Село наше, по официальным данным, до революции насчитывало триста пятьдесят дворов. А по не официальным, по изустному преданию, все семьсот. Меня долгое время смущали эти статистические "погрешности", пока не догадался: хитрили мои земляки в старину-то. Еще как хитрили-то!
Дело в том, что подати платили со двора, но - всем миром! А сколько на селе было вдов, сирот, одиноких стариков и старух - с них тоже (с каждого двора!) полагалась подать, а платить ее нечем. А барину, да и государевой казне после отмены крепостного права какое до этого дело? Поэтому ими еще исстари было придумано использовать в своих корыстных целях исконную традицию славянскую - традицию круговой поруки. Ну то бишь платить подати всем миром и за неимущих.
Вот и прихитрились мои землячки, вот и наладились они по всем "ревизским сказкам» (спискам-справкам) вдвое сокращать число дворов в своем селе.
Но меня спросят: "Ну, положим, барину нашему графу Орлову-Давыдову недосуг было перечесть все дворы на земле самаролукской, но приказчик-то евонный на что?" А можно вопросом на вопрос: "А вы что думаете, и тогда этой самой коррупции-то не было? И что тогдашних приказчиков моим хитроумным землякам так затруднительно было "умаслить"?! То-то и оно!
Вы вот не задумывались, почему это и с какой такой стати сказочный дед сеял репку в поле? Что за блажь такая - сажать ее где-то у черта на куличках, а не в огороде? Ужли для того, чтоб с медведем в контакт войти и в русскую народную сказку угодить?
Репа у нас (а недавно узнал: и в Англии!) была в старину вместо картофеля. В погребах ею заполняли целые сусеки. Вам наверняка от своих бабушек доводилось слышать: "Рассыпчатая, как полевая картошка!" Да, да, и картошку наши предки потом взамен репы сажали в поле. Потому что огороды были маленькие - пятнадцать, а то и десять соток (А что на таком клочке посадишь-посеешь? Капусту, огурцы, помидоры, лук, чеснок, но уж не картошку!). И дома стояли впритык друг к дружке (Сын выделился: у самого уже семья большая стала – где ему свой дом ставить? Рядом с отцовым, потому что уже и вся окраина села заполнена). А посмотрите ныне на мое родное село - дом от дома, как хутора. Случись что - до соседей не докричаться....
Запустение началось в голодном двадцать первом ...
Видимо, потому, что жизнь моих односельчан в памятные мне сороковые и пятидесятые годы была столь скудна на радости и столь тягостна бедностью, то своеобразной отдушиной для них были воспоминания о досоветской, "единоличной» жизни да о самых первых годах колхозной. Но и в прошлой жизни были свои "белые пятна", как бы табу. О том страшном двадцать первом вспоминали редко и неохотно . И не только потому, что опасались - просто события того года были столь ужасны, что память их не принимала и, как кровоточащую рану, заволакивала их опухолью забвенья. Так что мой рассказ о голоде 22-го года будет весьма и весьма отрывочен.
Ели все, что под руку попадало, рассказывала бабаня: и липовую кору, и глину, и лебеду, и баланду (трава такая со сладковатым стеблем), и конский щавель, и дикую редьку, не говоря уже про дягиль - этот как бы на десерт шел! Им, не только корнем, но и нижней частью стебля и мы, военная и послевоенная ребятня, за большую-пребольшую радость считали полакомиться-то! От такой еды страдали страшными запорами. Иной раз без кочедыка, которым лапти плели, детишкам опорожниться было невозможно.
Трупы умерших от голода валялись прямо на улицах. Вымирали целыми семьями, так что хоронить было некому да и не под силу. На тот свет отправилось чуть ли не две трети населения. Село на глазах помолодело. Почти все старики и старухи прибрались-преставились (какая связь времен порвалась!).
А вот малые дети почти все живы остались, потому что кормились в "американке": ясли-сад для них тогда организовали. Кормили их там диковинной «американской кашей» - кукурузной (и до нашего села, стало быть, помощь АРА доходила!).
- А потом, - с сожалением вспоминала моя матушка незабвенная Анна Никифоровна,- "американку" закрыли. Вот тут-то мы и узнали, как взрослые голодали!
Эта "американка" на всю жизнь осталась в матушкиной памяти (хотя ей и было в ту пору мерее десяти лет). И когда мы с отцом в мои школьные годы упражнялись в критике американских империалистов, матушка, бывало, поджав губы, дипломатично помалкивала. Знать, не забывалась ей та американская кашка-то! Не только ей, но и моим двоюродным тётушкам – тёте Варе и тёте Насте.
