемые эти маленькие "солнышки".

И так всю неделю, до самого Прощеного воскресенья! Чуть ли не ведерную корчагу жидкого блинного теста затевала каждый вечер покойница матушка. И все это каждодневно уплеталось нами и гостями нашими без остатка! После мороженого молока в ход шли сметана, масло и мед - что твоей душеньке угодно. На Руси ведь как? Весь год впроголодь будут жить, а на праздник да для гостей всё на стол мечи! После того, как отзавтракали, оставшиеся блины хозяйка обмакивала в сметану и в большую глиняную миску укладывала, поверху опять же сметаной заливала и в печь ставила. Перемлелыми и сдобными-сдобными, ими обедали или ужинали.

Широка русская душа... Нередко светлые дни масленицы превращались в сплошные гульбища. Это, конечно же, осуждала Церковь. Язычество! Этим же возмущался великий нравоучитель Лев Толстой. Вот что писал он в "Календаре на 1887 год": "Видишь, что добра от масленицы нет, не справляй ее... Веселье Богу приятно... Отчего и блинов не поесть, и водки не выпить? Да зачем же целую неделю кряду блины есть и водку пить? Первое: одуреет человек и на скотину похож станет; второе: много расходу; третье: греха много".

Что суров, то суров был великий моралист! Особенно на склоне лет своих. Всё, что под зоркий глаз старца попадало, нелицеприятно осуждал: и государство, и общество, и армию, и юстицию, и религию, Вот и до Масленицы добрался. А подумать бы, ужли только для непрестанно-неустанного (а для селян зачастую и непосильно-катаржного!) труда, для деторождения (ныне в нашей стране это вон как сурьёзно: решение демографической проблемы!), постоянных постов и молитв, трезвления и трезвенничества, покаяния и смирения,  -  неужели только для этого во всеблагости Своей  Господь Бог сотворил этот мир? Почто бы хоть раз в году какую-то недельку и не «поотрываться?!

Вы что, думаете, русский мужик всю зиму на полатях да на печи отлёживался, как то весьма и весьма мечтательно-заманчиво в сказках расписывается?  Только закончилась весенне-летне-осенняя страда (сев, сенокос, жнитво и снова сев – озимой), надо было свезённые в риги снопы вручную, цепами обмолачивать – почитай, до Рождества, а кто и попожжа этим неустанно продолжали заниматься. А тут приспело дрова из лесу и сено из лугов на своих лошадёнках возить (летом заниматься этим недосуг было: луго-полевая страда-с!). И вот наконец-то Масленица – долгожданный праздник весны! А ну её на хрен всю эту работу, к чертям она катись! Ну тут я, конечно, немножко прилгнул про своих предков (упокой, Господи, многопретерпевшие душеньки их!): про скотинушку-то свою они, конечно же, не забывали. Да и она не шибко толерантная и в старину была, забывать про себя селянину не давала.

Нет, Лев свет-Николаевич, семейно-состоявшемуся крестьянину «масленничать»-то с оглядкой приходилось. И с большой оглядкой-то! А что касаемо оголтелой пьяни, рвани да   голи перекатной, так у них, почитай, весь год Масленица. Полтинник в кармане завёлся, так он тебя силом в кабак затаскивает

Для ради солидности я обращусь к книге знатока русской старины И. П. Калинского «Церковно-народный месяцеслов на Руси», вышедшей в 1877 году. Вот что пишет этот (церковно-образованный!) автор:

«Масленицу повсюду ожидали с большим нетерпением. Это самый весёлый, самый разгульный и поистине всеобщий праздник.

Масленичная неделя была, буквально, переполнена праздничными делами; обрядовые и необрядовые действия, традиционные игры и затеи… Сил, энергии, задора хватало на всё, поскольку царила атмосфера предельной раскрепощённости, всеобщей радости и веселья».

Причём веселились не абы как, а чуть ли не по план-графику! «Каждый день Масленицы имел своё название, за каждым закреплены были определённые действия, правила поведения и пр.:

Понедельник – «встреча».

Вторник – «заигрыш».

Среда – «лакомка», «разгул», «перелом».

Четверг – «разгуляй-четверток», «широкий».

Пятница – «тёщины вечера», «тёщины вечёрки».

Суббота – «золовкины посиделки», «проводы».

