Наутро после Михайлова дня начинали колоть свиней. И вот ведь как оно тогда было: до позднего вечера Михайлова дня – грязь и лужи, а на это утро мороз, по словам моего родителя, «все сопли подобрал» вокруг. Вчера земля-матушка на манер мягонькой постелюшки была для перебравшего за праздничным столом, то на Матрёну оземь грохнешься, костей не соберёшь. Холодиьников и морозильных камер тогда не было, так что свежую тушку сразу морозцем прихватит. О, этот упоительный запах паленой щетины! В этот благословенный день он, почитай, от каждого двора по селу вольготно распространялся. Начинался забой домашнего скота: свиней, телят, баранчиков (ярочки под эту экзекуцию не подпадали!), овец-перестарок (не прельстила ни одного баранчика и бесплодной осталась – почто такая в хозяйстве?), ну и козлов (ни шерсти, ни молока – в расход его!). Что и говорить, хлопотная то была работёнка для колольщиков. И ответственная! Вы думаете, это так просто завалить ту же не какую-нибудь свинку, а пяти-, а то и шестипудовую свиньищу? Помню, в нашем курмыше года два, наверное, подсмеивались над двумя молодыми (а посему и незадачливыми) соседями, которые, почитай, только под вечер управились с хавроньей-то. В то время, как мой отец в содружестве с двумя сотоварищами – дядей Мишей Подлипновым и дядей Стёпой Мухортовым, крёстным моим (все трое фронтовики с боевыми наградами!) поочерёдно трёх закололи.
«Назюзюкался, как свинья!» Когда в моем родном селе Аскулы да и в окрестных селениях Самарской Луки в разговоре употребляли это устойчивое словосочетание, то вкладывали в него отнюдь не метафорический смысл, а что ни на есть предметно-прикладной. Потому как доподлинно знали, как это умное, неприхотливое, чадолюбивое и любящее ласку и, как человек, еще и чревоугодное животное за время длительного совместного проживания с «царем природы» в числе чревоугодия и других пороков переняло у него и склонность к спиртному. В этом отношении из всех домашних животных, по моим наблюдениям, свинья ближе всех стоит к человеку, опережая даже кур, которые хватануть спиртного тоже не дуры – причем до сшиба, как у нас в Аскулах говорят, ну то бишь до полной отключки.
Ни коровы, ни быки, ни телки, ни овцы и даже проказницы козы спиртного в рот не берут. А вот свиньи, те, бывало, и спивались – у самогонщиков, которые отходами бражными их кормили. И вот по причине такой их слабости к спиртному с легкой руки соседа нашего дяди Миши Подлипнова у нас в Аскулах вот какую легкую кончину им устраивать стали. С раннего утра накормят ее гущей – бражными отходами от Михайлова дня, и вот она ходит по двору, на распев хрюкая. Прислушаться - чуть ли не «Шумел камыш…» распевает! И вся такая довольная-предовольная! Подойди, она к тебе ластиться будет, даже руки целовать. Она же ведь с самого детства своего тебя знает и помнит, потому как первое время тоже в доме в своем гайне-закутке маленьким поросеночком жила и тебя пятачком своим пробовала и ласкала…
А когда так вот самодовольно похрюкает-похрюкает и мирно почивать уляжется, тут и дядя Миша с большим и остро наточенным ножом приступает к делу. А мы с матушкой в дом удалялись, я так по младости лет и со слезами на глазах…
Целый день, с раннего утра и чуть ли не до затемна на ногах – и вы думаете, это каторжно было для колольщиков? Мне по сю пору видятся их озабоченные и вместе с тем (ей-богу!) воодушевлённые лица. Вот уж воистину вдохновенным делом занимались они! Ну ни радостно ли было хозяину да и его сотоварищам созерцать это животрепещущее мясцо, которое всю зиму будет на его столе, а частью даже и в тузлуке на лето будет засолено?!
Самый торжественный момент сего дня: грудную клетку осмоленной на огне и оскобленной добела свиной туши хозяин со всего маху пронзал тесаком и извлекал оттудова «гусак». Дожидавшаяся этого момента хозяйка резво хватала этот «дымящийся» на морозце ливер и устремлялась с ним в избу.
Бывало, мужики-колольщики ещё только забитую тушу обделывают, а у сноровистой хозяюшки в печи на раскалённых угольях в большущей сковороде селяночка призывно скворчит.
