В старину на Руси (и прадедушка Толя это ещё застал) любили, однако, пошутковать-то, «тестируя» ребятню на сообразительность вот этим вопросцем: когда-де воскресенье на субботу приходится? Ну, я думаю, вы сразу же смекнули (или не все?), что это случается в Лазареву субботу.
В субботу перед Вербным воскресеньем памятуется одно из величайших (и необычнейших!) событий в земной истории – воскресение Лазаря. На четвертый день после смерти! Когда труп его уже смердеть стал…
По преданию, через некоторое время по своём воскресении Лазарь забросил все свои дела и удалился на один из средиземноморских островов, где и возглавил потом общину первых христиан. При этом хорошо знавшие его люди отмечали: наряду с ревностным служением Богу он вел отшельнический образ жизни. Своими глазами узревший всю скверну ада (а в аду до сошествия туда Спасителя пребывали в муках и Адам, и Ной, и Авраам, и все праотцы и праведники, которых Он оттуда и вывел), Лазарь до конца дней своих хранил молчание об увиденном. И только вечно скорбный лик его свидетельствовал окружающим, что у него на душе.
А ведь до первой кончины своей был он гостеприимным хлебосолом (Сам Спаситель со Своими учениками любил гостевать у него!), так что, как говорится, уже по определению Лазарь не мог быть букой-то! Что же с ним стало?
Когда я впервые прочел об этом – о Лазаревом перевоплощении, то поразился такому вот совпадению. От бабани моей незабвенной Матрены Емельяновны в детстве я слышал о нескольких случаях обмирания, ну то бишь клинической смерти наших хорошо знакомых ей односельчан. Всех восставших со смертного одра после их обмирания, по словам бабани, как подменили. Особенно поражало поведение одного нашего односельчанина (по понятным причинам не буду называть его фамилию, дабы не задеть его многочисленных потомков, проживающих в нашей губернии). Ну ни такой ли был матерщинник (что ни слово - так-перетак!), а еще и охальник-кощунник: ни за что, бывало, мимо церкви не пройдет, чтоб во всеуслышание не пукнуть. А после обмирания будто онемел, ни словечка матом. А как, бывало, ему мимо Божьего храма идти, обязательно перекрестится и молитовку сотворит. А чтобы, как прежде было, пукнуть – ни-ни!
При этом особый упор в своем назидательном повествовании бабаня делала именно на последнем. Так как и у меня, и у моих дружков, во время поста «сидевших на горохе», случались нежданки. И нередко ни где-нибудь, а в избе и, стало быть, перед образами! Хоть и не злонамеренное, но всё же кощунство получалось. А, как признался тот «обмиранец», там, в аду-то за пуканье якобы каленым штырем кое-куда тычут. Ну теперь-то я понимаю: это был домысел бабанин или чей-то для ради благонравия нашего и душеспасения (пропаганда и агитация вероучительная в такой вот предметно-незатейливой форме, она в ходу была у наших бабушек – а чем плохо-то?).
Ну, известное дело, односельчане, а особенно бабёнки сразу же, как он «восстал», с расспросами к нему: как-де ТАМ-то? А он - ни гу-гу. Молчит, и вся недолга! Только скажет, бывало: «Бог вас прости!» - и спешно-спешно удалится.
Да не только он, а и все остальные, кто обмирал, как в нашем селе, так и в окрестных,- все, как один, молчунами-молчальниками становились. Как, по преданию, и друг Господень гостеприимец Лазарь…
Ныне, когда даже некогда самая верная союзница так называемого научного атеизма – фундаментальная наука в ходе изучения и познания мироздания ( макро-, а особенно микрокосмоса) встает ему в оппозицию, многие атеисты начинают ударяться в мистику (вот уж воистину: «свято место не бывает пусто»!). Ну в самом деле, думающему человеку трудно поверить, что невидимый простым глазом (малюсенький-малюсенький, различимый только в миллионно-кратном увеличении!) геном человека, состоящий из знаков, число которых превышает количество букв в тысячестраничной библии – это воистину чудо из чудес создала бездушная, неживая природа?!
И вот не иначе, как на потребу этим новоиспеченным мистикам (а как же: спрос определяет предложение!), одна за другой появляются статьи и даже книги о чудесных случаях умирания-«обмирания»( клинической смерти) и последующего «воскресения». И все эти «воскресенцы» в один голос заявляют: какое-де блаженство они испытали ТАМ, как-де хорошо их встречали тамошние светлые личности с радостно-доброжелательными улыбками на лице!