Воскресенье – «прощёный день».

Вся же неделя именовалась «честная», «широкая», «весёлая», боярыня-масленица, госпожа масленица».

Незабываемая забава масленичной недели  – это катания на лошадях. Ну обе бабани мои об этом скупо вспоминали (как-никак о душе приспело заботиться, а не бесовления всяческие в уме держать!), а вот матушка моя с тётей Катей – с восторгом! Ну не любо ли вспомнить, как родной батюшка раскатывал их, молодых да пригожих, по аскульским улицам? Ну дед-то мой серьёзный мужик был (как-никак, а сельский староста!), а посему раскатывал по селу более-менее благопристойно. А вот старший братец Ефимушка, ежели вожжи ему в руки попадали, то у него нередко, как  вот в этом стихотворении Юрия Кузнецова получалось:

Все люди, как люди, поедут дорогой,

А мы пронесём стороной!

Самому мне  такое видеть уже не довелось (кто это колхозных лошадей выделит на такое?). А посему я предоставлю слово моему более взрослому современнику Владимиру Солоухину (упокой, Господи, душу этого великого русича!):

«И вот – масленичные катания. Десятка два упряжек, саночки, повозки, сани, полные радостных детишек, там в саночках молодые муж и жена, там – несколько парней. Трусцой ли, рысью ли, но – по дороге. По накатанной дороге. В сторону ведь не свернёшь: пышный снег лошади по брюхо. Но находится лихач в лёгких саночках (и рысак ему под стать), и вот он лихо сворачивает с дороги и по целику, взрыхляя снег, обгоняет едущих по дороге. Тут нужны были рывок, азарт, удаль. Себя показать, лошадь свою показать. А может, ещё и девка нравящаяся в чьих-то санях, перед ней показаться, покрасоваться…».

Ну матушке-то с родной сестричкой Катенькой от такой езды ни пригоже ли было?! А вот их братцу Ефимушке за такое удальство от отца, а от моего деда Никифора «доставалось»! И то сказать: жеребец Игренько – это тебе не орловский рысак, а рабочая лошадка-трудяжка игреневой масти. На нём  через каких-то три дня, уже в Чистый понедельник в заволжские луга, которые чуть ли не перед нынешним Чапаевском тогда находились, по сено поедут. Пятнадцать верст туда – пятнадцать оттуда. А оттуда-то с возом!

Запомнились моим бабушкам и родительнице и масленичные кулачные бои (кулачки). Дрались двумя «фронтами». У нас в Аскулах - «верхние» с «нижними». Верхние – это с улиц Большая Дорога, по которой Московский тракт проходил и по которой каторжников в Сибирь прогоняли, и моя родная улица Новая Линия, А «нижние» - это насельники остальных улиц, которые от Большой Дороги вниз спускались – на юг и к Волге. Бои проходили «с переменным успехом». То «верхних» до самого «Гуляя», что на северной околице села, прогонят, то «верхние» соберутся с силами да как раздухарятся и «нижних» мало что не к Волге подомнут. Дрались благородно: голыми кулаками (без подручных средств, на что, говорят, северокавказцы горазды), «до первой крови»,  лежачего не били, на что нынешнее хулиганьё  гораздо.

Я уже всё это не застал. А вот молодёжные гуляния с плясками да частушками мне  на всю жизнь запали в душу. Особенно – частушки! Это ведь ныне мы частушки только по радио да по телевизору слышим (иные из них и не слышать бы – какие-то вычурные, мерзостные!), испытывая  (или не испытывая) эстетическое наслаждение  -  и ни более того. А в пору моих отрочества и юности частушка была не столько  увеселением, сколько  средством  «массовой информации» (местной, конечно), средством критики и обличения. И не где-то там - в углу или на кухне, а на всю улицу!

Это вон нынче: узрел что-то недоброе, бери в руки ручку или пристраивайся к Интернету -  строчи, изливай своё негодование или возвещай свою радость через средства массовой информации. А  высказаться-то хотелось! И не на газетной полосе, а – «здесь и прямо  сейчас»! Вот тут-то  частушка как нельзя уместна была! Но сначала одно поясненьице. Вот ежели анекдоты сочинять, особенно про тёщ – на это мужики горазды. А про любовь и коварство – тут прекрасному полу равных нет. Любят, однако, кое-кто поприбедняться-то… Ну вот оставит ли кого равнодушным такое признание:

У меня температура

И кипение крови.