Колольщики дело сделали. Свиную тушу в сенях на распялки повесили. И в избу. А там уже посреди стола кипит-скворчит и мясные ароматы одурманивающие источает эта самая селяночка, спроворенная рукастой хозяюшкой. Тут, почитай, весь гусак в сборе: кусочки печёночки, легкого, сердца и даже селезёночки. Последняя-то - самый смак. Служившие в моём стрелковом взводе сибиряки-дальневосточники, подстрелив забежавшую на военный объект, который мы охраняли, дикую козочку, - так они селезёночку-то еённую как есть сырую вкушали. И товарища старшего сержанта угостили. Как бы дымящийся кусочек её, будучи только что изъятым из внутренностей блудняшкки (на военный аэродром не иначе, как «агрессию совершила»!), сольцой присыпанный – вот уж воистину: ум отъешь! Почитай три дня мы тогда селяночкой мамоны свои ублажали. Ну а товарищу старшему сержанту, как начальнику караула ответ пришлось держать за стрельбу на аэродроме…
Оно ведь у кого какой вкус. Вон, пишут, баре наши во Францию езживали лягушатинкой полакомиться. А простого русича эту «сладость» жрать – палкой не заставишь. Рассказывали, заявился наш спервочка во французский ресторан – ему на стол лягушатинку и жареную, и пареную, под всяческими соусами. Горестно-горестно он, сказывали, глянул на эти блюда и чуть ли не простонал: «Вон они как с лягушкой-то! А я, дурак, на ней женился…».
Зело сладостно было закусывать селяночкой-то чарку горькой! Одну-единственную!!! Подзаправились – и на другой двор. Там тоже своего часа свинка дожидается. Как завидит, бывало, колольщиков (то ли запах крови учуя, то ли ещё по какой причине) – сразу в подмостье шарахнется и жалобно-жалобно захрюкает (пишу вот это, а у самого по-стариковски в горле от волнения першит…).
Неодолимо и непроизвольно облизывая губы (и даже с причмоком!) возвещу моим молодым землякам: и для сельской ребятни то был радостно-памятный день. Только свинью опалили, хозяин отрезает ей уши и хвост. Хозяйка тщательно-тщательно (добела!) выскоблит их, кипятком на всякий случай обварит - и вот тебе кушанье! Как азартно хрустели эти ушки на мальчишеских зубах! Мой молодой земляк-современник, не кривись в презрительной усмешке: какая-де дикость! Начиная уже с мая, когда кончалось тузлучное мясо, во рту у селянина всю летнюю страду не было мясного. Одна радость случалась, когда матушка, продав ягоды на Воскресенском или Троицком рынке, привозила из Самары ливерную колбасу. Какая она тогда (настоящая ливерная-то, без добавок да ещё и из свежего-свежего ливера-то: не давали ему залежаться на скотобойнях!), - какая она была вкусная-вкусная! Сейчас вон её поджаривают на сковородках, а мы её так прямо из «кожуры» за милую душу уплетали!
Вот уж воистину усталые, но довольные, как комсомольцы со своего загородного субботника, расходились к вечеру по домам колольщики свиней. И пошатываясь не только от усталости! После трёх, а то и четырёх селянок (четвёртую свинку у вдовы фронтовика закололи) «скотобои» возвращались по прадедовскому наставлению: «Влево качнулся – поправься и вправо склонись!».
И вот ведь какое дело: заявись в обычный день под вечер-то откуда-нибудь муженёк в подпитии, жёнушка ему бы минимум получасовую лекцию прочитала на тему о трезвом образе жизни. А это надо было видеть, как участливо на них взирали их благоверные, как заботливо укладывали их в постелюшку. Хозяйки (так и хочется назвать: хозяюшки!) в этом разе встречали «селянщиков» весьма и весьма благодушно (всегда бы так!): большое дело мужики сделали! Кропотливо раздевали, разували и без сапог спать укладывали. Понимали: большое-большое дело сделали этим днём мужики! А к тому же и то в уме держали: на завтра у них новая работа и не мене ответственная приваливала: «рогатину» колоть - баранов, овец-перестарок, козлов и бычков полуторников. Это, конечно, полегче, чем с шестипудовыми свиными тушами возиться (сколько времени уходило, чтоб опалить свиную тушку-то, да аккуратно-аккуратно опалить её, чтоб не пожечь шкурку – не каждому дано такое). А это из барашка внутренности выпустил, шкуру спустил (вон оно откуда это ходовое выражение-то!) – и вешай коленными суставами в палку в сенцах на холодок.
А через денёк-другой после Матрёны, как свиная тушка подзаветрится, сальцо с неё срезать надо будет и засаливать его. Очень это знатный пищевой продукт, хоть просто засолённый, а паче того – закопчённый!
На Жигулёвском вокзале как-то по пути в родное село рассказали мне всё-таки, наверное, анекдот под видом были (есть у нас в Самаролучье такие баснословы, что от них любую сказку за былицу примешь!).