Как свидетельствуют иеромонах Русской Зарубежной Церкви американец отец Серафим (Роуз) и другие современные православные богословы, основываясь на святоотеческом учении, всё это «прелести» (искушения) сатаны-дьявола и его слуг для погубления душ, уверовавших в эти химеры. На Небо никто из «очевидцев-посмертников» за столь короткое время (всего за несколько минут!) попасть не мог. Не на Небе, а в Поднебесье – этой вотчине сатаны-дьявола (до поры до времени, до скончания века сего!), где он правит по попущению Божию и где хозяйничают тьмы и тьмы его слуг-демонов. Они-то и прельщают этих несчастных (посмертников), чтобы они, возвратившись с «того света», всем растрезвонили, что вот-де как там прелестно, никакого-де тебе ни Страшного суда, ни возмездия за грехи. Так что живи себе - поживай, кайфуй на здоровье и не думай о завтрашнем дне и смертном часе.
На самом же Небе – в Царствии Небесном никто из «возвращенцев» не был. И если вам попадутся на глаза россказни о Небесном граде, есть смысл усомниться в их истинности: коварен сатана, он и праведников даже по попущению Божию прельстить может. А вот в аду промыслом Божиим те, кто длительное время мертвецом пребывал, как, например, мои односельчане-«обмиранцы» , - в аду они, видимо, действительно побывали. И посему-то после такой «экскурсии» как бы другими стали…
«Не дай вам Бог попасть туда, где я три с лишним дня мучился и трепетал!» - так в иные минуты говаривал среди близких своих воскрешенный Христом Лазарь. И после этого сразу же умолкал со страшной мукой на лице. Видимо, пред ним воочию представали ужасы ада…
На старости лет (восьмой десяток размениваю) признаюсь: как хронический сердечник (два только зарегистрированных инфаркта), аж три раза побывал я в поднебесье – в космосе-то. Вот с земли звезды на небе все равно, что галька на морском берегу, а в телескоп, говорят, и как песок видятся, А в самОм космосе они (Боже мой, Боже мой!) так далеки, так далеки друг от друга! А кругом в этой непроглядной тьме (по-моему, она даже гуще, чем в шахте, где в годы моей комсомольской младости мне работать привелось) такая оглушительная тишина, такое бескрайнее безмолвие...
Как-то в дружеской беседе за по-холостяцки скромным пиршественным столом я обмолвился, как, дескать, на самом-то деле звезды далеки одна от одной, мой старый друг Витя Богданов, ныне покойный, с которым мы были знакомы еще со времен службы в Армии в сибирском городке Канске Красноярского края, при этих словах моих так проникновенно, так понимающе глянул в глаза мне и тихо-тихо произнес: «Да!» - «Ты был там?» - тоже тихо-тихо спросил я.- «Такое не забудешь!» - был мне ответ.
Да, такое вовек не забудешь! Никакого тоннеля со светом в конце ни у меня, ни у моего друга, как потом уже разговорились, не было в эти моменты. А была тьма кромешняя (та, которую не иначе, как тайновидчески, изобразил Малевич на своем зловещем «Черном квадрате»). И это невыносимо тягостное одиночество, и этот леденящий (не подберешь слово) страх…
Видимо, это же самое испытал сталинский нарком и предсовмина СССР постхрущёвской поры Алексей Николаевич Косыгин. Этот неугомонный старец, катаясь на байдарке, перевернулся и какое-то время, пока его чудом не спасли и не отходили, находился в этой байдарке вниз головой и основательно нахлебался и получил инсульт. И вот он как-то спросил своего ошарашенного таким вопросом помощника: «А ты был на том свете?». Надо ли говорить, как обескуражен был его помощник таким вопросом, ведь задавал-то его член Политбюро ЦК КПСС?! Попробовал отшутиться. «А я там был, - промолвил Косыгин и скорбно-скорбно добавил: «Там очень неуютно…».
По свидетельствам хорошо знающих его людей, Алексей Николаевич был очень сдержанным на оценки. Так что насчёт неуютности того света им очень и очень мягко сказано…
А это вот о греческом епископе Лесбоса (да, да, того самого, где поэтесса-лесбиянка Сафо коротала свои дни и ночи) Никефорусе Гликасе. В марте 1896 этот преосвященный, двое суток пролежав в гробу в соборном храме, где всё это время безутешные клирики и прихожане неустанно молились о нём, он вдруг на глазах изумлённых молельщиков и молельщиц поднимается и усаживается в гробу. Надо думать, обескураженные присутствующие ожидали от своего святителя (так в Православии нарекаются отошедшие в мир иной высшие чины церковные – епископы, архиепископы и митрополиты) ожидали слов о том, что вот, мол, Господь Бог, видя, как вы безутешно горюете обо мне, возвратил меня ещё какое-то время поокормлять вас. А он вместо этого огорошил их вопросом: «Ну, чего уставились?». Знать, не только коммунистическому вождю, но и греческому владыке (так в Православии величаются высшие чины церковные на этом свете) не шибко показалось (понравилось) на том свете-то!
