Как правнук, внук и сын аскульско-богородских бортников и пчеловодов исконных подтвержу слова дедушки Кузьмы Мирскова, тоже исконного пчеловода: самарские меды - это воистину чудо! Ни сладкие, ни полусладкие вина виноградные им и в подметки не годятся! Сколько ни пей их, а голова, как алмаз, ясная. Только вот ноги, правда...
Так и видится мне такая вот картина: сидит мой землячок, мёдом-медовухой упоенный, вроде бы исправно языком ворочает и, может быть, даже что-то путное говорит, а ноги - как деревянные!
И вот ведь оно как: с того же шампанского наутро, ежели перебрал, головушка, ого-го, как болит. А после медов, если даже вечером тебя до постели под белы рученьки, как старенького архиерея, вели, наутро просыпаешься и встаешь, будто вчера ты вдоволь коровьего молочка нахлебался!
Дед мой, Алексей Яковлевич, будучи колхозным пчеловодом, ох, и мастак же был сотворять и выделывать их! При этом главное условие у него было: ни липесточка хмеля, а уж тем более ни грамма магазинных дрожжей! Иначе простолюдинная бражка получится - для пьянчужек пойло. С которой на утро голова, как чугунный котел банный...
Когда у деда до колхозов своя пасека в Анурьевке была, кто про его чудодейственные меды ведал? Близкие родственники да друзья и соседи. А как колхозным пчеловодом стал, тут к нему и повалили - и из района, и с области (Аскулы тогда в ныне Волжский район входили с центром в Самаре), уполномоченные кишмя кишели. Одного не успели проводить, а тут другой заявляется. Дед было в отставку запросился, но председатель колхоза ему этак "душевно-душевно": мол, не моги и думать об этом, а то в подкулачники запишу и в Сибирь сдам!
Да не только мелкая сошка из Самары в Аскулы наезжала. В тридцать седьмом незадолго до того, как врагом народа стать, сам Павел Постышев, тогдашний персек Куйбышевского обкома в наше село, сказывали, наведался и, почитай, три дня и три ночи (видимо, предчувствие было!) у деда на пасеке гужевал и в липняке на Стрелке (так у нас одно из живописнейших и медоносных урочищ называется) любимую аскульскую песню вместе с ним распевал. Что потом, спустя месяц или два на дедовом здоровье неблагоприятно сказалось...
Дело в том, что по гороскопу будучи Овном, дед мой, как и его любимый внучек, был, сказывают, довольно-таки тщеславен, так что о том, как он угощал и потчевал своими медами-медовухами самого Пал Петровича, сразу же стало известно всему селу. И Алексей Яковлевич, можно сказать, купался в лучах славы: ну-ка, это, почитай, как самого губернатора принимал! Самому знатному портному аскульскому заказал новые штаны и рубаху шить, чтоб в случае чего в подобающем виде ответный визит Пал Петровичу сделать. Уж больно уговаривал тот деда: приезжай-де, на "эмке" весь город тебе, как на ладони, покажу.
И на тебе: заявляется под вечер из Самары старший сын Андрейка (он как раз перед коллективизацией благоразумно в город перебрался) - заявляется, длинным переходом изнуренный, и страшную весть сообщает: Постышев-то, оказывается, враг народа!
Узнав об аресте Пал Петровича, о знакомстве с которым непредусмотрительно на всё село было растрезвонено, дед, по словам насмешницы бабани Дарьи Михайловны, якобы три дня каждые полчаса в орешник на пасеке бегал, мучаясь животом. Знать, уважали деда на селе - не выдали...
Днями дед на колхозной пасеке трудился, а по вечерам уже на своей, что в огороде у него была. Что любил, то любил своих подопечных Алексей Яковлевич! Это я на всю жизнь запомнил, как он влепил мне подзатыльник за то, что я у него на глазах убил пытавшуюся ужалить меня пчелу, и, своим прокуренным пальцем перед моим носом помавая, промолвил: "Она до конца лета-то целый фунт меда натаскала бы. А ты ее угробил".