Нередко приходится слышать сетования некоторых соотечественников о том, что как-де зря и безрассудно помогали мы в советское время своим тогдашним зарубежным друзьям («Как псу под хвост всё ушло!»). Вот недавно внук Егорушка вместе с супругой отдыхали во Вьетнаме – как, оказывается, хорошо и воистину добросердечно относятся там к нашим! Причем не обслуживающий персонал (у него работа такая!), а простые вьетнамцы, прямо на улицах. И это после того, как мы в демократическом угаре как бы «забыли» о них на целых двадцать лет!
Или другой пример. Читаю в газете материал о встрече наших бывших воинов-интернационалистов с бывшими моджахедами. На снимке (не профессионально-журналистском!) видно, как они воистину дружески общаются во время этой встречи - бывшие враги (они, как выяснилось, в одном ущелье бой друг с другом вели!). А вот как понасмотрелись на зверства и «бескорыстную помощь» американцев и иже с ними, на память сразу же пришло, а как много, оказывается, хорошего сделали для их населения эти самые «шурави»!.. Что не грабить они пришли в Афганистан, а так называемый интернациональный долг выполнять направило их сюда ихнее дуроломное руководство, одурманенное не выветривающимся троцкистским угаром мировой революции. Сколько предприятий, нужных народу, сколько дорог построили, скольких голодных накормили! Нет, не изветриваются из сердец чужая доброта-то, оказывается…
Только в перестроечные годы узнал я, почему закрыли у нас "американку"-то. Вот что писал Ленин тогдашнему исполнительному (первому) секретарю ЦК партии (тогда генсека еще не было) Молотову по поводу американской помощи голодающим Поволжья:
" Тут игра архитонкая идет. Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги наций сугубая. Надо наказать Гувера публично, дать ему пощечину, чтобы весь мир видел, Совету Лиги наций тоже".
Плевать им было на миллионы умирающих с голода! Лишь бы только у власти удержаться, лишь бы, чего доброго, крестьяне не подумали хорошо о классовом враге!
У них (не иначе, как забесовленных!) просто в голове не укладывалось: как это можно помогать умирающим "просто так»?! Не-ет, "тут игра архитонкая»! И за помощь нате вам: пощечину!
Как известно, с целью помощи голодающим решили разграбить церкви. И что? Куда ушло награбленное? Вот что пишет в послесловии к книге поэта Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» доктор исторических наук Сергей Кулешов:
«Интересы мировой революции и её полпредов являлись приоритетными перед интересами собственного народа. Так, в начале 1922 года для сведения всех членов Политбюро, в том числе и Ленина, поступает ужасающая информация из Самарской губернии: «едят трупы, детей не носят на кладбище, оставив для питания», похороненных вырывают из могил и употребляют в пищу. И что же: именно в это же время при активном участии Молотова на Секретариате и Оргбюро утверждается смета ЦК РКП на золотую валюту (взятую, кстати, из золотого запаса Наркомфина). По ней сотни тысяч золотых рублей, на которые бы можно было закупить хлеб для голодающих, отдаются на нужды Коминтерна, а также на содержание заграничных домов отдыха партийной номенклатуры, валютных пособий для нее и членов семей на лечение за границей.
В том же 1922 году, когда по России прокатывался смерч голода, специальная медицинская комиссия обследует состояние здоровья «ответственных товарищей». Результаты неутешительны – почти все больны: у Сокольникова - неврастения, у Курского – невралгия, у Зиновьева – припадки на нервной почве… Но важны не столько диагнозы, сколько предложения о лечении – Висбаден, Карлсбад, Киссинген, Тироль… Что это – целебный пир во время чумы?»
Нынешние функционеры коммунистические оправдывают себя: мол, у теперешней номенклатуры привилегий еще больше. Но в большинстве случаев не дети ли и внуки они ихние, эти теперешние «ответственные работники»?
Статистику голода тогда, конечно же, не вели. Какой резон заниматься этой буржуазной причудой?! Но уже по одному только моему родному селу можно судить о масштабах катастрофы…
- Бабаня, а как вы-то остались живы?- выспрашивал я у своей бабушки незабвенной Матрены Емельяновны.
- Мы-то как? А дай Бог тому солдатику, если жив, доброе здоровье, а если преставился, то Царство небесное! Вот как сейчас помню: нагнали тогда к нам солдат видимо-невидимо, а начальники все в хромовых пинжаках.
