14 августа на Руси празднуется медовый Спас. Народный месяцеслов сообщает на эту дату:
«Пчела перестаёт носить медовую взятку» (взяток). А посему совет бортнику и пчеловоду: «Заламывай (подрезай) соты».
Вот в степном Заволжье Первый Спас по преимуществу земледельческий. «От Первого Спаса накопит мужик житного запаса». Хлеб на озимях в основном сжат, в суслонах пока что покоится, а у кого уже и в ригу перевезён. Теперь первее всего - озимой клин засеять. Предусмотрительные и набожные крестьяне в этот день приглашали батюшку освящать и окроплять святой водицей озимую ржицу семенную.
А вот «На горах», так в старину называли лесисто-гористую сторону Волги – правую (Ну ни предметом ли гордости это было у самаролукцев, например, перед ставропольчанами да и теми же самарянами: «Мы люди завсегда правые, по воле Божьей на правой стороне живём!»), - «На горах» Первый Спас, опять же, по праву назывался медовым. Да и, почитай, весь август у нас назывался мёденем.
Самарская Лука – одно из самых медоносных мест на Руси. И самарские (читай: самаролукские!) меды издавна славились и славятся на всю Россию. Зело отменный вкус у них. Бабаня рассказывала, до колхозов, особенно при царях-батюшках, за самаролукским медком издалека-издалека купчишки в наше село наезжали. «Бывало, как начнут мёд качать (ныне всё больше «права качают»-то во Самарской во Луке!) – народу, как на ярмарку, съезжалось! И всё бочонками, бочонками мёд-то на воза грузили».
Вот кто воистину иноческий образ жизни вели – пасечники! Как правило, старцы, которым не могутно по причине возраста хлеборобствовать стало – вот они и удалялись как бы в скиты. Бывало, заберёшься в этакую глухомань лесную – окрест километров на пять, а то и на все семь ни одной души. И на тебе: на светлое место вышел! Перед тобой лесная поляна, поросшая таким родным-родным (но только в этой глухомани родным-то!) растением – крапивой. Очень привязчивая она к людям-то, к человеческому жилью. Ну кто её мог тут рассадить? Сама пришла во след за человеком. За пасечником! Много таких полян в лесах Самарской Луки (медоносных!). Жили –поживали здесь вдали от мирской суеты чающие душевного покоя люди. Нередко – овдовевшие старики, передавшие хозяйство сыну или зятю и удалившиеся в эту лесную благодать, как бы в скиты. Только не лбы в поклонах разбивать, а полезным-полезным делом заниматься! Молодые члены семейства в поте лица хлебушко выращивают, а от него, пасечника-пустынника, медок в семью идёт. Пасеки были небольшие – семей на двадцать, чтоб старику было под силу ходить за ней. Пошастай по этой полянке и обязательно найдёшь остатки избушки и омшаника.
Большинство пасечных полян в глухих местах уже лесом заросло. Но аскульские пчеловоды эти места знали и не забывали. Это я по своему отцу сужу. Будучи пчеловодом-любителем (пасека около дома до двадцати семей доходила), он после работы или в выходные дни и побортничать не ленился. Дымарь, сетку на лицо от пчёл и посуду-бидоны в мешок за плечи - и айда-пошёл в лес. Куда? Знать надо! В окрестности от бывших пчельников – вот куда! «Беглые» пчёлы, в самоволку сбежавшие роями с пасеки, или потомки тех, кто не пожелал коллективизироваться и отправляться из этих уютных уголков на «многосемейные» колхозные пасеки, по сю пору там обретаются.
Всякие, однако, бортники были. Которые, как варвары. «Раскулачили» пчелиную семью – и пропадай она в зиму пропадом. Отец, бывало, первым делом матку изловит, а за ней в роевню и всю семью спровадит. Новое жилище (улей) ей уже уготовано около дома. Но вот ведь порой какие матки своенравные (и свободолюбивые?) попадались: уже на другой-третий-четвёртый день (следи, не следи) всю семью за собой в лес уведёт. И ведь, знать, не пропадали (во всяком случае в улей не возвращались – новое жилище находили, какие-никакие запасы на зиму создавали и, увы, зачастую новою добычею бортников становились.
А ныне в Самарской Луке пчеловодство в захирение приходит. Купить настоящий мёд именно самаролукский проблемой становится. А, как вспоминали аскульские старики, меды наши на всю Россию матушку славились. И споспешествовали этому не только баре наши Орловы да Долгорукие, но ещё задолго до них иноки Савва-Сторожевской обители, которая по повелению царя-батюшки Алексея Михайловича неподалеку от нынешнего Жигулёвска была основана и недобрым словом ещё долго-долго в наших местах поминалась.
В нашем аскульском колхозе имени Максима Горького (Ну как тут не гордиться такими земляками? В соседних сёлах колхозы в честь вождей нарекали, а у нас именем великого русского писателя!), - в нашем колхозе было две пасеки – большущие-большущие, на сотни пчёлосемей. Одна на Стрелке, другая - в Анурьевке.