Врачи лечат от простуды –

Я сгораю от любви.

Прежде чем допечатать вот эту частушку, прадедушке Толе платочек пришлось доставать:

У милёнка завтра свадьба.

Где ж, изменщик, твоя клятьба?!

А «резолюция» такая:

Застрелить его, повесить,

Люби одну, а не десять! 

Не больно-то рассуропливайтесь, добры молодцы! Палец  в рот «плакальщицам» не клади:

Вот таки у нас ребята:

Стали моде подражать.

Рубашки белые оденут –

Шеи грязные видать.

Ну а те тоже в долгу не оставались (ну не охальники ли?):

Эх, как нашенски девчата

Пришли к батюшке гурьбой:

«До венчанья, отче, можно?» -

Замахал на них рукой.

В церковь шли весёлые –

Возвращались квёлые.

Не забыть бы за весельем-то: в конце Масленицы - Прощеное воскресенье. Тут тебе за целый год счастливая возможность предоставлена в своих грехах не в церкви перед батюшкой, а  ближним и дальним своим чистосердечно покаяться и прощения у них попросить.

Помню, в этот день и наша изба, и у соседей к вечеру выстывала так, что по второму разу подтопок растапливали. Начиная с пополудни, а особенно, как стемнеет, по селу начиналось беспрестанное хождение - входная дверь не успевала закрываться. Только и слышалось:

- Прости меня Христа ради (имя-отчество - тогда в селе только так, никаких тебе Манек-Ванек).

- Бог простит тебя (имя-отчество). Прости и ты меня Христа ради.

- Бог простит.

И так до позднего вечера, пока все друг с дружкой не попрощаются (то есть друг у друга прощения не попросят за вольные или невольные грехи и обиды). Ну а после этого с очищенной и как бы обновленной душой можно было и в Великий пост вступать безбоязненно... Тем более, что наутро начинался Чистый понедельник. Посуду на горящих углях в печи от скоромного выжаривали. Баню топили, чтоб не только душа, но и тело очистилось. Это единственный раз в году так делали, чтоб в понедельник-то, обычно по субботам ее на селе топят. Некоторые у нас затапливали ее чуть ли не в полночь, чтоб уже рано утром можно было помыться, остыть, а потом уж и за дела приниматься.

Про Прощёное воскресенье у автора «Церковно-народного месяцеслова на Руси» И.П. Калинского (1877 год издания) вот что:

«Другой обычай Масленой недели, именно умиленное прощание друг с другом, есть своего рода просьба об отпущении друг другу грехов. «Здесь, - пишет один из иностранных писателей  Маржерет, - враги и недруги приносят друг другу извинение, обнимаются и целуются, приговаривая, между прочим, «да не зайдёт солнце в гневе нашем»...  Благочестивый царь Алексей Михайлович имел обычай пред совершением этого обряда посещать богадельни и тюрьмы и собственноручно раздавал колодникам, увечным и болящим щедрую милостыню; эти выходы царя совершались тайно (стало быть, не для пиара! – А. С.). Подобным же образом видим, что в старину и в простом быту, после утрени и обедни, отправлялись с возами калачей в острог, в яму (где содержались тогдашние махинаторы  – А. С.), в богадельни и в разные  сиротопитательные заведения, подавая нуждающимся  посильное подаяние и милостыню».

Вот бы что перенять у наших предков-то, а не показное стояние в храмах со свечечками в руках и благочестивым выражением лица.

Как сообщает далее этот автор, особо благочестивые старики и старухи обращались за прощением не только к живым, но и к усопшим, посещали в Прощёное воскресенье кладбища и просили прощения и у них.

…Взахлёб прочёл я все пятнадцать страниц убористого текста в книге упоминавшегося выше знатока русского народного обихода И. П. Калинского о Масленице. А под конец загрустил. И зело-зело! Как много мы потеряли! Вот уж воистину «в старину живали деды веселей своих внучат»! Нынешние праздники хоть советские, хоть постсоветские, как монеты одного чекана, только циферками различаются. А вот Святки с Масленицей, Пасху с Троицей, Ивана Купалу с Казанской и Кузьминками ни за что не спутать…