- В кожанках,- поправила бабаню матушка моя.
- Ну в кожанках,- согласилась та, - и у каждого на боку наган. И все один другого грознее, матерятся, орут - света вольного не видать. Давайте хлеб, кулачьё! А откуда у нас кулакам-то быть? Это вон в степи, за Волгой, там, сказывают, земли много: засевай - не ленись. А у нас клочок на клочке - супеси да солонцы-суглинки. Ну вот и повыгребли хлебушко из амбаров подчистую. А дед твой Никифор Яковлич догадлив оказался. Он не весь хлеб-то в амбаре оставил, а возьми да и спрячь мешков шесть на сушиле. Когда из амбаров хлеб под чистую выгребли, пошли с обыском по селу. Ну и к нам заявились. Весь двор и огород штыками да железными прутьями (шомполами, конечно) поистыкали - нету хлеба. Вот в кожанке который и говорит солдатику: полезай-де на сушило - проверь. Тот залез и кричит оттудова: "Нет тут ничего!" - "Ну слезай тогда!".
А когда уходил, шепнул деду-то: я ведь тоже, мол, крестьянин, а ты бы, говорит, старый хрен, мешки-то мог бы и по лучше сеном-то прикрыть! Это дедушке-то твоему! - сокрушенно и вместе с тем с лукавинкой в своих карих промолвила бабаня.- Ох, и смеялись мы потом на радостях-то, как нам дед про это проболтался (знать, не только нынешним, а и тогдашним бабенкам-то было прельстительно хоть чем-нибудь да возвыситься над благоверным своим!).
- И Барановы, соседи наши, тогда тоже спаслись,- продолжала бабаня. - У них сноха на сносях была. Они мешки-то с хлебом на кровать, под нее подложили, с виду перина и перина. Ну солдаты ее с кровати-то и не стронули. А она лежит, сердечная, лицо белое-белое, как в муке. Только ушли, она и разрешилась мертвеньким.
- Охо-хо! - вздыхала бабаня горестно. - Не приведи Бог еще раз испытать такое! А солдатика того мы каждый день вспоминали. И ты, как вырастешь, тоже поминай его: "Дай Бог Царствие небесное тому солдатику, который нашу семью от голода спас!»
- А если бы он, начальник-то, на сушило сам полез?
- Что ты, что ты! - испуганно замахала руками бабаня. - И не спрашивай. Они, знаешь, какие сурьезные в кожанках-то были: чуть, что за наган!
Вот, пожалуй, и все про тот страшный год, про который у нас так говорили: "Как Мамай с ордой прошел..."
А закончу я горькой-горькой частушкой нашей сельской:
Худо, если заберется свинья в огород.
Не дай Бог вернется двадцать первый год!
***
В советское время эта тема публично замалчивалась. Мало нас осталось, кому что-то было известно о том голоде, картины которого были так страшны, что вспоминать о них нашим бабушкам и матерям ну никак не хотелось. Да, случались голода у нас в Поволжье и при царях, но не такие ужасные, когда дело доходило до массового каннибализма.
Как сообщается в самарском приложении к еженедельнику «Аргументы и факты», картины страшного голода в Самаре и её окрестностях запечатлел в своей документальной повести «Поволжская трагедия» Пётр Завьяловский (Зароченцев)-. «Писатель, сообщает автор статьи Марина Куцина, с беспристрастностью фиксирует, как люди утрачивают человеческий облик. Как на самарских улочках беспризорники совершают набеги, в ходе которых гибнут прохожие, а их тут же раздирают на части (Не грабежом занимаются, а убивают и труп на еду употребляют! – А. М.-С.). Совершенно страшное фото Троицкого рынка: умершие на земле лежат десятками – их некому предать земле. В деревнях колодцы были завалены трупами».
Вот цитата из книги Петра Завороченцева «Поволжская трагедия»:
«Весть о моём приезде в Бузулуковку обошла село. Кто ещё не окончательно потерял силы, выдвинулся на улицы, протягивая костлявые руки: «Помоги!». С огромными, как барабаны, или поджарыми, как у борзых, животами чудовища, распухшие и исхудавшие, двигались, кто ,как мог, ловя меня за плащ, за руки, жалостливо и хищно заглядывая в глаза. Движения и мимика без слов говорили: «Дай хлеба!». Первые люди появились в рубищах, за ними вышли совершенно голые, они сгрудили нас к стене соседнего дома… Наш милиционер исчез. Фотограф растерялся, испуганно размахивал револьвером и дико вскрикивал: «Убью!». Но толпа росла и напирала. К ней примыкали дети. Улица стонала. Крики о помощи сплетались с диким хрюканьем, с отчаянной мольбой и угрозами. Лес костлявых рук поднимался в стороны и тянулся к нам. «Посторонись, дорогу!». Я оглянулся, сбоку от милиционера, разбрасывая ползающих людей, прокладывали дорогу восемь татар. Вид их был ужасен. Нельзя различить ни глаз, ни носа. Вместо рта – распухший, растрескавшийся зёв».
