Молодой парень заболел туберкулезом. Лежал, лежал он в участковой больнице — умирать, как водится, домой выписали. Привезли его в казенной машине. И вот лежит он день-деньской — к смертному часу безропотно приготовился. Тут подходит к нему родная матушка и строго-строго вопрошает его, смиренно руки на груди сложившего:
— Так, значит, в двадцать лет вдовой осталась, а вот теперь и сыночек на тот свет собрался! А кто мне-то в смертный час глаза прикроет? А ну-ка вставай да за стол садись! Я вон щей целый чугун наварила — чуть не на палец жиром заплыли.
Он: «Не хочу, мама». А она: «Как это не хочешь?! Ешь!». И все ему, что ни есть, самое жирное подает. Тот: «Не хочу!». А она его силком заставляет: «Ешь!» Уговорила соседа: тот за две бутылки самогона в лесу барсука выследил и забил. Стала его каждый день барсучатиной кормить. А она жирная-прежирная, барсучатина-то... Он опять за свое: «Не хочу! Голое сало, в рот не лезет...». А мать-то — баба твердая: «Ешь давай, а то вон скалкой по затылку! Не посмотрю, что больной...».
И что же? Недели через две он уже самостоятельно вставать начал. А она ему сразу же каждый день - задания давать. Поначалу: пол подмети да посуду перемой, курам корму задай да в сарае их яички в лукошко собери. А потом: то дрова переколи, то навоз со двора вычисти, то еще какую работу придумает — мало ли дел в хозяйстве у вдовы?! Ни минуты покоя не давала. А он все креп да креп. И на третий месяц после больницы-то, как рассказывала моя покойная матушка, совсем охорошел и на настоящую работу вышел — лесником устроился. А потом и женился, потому как в армии он еще до этого отслужил. Ну а тут дело такое, не больно мудреное-то: легли двое — встали трое! Поначалу внучку (ну как бы няньку), а потом и внучка той настырной бабе её молодые-то не поленились произвести...
А через какое-то время он приболел. Чем — покойница-матушка, конечно же, говорила, да я за давностью лет позабыл. А выдумывать зачем? Заболел и заболел. Приходит он в ту участковую больницу и обращается, как положено, в регистратуру: так, мол, и так, на прием к врачу запишите. А регистраторша спрашивает: а карточка ваша у нас есть? А как же, говорит, нет? Я у вас о третьем годе целых два месяца лежмя вылежал, как один денечек. Та по полкам ширк-ширк — нет карточки! Ну а больной: как же, говорит, нет, если меня сам главврач лечил, и на всю округу известное его имя-отчество называет. Регистраторша звонит главврачу. Тот в трубку: «Помню такого, он от туберкулеза скончался...» Регистраторша аж пятнами пошла: «Как же, — говорит, — скончался?! Вот он передо мной с паспортом стоит!» Главврач этими же ногами заявляется в регистратуру и... воочию лицезреет того, кого он три года тому назад документально уже на тот свет спровадил!
Был бы кто другой, тот, может, и в обморок бы упал или хотя бы стушевался, а врачи на этот счет народ крепкий. Поздоровавшись с «покойным», главврач повелел медсестре температурку у него измерить, регистраторше — новую карточку завести («Старая-то у него, как библия, стала, в руках не помещается!»), а самого пациента сразу же к себе на прием потащил...
Рассказал я как-то эту матушкину историю в дружеском кругу. А мне в подтверждение ее мой старый друг ныне покойный Витя Богданов вот что про своего родного дядю Ивана Карповича поведал. Выписали его из областной больницы тоже как безнадежного. А он сам себе вот что на остаток-то жизни устроил. Соберет, бывало, себе в котомочку куска два-три сала, несколько головок чеснока, ну и хлебушка краюху — и с тем в родные сызмальства урочища на весь день удаляется. А чего, спрашивается, родным-близким своим неказистым видом настроение портить?! Что он там день- деньской проделывал — одному Богу известно было. А вот котомочка-то каждый раз к вечеру пустой оказывалась. И так он, научным слогом выражаясь, «практиковал» аж до самой весны. Ну а как весна нагрянула, тут селянину не до болестей! Тут поспевай только разворачиваться...
Ну а впоследствии у Ивана Карповича все, как у моего самаролукского земляка, получилось. Приезжает он, как инвалид войны, в ту областную больницу на очередное обследование, а там уже такой в списках не числится! Карточку его из архива пришлось доставать да кое-какие записи оттуда вымарывать...
А Иван Карпович после того еще полтора десятка лет проскрипел! И не один пуд сала свиного во благо себе употребил. Особенно, сказывают, покойный любил этим салом привезенную племяшом из Тольятти самарскую водочку закусывать! Хотя у дяди с племяшом под сердечную беседу да за обильно заправленным всякими яствами деревенским столом в их организмах и сызранская водочка-то неплохо прививалась... А чего хитрого? Мой дядя — крестный Степан Алексеевич — так, бывало, говаривал: «С салом, да ежели еще с груздочками не только денатурка, а сам «бельзин» за милую душу пойдет!»
А мораль этих двух незатейливых историй такова. Если хочешь подольше на этом свете «помучиться», то это только от тебя самого в первую очередь зависит, да еще, конечно же, от твоих родных-близких. Но если, опять же, не «сникерсами» и другими иноземными суррогатами питаться будешь, а нашими исконными припасами и кушаньями. Напомню землякам и землячкам своим: еда и яд — слова одного корня, и по-старославянски они оба писались через «я». Сколько людей поотравилось в прежние годы, пока какой-нибудь заморский овощ (к примеру – картошка) в русских желудках прививаться стал, превратившись из яда в еду!..