Как мои земляки в старину постились

Рождественский пост, в народе именуемый Филипповками, по сравнению с Великим и Успенским менее строгий: за исключением среды и пятницы, разрешены рыба и елей (постное масло). Были, которые и утрегубляли, ну то бишь утраивали   свехпостные дни на неделе.  Про таких  у нас говаривали: понедельничают!  По большей части с неодобрением говаривали-то, подозревая в них   не иначе, как ханжески стремящихся показать себя «святее римского папы». А по субботам и воскресеньям не возбранялось вкушение вина. Ну, конечно же, это только после обедни…

Как же постились мои земляки в стародавние времена? Что вкушали они тогда?

Ну, на первое, конечно, похлебки и супы. Самые знатные и питательные – грибные и бобовые. Грибные – на шампиньонах и опятах. На опятах-то предпочтительнее на луговых: они питательнее и вкуснее, да и духмяннее. Вот ежели у тебя в печи из пеньковых похлёбочка – это никому и невдомёк. А вот  из луговых опяток-то она хозяюшку ещё на улице выдаст. Соседка войдёт в избу и всенепременно поинтересуется (с доброй-доброй улыбочкой, а иная и не без зависти!): «Никак с опятками супочком-то своих решила побаловать? Я вон шла – почитай, за тридцать сажен почуяла…»

Пеньковые – их, вон если «напал» на них, ну то бишь если большую поляну нашел, то за час-два неприподъёмный мешок  наберёшь.  А таких полян-«таборов» во всех окрестных лесах множество. А полевые опяточки – редкость, да и по сравнению с пеньковыми они «мелочь пузатая» - чуть больше пуговицы на кафтане (это всё равно, что  кошка и телок-полуторник).

Зело вкусны и питательны супы и похлёбки с фасолью и собственно бобами, но они жиденькие, потому как оба этих бобовых тоже, как правило, в небольшом количестве у хозяюшки: хлопот с ними в огороде, как с малым дитятей. А вот самые ходовые супы да и каши – это гороховые. Сытные! Ну, конечно, красная девица, на вечерние посиделки собираючись, может, и поостережётся на гороховую кашу-то налегать. Больше того: батюшка нашенский, сказывали, и старушечкам возбранял это делать перед  вечерней или обеденкой, дабы при усердных поясных поклонах нежданками Божий храм не оглашать. А вот мужику в дальнюю дорогу ехать по сено в Ширяевские за семь верст, а  в заволжские луга так и за двенадцать, а то и за все пятнадцать вёрст от дома – тут без горохового ёдова, особенно по средам да пятницам, никак не обойтись. Вот как об этом тогда в частушке озорно-озорно пелось:                                                                                                                                 

Едем по сено в луга –

На горох  надеемся:

Всех волчишек распугаем,

Заодно согреемся!

А на второе – каши: пшённая, овсяная, ячневая, перловая и, конечно же, мать всех каш – гречневая. Как сами по себе, так и с добавками: с тыквой или ягодами – с полевой клубникой или ежевикой. Но с ягодами-то редко – для дорогих гостей или по праздникам, ну или для болящего или выздоравливающего («Поешь-ка, сердешненький, кашки-то с ягодками – глядишь, завтра молодцом  станешь!»). Ну а если с ягодками да по случаю, то в неё (чего уж там жадиться-то!) - в неё, как в сочельническую кутью, и медок добавляли. А окромя или вместо каш тыквенник шёл – нередко с добавлением круп, для сытности. Или тыква сама по себе: в чугунке упаренная или в «гуськах» прямо на поду или на противне ужаренная. А еще свёкла и репа пареные. Репа, она и сырая, прямо из погреба, хорошо шла – в молодых зубах на всю избу хрустела. Бывало, бабаня под  вечер в избу с ведром овощей из погреба как заявится, обязательно тебе долгожданную репку на печь, задрогшему от зимних игрищ и забав, подаст.