Два брата хохла женились: один на еврейке (Что красивые, то красивые иудеички-то! Да и то сказать: кого Отец наш Небесный в Матери Сына Своего определил?), а другой – на мусульманке (И этот выбор я одобряю: очень почтительны с мужьями эти брюнеточки; в памяти самаролукцев, например, не запечатлелось ни одного случая, чтобы она с ухватом в руке на перевес бегала по селу за мужем!). И вот по причине вот уже третье десятилетие продолжающегося кризиса в якобы «нэзалэжной» Хохландии по почину своих жён эмигрировали: один – в Израиль, а другой в одну из мусульманских стран. И вот, сказывали (по словам жигулёвско-вокзального повествователя!), какие крепкие всё же оказались мужиками эти хохлы-то, по-нынешнему укры (кто бы только подумать мог!)! Ни один не сменил свою христианскую веру (какую конкретно, сказать трудно: у них только христианских пять да ещё языческо-турчиновская в придачу!) на иудаизм и мусульманство. И в чём бы, вы думали, причина такой воистину твердокаменной крепости хохлацкой? И та, и другая вера запрещает свинину. А какой хохол - без сала?!
Мы вот, самаролукские, и не хохлы вовсе, а свининку и сальцо свиное, да ежели ладно засолённое да с чесночком, да с перчиком, а паче того ещё и закопчённое, - тоже оченно- оченно и за столом, и в пути-дороге уважаем. Думаю, все служивые подтвердят: за обеденным солдатским столом не сальный ли кусочек мясца в первом блюде при дележе из общей кастрюли предпочитался по своей калорийности? Недавно из газеты узнал: «лохи» мы, молодые солдатики, были. В мясе, оказывается, калорий-то больше, чем сале. Верить – нет ли? Ужли мы наши желудки так обманывали?
Вспоминаю, как совсем еще недавно, лет этак двадцать тому назад мы, умники-«образованцы» подсмеивались над предложением Люцифера( сатаны-дьявола) Сыну человеческому превратить камни в хлебы (сбыточное ли, мол, дело?!) и тем самым накормить и осчастливить благодарное человечество. А ведь, пожалуй, уже правнуки или праправнуки наши будут похваляться перед внуками своим: а я-де застал ещё то время, когда колбаска-то больше, чем на половину, соевая была. Вкусню-ющая – ум отъешь! Не то, что нынешняя нано-каменная-то! А там, глядишь, с помощью нанотехнологий-то будут не только хлебушко, а и свининку парную, будто только что из-под ножа колольщика, приладятся изготавливать («Знанье и ум человека дивные дивы творят!»). Ну высших-то сортов ее, поди, варганить станут не из какого-то там песчаника, а из гранита, кварца, а то и из мрамора! Ну это, конечно, только для начальства, олигархов и криминалитета!
И вот тогда не надо будет умертвлять братьев наших меньших, если, конечно, они выживут вместе с нами в этом нанотехнологическом и робототехническом бедламе, и когда будем с ними, аки в эдеме, жить-поживать, каким-нибудь нано-пивком или петро(камне)-бормотушечкой балуясь и нано-воблочкой закусывая, вот навкушаемся всего этого добра и почивать уляжемся в ожидании предреченного Иоанном Богословом Апокалипсиса. Гряди, Господи!
С этого дня на столе селянина каждый день было мясное, главным образом, мясные щи. Благо, к этому времени капустка в малой кадочке уже усолела. Щи щами, а каши с молодым сальцом? Но главная услада – это, конечно, пироги, курники (они не только с курятинкой) и пирожки-пряженцы – с мясом, с мясом и с мясом! Даже самые прижимистые хозяюшки-старшухи в эту особую («Мясную»!) неделю не скупились на мясные блюда-то: уже на Филиппа, ну то бишь 28 ноября ожидался Рождественский пост…
На Матрёну мясом сыт,
Да Филипп в глаза катит.
Шесть деньков «Мясной недели»
Чуть ни мигом пролетели.
В позапрошлом году на самарском автовокзале от попутчика такую вот горестную новость услышал: на свиноферме у них проблема с кормами: тощают, плохо вес набирают у них свинки-то. А как же тогда у нас в нашем селе да и повсеместно на Руси в бескормицу первых лет послевоенных свинки упитанными-упитанными под нож шли? И вспомнилась мне сельская присказка моих детства и младоси: «Эх, ботвиньюшка-ботвинья, ты жратва любима свинья!»
Мы, бывало, с отцом, по утряни на крылечке сидючи (пока матушка не "засекла" наше бездельничанье!), со смеху покатывались, наблюдая, с каким воистину зверским аппетитом поглощали эту самую ботвинью наши Хрячок и Хрячуша (иногда ее Хрячушечкой называли; любила похрюкивать, когда за ухом ей чешут!), периодически друг с дружкой корытами меняясь: а не слаще ли-де она, ботвиньюшка-то, у сестрицы, а не вкуснее ли она, дескать, у братца? И так вот, не поверите, раза по три "рокировались".