По мнению современных богословов (упаси Господи, чтоб моим пером в это время водила рука диавола!), собственно ад-геенна с семью степенями мук-страданий уготована для больших-больших грешников (именно там душераздирающие вопли и скрежет зубовный!). А для нас, шантрапы греховной – преисподняя с ее «тьмой кромешной». Вот в преддверии этой тьмы-то кромешной, по-видимому, и побывали мы с моим другом Виктором. Конечно, не геенна огненная, но и эта бескрайняя в пространстве и бесконечная во времени отстраненность и отрешенность от Бога и Его Царствия тоже, мягко говоря, не мед…
А вот как об этом у замечательного русского философа Павла Флоренского в его книге «Столп и утверждение истины»:
« Вопрос о смерти второй (которая постигнет грешников уже после Страшного суда – А.М.-С.) – болезненный, искренний вопрос. Однажды во сне я пережил его со всею конкретностью. У меня не было образов, а были одни чисто внутренние переживания. Беспросветная тьма, почти вещественно-густая, окружала меня. Какие-то силы увлекли меня на край (на этом краю мы с другом еще не были, именно на краю – А.М.-С.), и я почувствовал, что это – край бытия Божия, что вне его – абсолютное Ничто. Я хотел вскрикнуть и – не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во всё существо мое. Самосознание наполовину было утеряно, и я знал, что это – абсолютное метафизическое уничтожение. В последнем отчаянии я завопил не своим голосом: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи. Господи, услыши глас мой…» В этих словах тогда вылилась душа. Чьи-то руки мощно схватили меня, утопающего, и отбросили куда-то, далеко от бездны. Толчок был внезапный и властный. Вдруг я очнулся в обычной обстановке, в своей комнате, кажется, из мистического небытия попал в обычное. Тут почувствовал себя перед лицом Божиим и тогда проснулся, весь мокрый от холодного пота».
Но более ужасен после Страшного суда конец, чем у нас, земных грешников, ввергнутых в соответствии с «заслугами» нашими кто в метафизическое Ничто ( абсолютное небытие), кто во тьму кромешнюю, кто в геенну огненную, – более страшен он, этот конец- эпилог будет у духов тьмы во главе с сатаной-дьяволом. Вот что говорит о них старец Зосима у Достоевского в «Преступлении и наказании» (прототипом его послужил преподобный Амвросий Оптинский, келью которого Достоевский посещал и с которым вел длительные беседы):
«Ненасытимы во веки веков, и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живого без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтобы уничтожил Себя Бог и все создание Свое. И будут гореть в огне гнева своего (не Божьего, а своего! – А.М.-С.) вечно, жаждать смерти и небытия, но не получат смерти».
… Как славно – умиротворенно и ублаготворённо «часовали», ну то бишь проводили последние часы перед смертью аскульские богомольные старушечки на моей памяти. Будучи в здравомыслии, они прощались с родными и близкими, давали последние напутствия им, испрашивали у них прощения за нанесённые вольно или невольно обиды. Ну и, конечно же, исповедовались перед Господом Богом, прощались с этим миром и готовили себя к переходу в мир иной. А чего тосковать и печаловаться им было? Детей вырастили. Ну а кто из них, из детей их, с войны не вернулся, - на то была воля Божья. Вон и внуки – кто в Армию собирается, а кто уже и отслужил. Все трудятся-работают. Всё, как у людей. Жизнь состоялась - дай Бог каждому так-то… А заботы, они и на смертном одре не оставляют человека. Вон бабаня моя незабвенная Матрена Емельяновна все остатние дни свои в тревоге пребывала, как ее старшенькая внучка Машенька первеньким разродится? Всего недельку не дожила до радостной весточки-то… А вот на бабушку Анну Зотову, главную сельскую начетницу и за всех молельщицу, воистину святой жизни человека соседки (не только старушечки!) в обиде остались. Всё на ногах, всё на ногах была, повечеру обошла всех («Как чуяла свою смертыньку-то!»), попрощалась, а ночным часом ко Господу отошла, преставилась. Это надо: не полежала, не поболела – позаботиться о себе не дозволила…
А вот признание константинопольского патриарха Афинагора:
« Мне не хотелось бы умереть внезапно. Нужно проболеть несколько недель, чтобы приготовиться. Не слишком долго, чтоб не обременять других. Вот смерть отправляется в дорогу за мной. Я вижу, как она спускается с холма, поднимается по лестнице, входит в коридор. Она стучится в дверь комнаты. И у меня нет страха, я жду ее. И я говорю: «Войди! Но не будем сразу трогаться с места. Ты – моя гостья, присядь на минуту. Я готов». И затем пусть она отнесет меня в милосердие Божье».
А закончу свои заметки стихами неизвестного поэта (дай Бог ему Царствие небесное!):
Легкой жизни я просил у Бога:
Посмотри, как мрачно все кругом.
Бог ответил: подожди немного,
Ты меня попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить…
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить.
Как, например, у Гоголя. Во сне! Вот она милость Божья хорошему человеку! А кому трудная смерть суждена – тоже милость Божья: дано время покаяться.