Вы  думаете, ушлый крестьянин сказочный посадил ту самую репку в поле, а не в огороде, как это ныне  рачительными хозяюшками делается, чтоб во славу своей смекалки с медведем пообщаться и его обдурить? В старину репа на селе заменяла нынешнюю картошку, и ею на зиму целые загородки  в погребах забивали. Так что тяга к ней у нас была врождённая. Вот представьте-ка себе, что очередной великий реформатор российский переведёт нас уже и с картошки на какие-нибудь бананы забугорные – то-то вкусненькой она нам покажется!

Что-что, а картошечка-то на столе селянском каждый день была – и в мундире, и очищенная. Она обычно на ужин подавалась, на постном масле с капусткой, с солёными огурчиками и помидорчиками прямо из погреба, прямо из кадушки. А мы её и в подтопке пекли, когда около него по окончании работ взрослые сумерничали, о житье-бытье своём судача. Мужчины, как правило, в воспоминания о прошедших войнах (их не одна в средине века-то была) вдавались, а женщины – ну их слушать, не переслушать…

Не забыть бы про редьку. Тоже с постным маслом шла. И тоже вкусна. А главное – пользительна! Вот дед мой по отцу Алексей Яковлевич колхозным пчеловодом был, а зимой ещё от Сосново-Солонецкого лесхоза и охотой на диких зверей самаролукских промышлял. Ну так вот, придет, бывало, зимним вечером из леса и первым делом за лук да за редьку принимается, а то и хрена в кружку с квасом натрёт. Бабаней Дарьей медком чуть ни до отвала ублаженный, я тогда дивовался на него: столько в их чулане мёда, а он (такие горькие-горькие!) лук да редьку уминает! Теперь-то вот  допёр, почему это он, в Пинских болотах немецкими газами пораженный, тем не менее ничем, окромя разве что с похмелья после больших праздников, не болел. Медицинских академиев он не кончал, передач о вкусной и здоровой пище не смотрел и не слушал (слава Богу, тогда ни радио, ни телевизоров на селе ещё не было!), а вот по опыту предков своих доподлинно знал и понимал, что такое хорошо и что такое плохо в пище-то.

Умолчать ли о красном перце?! Вот уж воистину панацея от всех простудных заболеваний в то «безаптечное» время была.   Покойница матушка рассказывала: «Возвратятся, бывало, мужики из лугов с сеном – все иззябшие-иззябшие. По кружке перечного рассола хряпнут и, как раки, красные делаются! Вся простуда из них  выходит – будто в бане попарились». Может, им бы лучше водочки принять? Нет, нет и нет! Потому как понимали, завтра опять по сено ехать, а какой ты на лютом морозе с похмелья работник? Сколько таких вот замерзало на зимних дорогах! Не горе ли горькое для многодетной семьи, когда ко двору лошадь самостоятельно непутёвого хозяина, окочиневшим до бездыханности, поздно ночью привозит?!

Опять же кисели не выводились – не только картофельно-крахмальные, но и овсяные. Хорош был и гороховый. Но он только  утром, главным образом, опять же по причине своей «музыкальности» подавался, никак не вечером. «А то  при тогдашней многолюдности  семей селянских от гороховой «жары» ночью дверь придётся открывать. Верить, нет ли: какая-то фирма якобы ретроспективно наладила выпуск такого же вот киселя под затейливым названьицем «Угадай мелодию!»?…

А самое-то лучшее детское лакомство – это, конечно, кулага. Бывало, нальют тебе её целую плошку, а ты, с морозу-то  оголодавший и готовый  деревянную ложку изгрызть, мигом её ухмыстнёшь. Бабаня, в упечи замешкавшаяся, к столу заявится и притворно удивится (при этом с доброй-доброй улыбкой): ты-де, часом, не за пазуху её опрокинул, что-то больно уж споро чашка-то у тебя опустела!

По праздникам, а не редко и по субботам, пироги пекли (сочни-то, почитай, каждое утро  – в школу с чем идти, завтраков-то тогда школьных не было?). Бывало, ещё не проснулся, а уже чуешь прельстительный аромат их. С картошкой и с луком на постном масле – это в первую очередь. А ещё с соленой капустой, а у кого в погребе свежая сохранилась – с ней ещё вкуснее. Хороши пироги и с грибами: главным образом, с опятами. На этот раз – с пеньковыми, луговые-то в супы шли. А кто острое любит, для тех они с солёными груздями или волжанками пеклись.