Борода у него большая была. Бывало, подойдет к зеркалу и всех до одной пчёлок, набившихся в нее, аккуратненько-аккуратненько выловит и в окошко выпустит: "Летите домой, дурехи этакие!"
Чтоб не быть голословным, на старости лет покаюсь-поведаю: вкушали мы единожды с двоюродным братом Геннадием из дедова лагуна этот воистину царский напиток. И вот на склоне лет вспомнилось мне про дедову медовоху и восскорбелось: не усладить-де уже уста мне ею. Потому как ныне в нашем селе уже давным-давно секрет изготовления ее утерян. Перешли на скороспелую, презираемую дедом бражку, с которой, как ещё её только пьёшь, уже тошнит, а на утро голова разламывается. Потому что она не самодостаточная, а на дрожжах. А дрожжи теперешние (не прежние хмелевые, а синтетические) - это сивушные масла нагольные.
Ан, нет! Зря, оказывается, я скорбел. Иду как-то по Низовой улице, а у своих ворот хорошие мои знакомые стоят (они у нашего "эмигранта", переселившегося в Сосновый Солонец - на центральную усадьбу колхоза дяди Саши Маркина дом купили):
- Милости просим, Анатолий Николаевич!
А как в их гостеприимный дом вошел, то прекаверзный вопросец от хозяина Владимира свет-Иваныча услышал:
- А ты, Николаич, поди, настоящую медовуху русскую давно не пробовал?
И из подпола четверть выставил (четверть - это четвертая часть12-литрового ведра, на селе со старых времен эти стеклянные емкости кое-где еще сохранились). Пояснив при этом:
- Она ни свет, ни тепло, ни холод не любит. В подполье ей в самый раз.
Учи ученого – любимого внучка знатного мёдотвоителя! Но хоть и не горазд стал с годами прадедушка Толя выслушивать чужие советы, но смолчал. А Светлана свет-Николаевна (вот уж воистину добродеющая и хлебосольная хозяюшка!) тем временем над сооружением стола засуетилась, над закусками всяческими принялась утруждаться. А какие тут закуски потребны для такого божественного напитка?! Чтоб послевкусие-то не испортить? Уж, конечно, не селедка. И не грибы соленые. Ни капуста, ни другие овощи соленые и маринованные (это все под водочку!). Только: как у древних греков, пшеничный хлебушко и фрукты-ягоды. А у наших предков славян к тому же и мясцо разных видов благопотребно и благоутробно было.
Умирать буду - не забуду то благословенное застолье! То незабываемо-сладостное вкушение воистину божественного напитка под медлительно-раздумчивую беседу! Именно так на Руси именовалось-называлось застолье - беседа ("Во беседе я была, во застольице..."),
Легко-легко это слово ("беседа") выговаривается (и с мороза, и с похмелья), а вот к застолью с водкой не применишь его. Какая тут беседа (рассудительная да неспешная?!), когда уже после первого стакана такой гвалт поднимается, хоть святых (иконы) выноси - мат-перемат, ругань. А под конец и за грудки друг дружку станут хватать, "выясняя отношения"...
Возвращался я с того гостеприимного дома и своею светлой-светлой головушкой думу думал. Вот-де все собираются Русь хоронить... А ведь в очередной раз просчитаются, ничегошеньки у них, у наших недругов как внешних, так и внутренних (пятая колонка!) не получится (потому и нервничают-то!) - воистину народ наш, как Ванька-встанька. Всякий раз поднимается и возрождается. Взять хоть вот эту медовуху - думал, где ещё её попробую: потерян-де древний секрет ее изготовления. Ан, нет! Казалось бы - малость. Но и в большом так будет!
