Нынче в моём родном селе ни одного колдуна, ни одной колдуньи не осталось. Шептуньи, и те перевелись. Теперь, что случись, доктора, если дозвонишься, вызывай, да еще незадача: есть ли у них там, в больнице, горючее для «скоропомошки»-то. А раньше, сказывают, свои доморощеные знахарки от всех болестей пользовали. Да чего там сказывают — самолично девяти- или десятилетним мальцом курс лечения «от живота» прошел у шептуньи бабушки Уляшеньки, когда, разговевшись после семинедельного поста, за пасхальным столом переусердствовал!
У ворожей и знахарок лечились, а колдунов боялись. На моей памяти в Аскулах была только одна колдунья — бабушка Матрена. Хорошо помню, как мы, пацаны, боялись ее, стараясь не попадаться на глаза ей: ну как килу посадит?! Сажала, стращали нас бабушки, и ещё как сажала-то. Никаким докторам не поддавалась – приходилось в Кунеевку к тамошней ворожеие мотаться (ныне на месте этого селения Комсомольский район гор. Тольятти разросся).
Помню два случая, о которых слышал от своих бабушек.
Заходит в избу колдун, а там за столом вокруг ведра с горькой мужики сидят, выпивают после помочи. Про ведро — это не метафора, потому как в старину пили редко, но уж если брались за это дело, то основательно! Двенадцатилитровое ведро состояло из четырёх трёхлитровых четвертей.
- Миряне, — говорит им колдун, — хотите, я прямо на ваших глазах лохань с помоями выхлещу и половой тряпкой закушу? А вы мне за это четверть горькой ставите. Идет?
Земляки мои, я имею в виду не только односельчан, но и всех исконных жителей Самарской Луки, еще с незапамятных времен и сами выпить и закусить не дураки были. Но тут — такой случай! «А, где наша не пропадала! По рукам!» — говорят. И вся недолга!
И вот, рассказывала бабаня, сидят они, мужики-то, и смотрят, и я из упечи вышла и тоже смотрю, как он из лохани прихлебывает, тряпку на части дерет и ею закусывает.
- Ну, все, — говорит, - миряне. Перевернул шайку, а оттуда ни капли. Взял под мышку четверть с горькой и - в дверь. Только из избы вышел — глядим: батюшки-светы, все помои по полу растеклись, а тряпка около шайки валяется...
- Смеху-то, смеху-то потом было, — рассказывала бабаня, — это только что по полу не катались!
Второй случай поведала мне бабаня Груня, вдова дедова брата.
- Поехали мы с Алексей Никифорычем в Самару. (В скобках замечу: ни от одной аскульской старушки я не слышал, чтоб она своего супруга назвала не по имени-отчеству!). Стоим в рядах, чем-то торгуем. Откуда ни возьмись, мужичонка заявляется.
- Миряне, хотите, вот в это бревно влезу? А вы мне за это на четверть горькой соберете!
Ну, народу много было на базаре — собрали с лишком даже. А он, когда деньги-то пересчитал, говорит нам: «Вы, мужики, не ротозейничайте. Если что не так — прямо говорите!» — И вот глядим мы, — со страхом в глазах рассказывала бабаня Груня, — как бревно-то трещит на весь базар и надвое раскалывается. А он в него с ногами забирается. Вот соблазн-то какой, прости Господи! - бабаня каждый раз истово крестилась на этом месте своего бесхитростного рассказа и продолжала: А тут, как на грех, еще один мужик подъехал, да с сеном. Видит он соблазн-то и кричит с воза:
- Миряне, он ведь вас обманывает! Вглядитесь-ка хорошенько: он вдоль бревна ползет.
Тут колдун мигом из бревна-то вылез, строго так глянул на того мужика и говорит ему:
- Дурак, оглянись-ка: у тебя сено горит!
Мужик - зырк-зырк, а у него и впрямь воз-то занялся. Ну тут уж все загалдели: давай убирайся! Он за вожжи, и с базара его - как ветром сдуло. Потом, рассказывали, выскочил с базара-то и в горячах к Волге было погнал. А потом глядит: чего это, мол, я взбеленился-то, сено, как сено? И на базар вернулся. А колдуна-то Сенькой звали. (Так у нас говорят, видимо, по какому-то старому анекдоту про того, кто смошенничал и скрылся.