Но охотнее всего детворой поедались пироги и сочни  с морковью, яблоками, с яблочно-ягодной пастилой, с ягодами полевыми. Ну и, конечно же, с калиной, той самой, которая, по присловью, сама себя хвалила: я-де с мёдом уж больно хороша! Со смаком и многозначительно проговаривая это присловье, мужики, как правило, лукаво на своих благоверных (увы, нередко – якобы благоверных-то!) поглядывали.

С сахаром-то на Руси при царях-батюшках и при советской власти всегда туговато было, У меня по сю пору хранятся маленькие  щипчики, которыми сахарные комки на малюсенькие-малюсенькие частички во время чаепития дробили. А вот с медком в Самарской Луке проблем не было. Места зело медоносные у нас! Пасек как в окрестных лесах, так и в самом селе много стояло. Так что было чем уснащать пироги с яблоками и ягодами лесными.

Филипповки приходились на очень напряжённое время для крестьянина (хорошо зная жизнь селянина, так и хочется риторично вопросить: а когда оно у него не напряжённое-то?): тут тебе и обмолот снопов в риге надо завершать, и по сено, как Волга встала, в заволжские луга целыми караванами ездить. Как в таком разе мужикам без мясного? Это в Великий пост на горох, главным образом, приходилось налегать. А в Филипповки рыба выручала. Весьма и весьма охотно моя бабаня Матрёна любила вспоминать: как только, бывало, санный путь установится, аскульские мужики начинали снаряжаться ехать в Осиновку, Винновку или в Ермаково к тамошним рыбакам и привозили оттудова по целому возу рыбы. «Бывало, дедушка твой Никифор Яковлич (ни разу не слышал, чтоб она или другие аскульские старухи назвали бы своих покойных мужей не по отчеству!) как перетаскает её с воза-то в сени – гора целая получается, - рассказывала она. –  Стану перебирать её - глаза разбегаются!  Дед твой любил рыбку-то и никаких денег не жалел на неё».

Не только у богатеев, а и у всех справных мужиков была на воскресном столе и осетрина, и стерлядка, и сомятина, не говоря уже о налимах, ершах, окунях и прочей рыбной мелочи-«незнати». В ту пору, когда на Волге не было ни заводов, ни ГЭС, она, говорят, рыбой кишмя кишела. Это вот я ещё застал: в послевоенные годы, вплоть до сооружения под Жигулёвском плотины на улицах нашего села нередко стояли возы со свежей рыбой, Да с какой! Помню, бабаня летней порою купила с воза-то большого-большого осетра.  Икры в нем оказалось на самую большую масленично-блинную сковороду нашу (диаметром сантиметров чуть ли не в сорок!). И надо же: «чтоб не испортилась», на следующее утро - в печь её! Да ещё и скоромным маслом её приправила!  Всей семьёй мы, наверно, и половину-то её не одолели – пришлось по соседям разносить. Нет, чтобы засолить её и в погреб на лёд поставить - «боялась испортиться!». Вот уж воистину: хотела, как лучше» (отец мой тогда в отъезде был).

Ушица из благородных рыб – это по праздникам (тогда, в доГЭСовскую пору зимы холодные и безоттепельные были, так что в замороженном виде рыба долго хранилась).  По субботам  её варили из сазанов, головлей, лещей. А мелкота всякая и головы щучьи на будничную щербу шли. Это ведь ныне  похлебка из мелкоты рыбной ухой незаслуженно называется. А в старину в Самарской Луке благородную ушицу и ординарную щербу чётко подразделяли.

Безкостное мясо щук и сомов исключительно на пироги шло. О, рыбный пирог с пшенной или рисовой начинкой – это ли не объедение?! Один во рту кусок еще не умял, а рука непроизвольно за другим тянется!

Так вот они тогда в Филипповки и постились, предки наши…