Самарская Лука - одно из самых медоносных мест на Руси. Вот идешь вдали от села по непроходимому лесу, и вдруг - поросшая крапивой и дягилем поляна. У пришлого человека вопрос: откуда и отчего она взялась тут? А ты сразу догадаешься: когда-то, в начале прошлого, а может, еще и в позапрошлых веках здесь стояла пасека.
И таких мест в лесах Самарской Луки не десятки, а, наверное, сотни. На Ширяевской поляне, в Ширяевских лугах по опушкам леса, в Анурьеке, в урочищах Большие и Малые Аскулы, Дубрава, на Бобыльской, на Стрелке, на Тараторне, у Енаралова (Генералова) колодца, в урочище "Штаны" - это все пасеки, пасеки и пасеки были. Некоторые урочища так и называются по фамилии или прозвищу пчеловода. Как, например, "У Курдина".
А в Хмельниках и в Волчьем овраге обосновались скопцы (сектанты такие были, медок паче женщин возлюбившие!). И это, не считая пасек в палисадниках и садах в самом селе.
Возможно ли в будущем возрождение пчеловодства? Как знать!.. Неужели Самарская Лука, как и после исхода булгаров из наших мест, снова запустеет?
Вы никогда не задумывались, от какого корня слово "медицина"? Оказывается, от латинского "медио", что означает "лечить, врачевать". А вот это ихнее "медио"-то - от древнерусского слова мед! Дело в том, оказывается, что слава о русских медах гремела по всему античному Средиземноморью - центру тогдашней цивилизации. И древним римлянам были хорошо-хорошо ведомы целебные свойства русского меда.
Да, и на юге есть пчелы и мед. Но, кто пробовал ихний мед, быстро убеждается: по сравнению с нашим - не то-с! Тут, оказывается, первейшее значение для качества и целебности этого уникального продукта играет климат и ландшафт.
Кое-кто из русофобов потешается над святым благоверным князем Владимиром, как бы накаркавшим: "Питие - веселие Руси". Но креститель Руси оказался просто недостаточно дальновидным: не предполагал он, что русичи уже через четыре века станут глохтить пиво, брагу и водку, которые коренным образом своими свойствами противоположны русским медам.
Вот что по этому поводу пишет пчеловод и медовар Ю. Артеменко в газете "Русский Вестник": "Святой князь Владимир, крестивший медовую Русь, благословил ее заветом: "Питие - веселие Руси", в котором заложен глубокий смысл. Русский человек с его скорбящей о чужих бедах душой не может жить без утешения. Вновь утвердить пошатнувшуюся веру и вернуть душеспокойствие и радость Божиего мира, дать уставшему телу легкость и свободу - вот побудительные причины русского пития, которое после замены мёда (на водку, брагу и пиво - А.М.-С.) переродилось в пьянство. Утешение и давал русский мед. Его можно было пить подолгу, без всякого вреда и пьяного дурмана очищая душу и тело и готовя себя к ратному подвигу и тяжелому труду. Поэтому русские праздники были и продолжительны, и светлы, длясь от трех дней до двух недель. Впоследствии привычка к долгому празднику дорого обошлась русскому человеку. Вино и пиво в больших количествах и долгих возлияниях, освобождая темное начало, приводят к вакханалиям и оргиям, то есть к пьяному бесовству. Мёд же, напротив, освобождает светлое начало, он сопровождал душевные русские песни, девичьи хороводы и молодецкую русскую борьбу".
Кстати сказать (не по Божьему ли назиданию и предостережению?), первое "знакомство" русичей с не медовым пьянящим напитком в 1374 году закончилось трагически. Русское ополчение остановилось на привал тогда на берегу межевой мордовской реки. Здесь они и напились мордовского пива пуре, в полном смысле этого слова напурились. Здесь их, с непривычки до полусмерти упившихся, и прикончил татарский царевич Апракшин со своим небольшим отрядом. С того дня, повествует летописец, окаянная эта река в назидание потомкам и называется Пьяной.