Как сообщает Надежда Кабытова, доктор исторических наук, профессор кафедры российской истории СамГУБ:
«Товарообмен между городом и деревней был полностью разрушен в ходе революционных преобразований. В 1919 году хлеб выгребли «под метёлку». Была объявлена продразвёрстка. Урожай в этот год был так себе, средненький, но план продразвёрстки остался такой же, как и в урожайный 1918-й. Губерния была обескровлена. В 1920 г. стало ещё хуже – брать было почти нечего, а в 1921 г. случилась засуха. Весь хлеб из губернии вывезли, выкачали».
«Большую помощь голодающим оказывали общественные и религиозные организации Европы и Америки. Особенно крупных масштабов достигла деятельность АРА (Американской администрации помощи), на 9 февраля 1922 года её вклад в борьбу с голодом составил сумму в 42 миллиона долларов (от себя присовокуплю: тогдашний доллар был не в сотню ли раз ценнее нынешнего; достаточно сказать, миллиардеров тогда в Америке не было – А. М.-С.).
Активную гуманитарную кампанию организовал Фритьоф Нансен, знаменитый полярный исследователь и учёный. В 2014 году в Самаре ему установили небольшой памятничек.
И бабане Матрёне, и бабане Груне и другим аскульским старушкам в голод 1891 года было более десяти лет. Но он им в отличие от голода 22-го года почему-то не запомнился. Наверно, потому, что более половины села тогда не вымерло, трупы на улицах не валялись, так как хоронить их некому было да и не подсильно. Значит, при царе и при крепостничестве народ-то всё же берегли. Может, и не шибко-то из человеколюбия, а в заботе о том, что кто-то должен трудиться, страну кормить и чтоб Родину защищать? А прибывшей из-за бугра в немецком вагоне ленинской гвардии народ русский, по словам верного ленинца Николая Бухарина на партийном съезде, русский народ – это растопка для мировой революции. Чего жалеть-то было эту «растопку»-то?
Дочь Льва Толстого Татьяна Львовна побывала в 1891 году в местах, пострадавших от неурожая. Свои впечатления занесла в дневник:
«29 октября. Бегичевка… Пришло несколько баб, и все румяные и здоровые на вид. Хлеба ни у кого нет, и что хуже всего – его негде купить. Соседка рассказывала, что продала намедни последних четырех кур по 20 копеек, послала за хлебом, да нигде поблизости нет… Другая баба по моей просьбе принесла показать ломоть хлеба с лебедой. Хлеб чёрен, но не очень горек – есть можно. «И много у вас такого хлеба?» - «Последняя краюшка (сама хохочет). - «А потом как же?» - «Как? – помирать надо» - «Так что же ты смеёшься?» Эта баба ничего не ответила, но, вероятно, у неё та же мысль, которую почти все высказывают: правительство прокормит. Все в этом уверены и поэтому так спокойны.
И правительство тогда, конечно же, «прокормило». Как делало это и раньше (от себя добавлю: у нас в Поволжье голодные года чередовались каждые 11 лет – А. М.-С.). Именно правительство, а не «общественность». Вклад государства в ликвидацию неурожая 1891 года несоизмерим с вкладом «общества». Помощь последнего ограничивалась в основном газетной истерикой «о вымирающем русском крестьянстве», которое, конечно, до такого состояния «довели» и довели, конечно, «власти». Но это (позиция либеральной интеллигенции – А. М.-С.) ясно. Мне интересно другое. Ведь когда в 1921 году начался голод в Поволжье (первый голод эпохи Смутного времени), крестьяне, веками привыкшие к своему правительству, тоже думали, что «правительство прокормит», тем более, что это правительство совсем недавно вывезло у них всё зерно, включая семенной фонд. Думали: «не могут же они»; «они понимают, что нам нечего есть, знают». По официальным данным погибло 5 миллионов. Как только начался настоящий голод, из деревень Поволжья первым делом убежали все советские чиновники».