Как дядю Мишу старушки отпевали

С дядей Мишей Подлипновым, по-улошному – Порецким мы в один год осиротели: в самом начале мая скончалась его любимая жёнушка Варвара Павловна (ревнивая-преревнивая!), а в средине  этого месяца  любимый свояк Николай Алексеевич, родитель мой. А ещё раньше от нас ушла его любимая свояченица Анна Никифоровна – моя матушка. Вот и остались мы из близкой, вернее: ближайшей по расстоянию родни он да я. Как говорится, старый да малый. А посему я у него за родного сына стал,

Эх, и задушевно же жили мы эти два остатних до его кончины годочка – с весны 84-го по осень 86-го! Ну как сварю что – первую миску дяде Мише несу. Соседки старушки потом признавались: завидовали такой дружбе. Ну и он: в огороде у него  хрена много расплодилось: «Копай, Николаич, и в соленья, и в горлодёр. Надо, так и для друзей-товарищей». А потом вообще расщедрился, дай Бог ему Царствие Небесное: перерубы со своей полуразрушенной кладовой  на мою строящуюся баньку с этаким великодушным жестом, как мы с ним по лампадочке перед пельменями (увы, магазинными!) приняли, подарствовал.

Эту кладовую  из самана родной брат моей бабани Павел Емельянович Ларин в самом начале прошлого века построил – почитай, весь околоток ею  в летние пожароопасные месяцы пользовался. Начиная с весны и до поздней осени, она сундуками была забита, в которых всё самое ценное из одежды  на случай пожара спрятано-схоронено было. Вот уже более четверти века, как дяди Мяши нет, а перерубы те, как новенькие в моей баньке потолочную службу несут. И как в баню иду – дядю Мишу вспоминаю.  И детям, и внукам зарок дал: в банный день на селе будучи, раба Божия Михаила Трофимыча поминайте!

По кончине  супруги, оказавшись под опекой соседок – богомольных старушек, дядя Миша, как говорится, к Богу пришёл. А посему в последние годы жизни своей при каждой нашей встрече просил меня: «Племяш, похорони меня по-православному! А не как вон (он назвал одного нашего односельчанина – заклятого безбожника): будто собаку зарыли».

И вот звонок по телефону: срочно приезжай, дядя Миша скончался. Захожу: он уже в гробу со свечой в намертво сложенных руках, щупленький-щупленький, с упокоенно-благостным лицом. Около гроба сидят старушки (наши односельчанки: незадолго до кончины дяде Мише колхоз выделил однокомнатную квартиру в самом центре Соснового Солонца, рядом с продмагом; вот как ценили тогда ветеранов труда!). Посидел-посидел  я с ними и спрашиваю в недоумении:

- А почему вы не молитесь-то?

- А нельзя, Толенька, он, говорят, намедни-то выпимши был.

- А что, если, - говорю, - перед смертью человек выпил, то, значит, и похоронить его по-христиански нельзя?

- Нельзя, Толенька!

- Коль так, то, доведись вам, вы бы и Иисуса Христа не стали бы отпевать, ведь он тоже перед смертью-то на Тайной вечери выпил.

- Но он немножко, Толенька!

- Не знаю, не знаю, - говорю (прости меня, Господи, многогрешного: не кощунства для,  а ради исполнения своего обязательства я на такое пошёл), - но у евангелиста сказано, что после Тайной вечери апостолы ходили по Гефсиманскому саду «пояше».

Ну для сельских бабёнок этот довод, что бестолковому мальчугану скалкой по башке: мужики, оно хоть и апостолы, ходили по саду с песнями?! Прости меня, Господи, ну откуда безграмотным старушкам знать было, что апостолы-то, наверное, псалмы предпасхальные пели!

А меня уже не остановить было! Вы что, считаете, Спаситель наш вообще не пил? А какое он самое первое чудо сотворил? На свадьбе в Кане Галилейской три трёхведёрных  сосуда воды в вино претворил. И тут уж я совсем загнул: и я, говорю, ни у одного евангелиста не читал, что от этих  нескольких ведер вина что-то осталось!  О, доверчивая крестьянская душа! Особенно женская…

Ответ на все эти филиппики был такой:

- Сейчас Аннушка Дикушина подойдёт, ты ей, Толенька, всё это обскажи.

Приходит тётя Нюра, та самая, что в войну в Аскулах, будучи тогда молодая-молодая, целым взводом немецких пленных солдат на уборке колхозного хлеба командовала (не бесстрашно, конечно: первое-то время побаивалась, ну как снасильничают – мужики-то молодые?!), а на старости лет не только в родном селе, а по переезде в Сосновый Солонец - и там стала по значимости и авторитету навроде батюшки. Выслушав меня, строго-строго глядючи мне в глаза, и скомандовала (знать, осталась ещё командирская жилка-то времён Отечественной!): «Становимся!». Старушечки тотчас же, как мы, курсанты Всеармейской школы младших командиров, приказ старшины роты старшины Котова выполняя, расстановились вокруг гроба. Тётя Нюра Псалтирь  начала читать, а я вместе  со старушечками «Святый Боже…» подпевать…

Так что  данное обещание-то дяде Мише я выполнил, хоть и с некоторыми словесными излишествами. Дядю Мишу мы похоронили по-христиански, до самого  кладбища гроб его  несли с песнопениями «Вечная память!..».  Народу на похороны со всех сторон много-много съехалось. Любили и уважали у нас в селе дядю Мишу-то. Ну и, конечно же, и девять, и сорок дней чин чином соответствующим богослужением справили.