В советское время пчеловоды качку мёда отнюдь не со Святцами сверяли. Больше того: дату качки в строжайшей тайне держали. И от кого бы, вы думали? От нас, от сельской детворы! Ну это войны всё начинают якобы внезапно, начало которых в строжайшей тайне соблюдается. А утаить ли что было от зоркоглазой да и ушастой детворы? Наша разведка, что называется, действовала на самом высоком уровне. Уже накануне «из достоверных источников» нам было доподлинно известно: завтра с утра в Анурьевке или на Стрелке «будут качать» (мёд). И, конечно же, наш ребячий «десант» уже с утра чуть ли не в одно время с пчеловодами был на месте «боевых действий». В заборные щели, за которыми мы притаились, нам хорошо было видно, как старший пчеловод мой дед Алексей Яковлевич со своим помощником Евгением Веретенниковым (при строительстве Волжской ГЭС Евгений, к тому времени перебравшийся после службы в Армии в Жигулёвск, выполняя неотложное задание, вместе с трактором под лёд ушёл - дай Бог ему Царствие Небесное: мирволил он к нам, пацанам!), - они вдвоём достаюмедовые т рамки из ульев. Сподручные бабёнки (тоже в белых масках) снуют с рамками туда-сюда: полные – в пасечную избушку, где вовсю гремит медогонка, а оттуда с пустыми – на пасеку. А мы на окрайке пасеки в кустах притаились, «заняли исходную позицию».
А пчёлы-то, пчёлы-то, возмущённые таким «разбоем» средь бела дня, как бесновались над пасекой – успевай отмахиваться. А вы бы вот от такого грабежа в восторге были? Эти Божьи твари любимые, вот уж поистине не покладая (не опуская) крыл, собирали себе пропитание на зиму – и на тебе: экспроприаторы нагрянули! Ну ладно бы сами пчеловоды этим занимались, а эти-то, эти-то, которые за забором пасеки, почто тут ошиваются? Не иначе, как тоже плодами этой экспроприации попользоваться. Вот вам, вот вам, чревоугодные мёдовозжелатели! И как уколами, как медицинскими шприцами нас, чающих медком почревоугодничать! Ныне вот за четыре километра далеко-далеко не каждый отрок согласится отправиться, чтоб медком полакомиться, когда от всяческих сладостей магазинные полки ломятся….
Качка меда еще, бывало, не закончена, а главные пчеловоды – на Стрелке мой дедяня, а в Анурьевке – дядя Федя Зотов, узрев нас, в кустах обретающихся, скажут своим подручным: "Кормите этих "иждивенцев"-то, а то слюной изойдутся!" И вот мы, несколько десятков пацанов партия за партией пиршествуем за пасечным столом, окуная ноздреватые куски пшеничного хлеба в чашку с медом и запивая колодезной водой, такой холодной, что зубы ломят.
Едим-ублажаемся, а дед (не иначе, как горьким опытом наученный!) из поля зрения всё же не выпускает нас:
- Накажите мальцам, чтоб на хлеб больше налегали, а то с «голого»-то мёду у них с животами и с головой плохо будет.
На следующий день качали мёд на анурьевской пасеке, что в живописнейшем месте по Анурьевскому оврагу располагается. Четыре километра от села, да разве это расстояние для сельской пацанвы?! Там нас, как и на Стрелке, тоже накармливали медком-то, как мы тогда говаривали, «от пуза». Ну то бишь вдоволь-вдосталь. И даже немножко по больше, чем вдоволь-то кое для кого. Ну эти «кое-кто», - они потом, и будучи взрослыми, за праздничным дармовым столом, как правило, перебарщивали…
Мне вот только что в голову пришло. А почему это на моей памяти ни разу на обеих колхозных пасеках мёд не качали в один и тот же день? Случайно ли это? Не тайный ли то умысел был наших постоянно сменявших друг друга председателей колхозных дяди Васи Дикушина и дяди Саши Маркина (тоже оба с фронта с медалями на груди в родное село явились)? А чего хитрого-то в такой догадке? Ведь все мы, аскульская детвора, были им если не родня (а тогда у нас на селе аж до четвёртого колена иные роднились!), то соседи, дети-внуки друзей-товарищей, а ещё и отпрыски тех когда-то (да и совсем недавно!) красных девиц-селяночек, за которыми они тогда «ухлыстывали».
Потом я интересовался у своих солдат, а до этого у насельников рабочих общежитий: такого «разбазаривания» мёда в совхозах не допускалось. То были государственные хозяйства, а не колхозная община-«вольница»
И в самом селе немало пасек стояло. И сборы мёда большие были. Дело в том, что чуть ли не половину каждого огорода занимал подсолнечник – отличнейший медонос (не говоря уже о постатях тыкв, зело-зело «уважаемых» пчёлами-то!). Что, мои односельчане тогдашние так любили лузгать подсолнечные семечки? На продажу они шли – в Самару и в тот же Жигулёвск (вон сколько жигулёвцев-то, сказывают, зубами мучаются, а то и совсем обеззубели, их щёлкаючи тогда!). На что было покупать в той же Самаре, в том же Жигулёвске одёвочку-обувочку и тот же сахарок – на трудоднёвые палочки?! А посему, как это ещё на моей памяти заведено было, на Первый Спас, а то и прямо во время качки - разносить по соседям стаканы и кружки с медком: вот, мол, вам «компенсация» за укусы наших пчёлок..
Вот есть которые своих благоверных кисаньками-кошечками, ласоньками-ласточками, а то и заиньками обольстительно-ласково величают, а умственные и понимающие рачительных да непраздных жёнушек – пчёлками. Пчёлка, она не только трудолюбивая да ухватистая – она (вот ведь какая толерантная-то!) ни за что, ни про что никогда не ужалит. А вот кисаньки да ласоньки, чуть что, как солдат по тревоге за ружьё, сразу же за ухват хватаются, чуть что не по ней – как олимпийская чемпионка диски, она миски да плошки в славословца мечет.
А главное-то – с жёнушкой-пчёлкой и беда - не беда. Вон как патриарх-то о русских женщинах отозвался на встрече с молодёжью: это ещё, мол, разобраться надо, кто в лихие девяностые сильным полом-то показал себя.