"Рокировку" начинал Хрячок, а Хрячуша как бы толерантность проявляла. И почтительность! Причем не только в этом случае. Это ли не исконно-природный образец и пример межличностного общения-общежительства кое для кого, кто как чуть что, то за ухваты да за сковородки хватается?! А ведь ученые, видимо, не зря все больше и больше склоняются к тому, что предок-то наш не какая-то там зверомордая обезьяна, а весьма и весьма толерантная свиночка!
Вот что насчёт толерантности ихней: бывало, куда ни идут наш Хрячок и Хрячуша - завсегда строем в колонну по-одному. Направляющий - Хрячок. В лужу первым обязательно Хрячок возляжет, а уже рядышком (аккуратненько-аккуратненько!) Хрячуша пристраивается. Такая вот у них братско-семейная идиллия была. Кстати сказать, тоже кое для кого пример, достойный для подражания. Хрячок-то только для ради уважения так именовался. А на самом-то деле он боровом был. Вот так же бы не потребительски уважительно представительницы прекрасного пола к старцам и другим безвременно вышедшим в тираж относились. Дудки-с!
А насчёт сообразительности ихней один только фактик. Вот, скажем, лежит она под мостом, ну то бишь под сенями и, знай себе, посыпотствует. Видели бы вы, как живо она встрепенётся, заслышав слово «ботвинья» - это её ежедневное лакомство! Покойница матушка, бывало, каждый раз ругала нас с братаном за такую провокацию по отношению к бедной животинке:
-Ну что вы зразните-то её? Вас бы вот так, когда взрослыми будете: только уснёте, а сыночек ваш и заголосит по нарошку: «Мама, мама, а я пиво папанино - весь битончик со стола нечаянно столкнул!». Посмотрела бы я, как вы тогда встрепенётесь!..
Огород и домашняя скотинка-живность - вот два главных источника существования селянина в первые послевоенные годы. Без этого, на одни трудодни-"палочки" прожить ли было?
С коровами, овцами, козами проще: все лето они на подножном корму пребывали. А вот свиньям настоящая кормежка-то нужна. Причем три раза за день! Хлеба народу-то в стране тогда не хватало - до свиней ли тут? Купят-"огоревают" им на лето-то мешка два-три отрубей - вот и обжирайся хрюшечки!
Весенне-летнее утро у нас начиналось так. Матушка ставила в печь огромный чугун с мелкой картошкой и очистками овощей, а отец брал в руки серп и отправлялся в заросли крапивы около огородного забора по проулку. В деревянном корыте мелко-мелко рубил ее, крапиву-то, после чего матушка обдавала это крошево кипятком из-под картошки. А потом все это смешивалось в огромной корчаге или чиляке с истолченной картошкой.
Это вот и называлось ботвиньей. Кто по ленивее или понеопытнее из картошки болтушку делали, ну то бишь без травы. Кстати сказать, вместе с крапивой в ботвинью или вместо нее шла лебеда (стебли у нее сочные-сочные), а кое-кто не ленился в лес и за баландой сходить (в голодных двадцатом и тридцатом она, баланда, с охотой поглощалась и людьми). Ее особенно уважали свинки-то. И я их понимаю: сам пробовал ее в супу-похлебке.
А что такого-то? Дедушка Кузя Мирсков, со слов своего незабвенного дедушки, сказывал, что сам барин наш граф Орлов, сподвижник (вместе двигались что ли?) Екатерины Второй по приезде в Аскулы (она тогда была центром Аскульской волости, подаренной ему государыней) заказывал крошево-ботвинью с баландой-то! А сами-то вы не пробовали ботвиньюшку? А зря! Готовить ее, как окрошечку, просто. Чтоб отсебятинкой не заниматься, сошлюсь на словарь Даля: "Ботвинья - жидкое холодное кушанье из кваса и вареной (!) зелени (щавеля, шпината, свекольной ботвы)".
Нет слов, хлопотное и трудоемкое это дело - каждое утро ботвинью для свиньи сотворять. Не у всякого на это время было да и терпения хватало. Но зато какое мясцо и сальцо по осени от таких свиней бывает - вкусное, духмяное и питательное! Не то, что в казематах свинокомплексов, в тягучей неволе взращенное. В рот его возьмешь - вата ватой. А то еще и рыбкой отдает (сказывают, их там, в казематах-то, какой-то рыбной мучкой потчуют).
Сам-то прадедушка Толя с хитрецой. Он, старый хрен, приспособился сальцо-то свиное у одного тоже старичка самаролукского покупать. От магазинного оно - как небо от земли! Адресочек? Фигушки! Он только для себя свинку или боровка выращивает, а мне уж по старой дружбе продает...