Про своих дочек писать не стану, хоть и есть что. А вот про матушку мою и ее родную сестру тетю Катю пропишу. Не было, наверное, того дня, чтобы они, та или другая, когда тетя Катя гостевала у нас, не вспомнили бы своего родного тятеньку. Бывало, только и слышишь: а тятенька, бывало, то… , а тятенька, бывало, это… И так они каждый раз щебетали, так щебетали про родимого тятеньку, что бабаня, мне кажется, слегка и приревновывала даже…
Так что хоть и не застал я своего деда Никифора (и тогда, оказывается, мужики-то рано умирали), а вот до старости лет моих он, как живой, перед моими глазами на основе многочисленных картин-воспоминаний его любящих дочерей.
А вспоминали они не только о том, как из Самары, продав пшеницу, привозил дочкам в детстве и отрочестве гостинцы (калачи, кренделя, печатные пряники и обязательно по конфетке), а в юности и младости – отрезы на платье, полуботинки и гусарки-полусапожки, пушистые шали и полушалки, цветные платки и цветастые кофточки – на зиму с длинным, а на весну и лето с коротким рукавом. И вот ведь какая феноменально-диковинная память у дочек Никифора Яковлевича оказалась: спустя десятилетия они прекрасно помнили все узоры-расцветочки этих отрезов, кофточек и платков!
А какие валеночки-чесанки заботами Никифора Яковлевича валяли его дочкам аскульские валялы-шаповалы! Чуть не соврал: аскульские-то шаповалы валяли валенки ему и всем остальным, а для любимых дочек отменную шерсть-поярки он за труд и тяготу не считал для себя возить в Сосновый Солонец к тамошнему умельцу-рукомесленнику. Но уж зато на зависть всем привозил оттудова не валенки, а игрушечки. Не стыдно было красным девицам и на гулянье выйти перед парнями своей выступкой покрасоваться, и в Божий храм в них сходить. Там ведь, в церкви-то, не только поясные поклоны перед иконами клали, а и между делом-то зорко-зорко друг дружку оглядывали, на ком какая одёвочка, на ком какая обувочка!
Не без того: бывало, и журили, и корили отцы своих дочек, но как ни провинись они, руку на них с ремнем или плеткой не поднимали, оставляя это неблаговидное дело своим женам… А сами в этом разе во двор выходили сенца скотинке подбросить или в сенцах покурить. Ну и то сказать: слушались тогда дочери своих отцов. А уж чтоб надерзить, как это порой теперь случается, - об этом слыхом не слыхивали.
А какие поминки на моей памяти закатывали аскульские матроны своим отцам – и в день ангела, и на «число» (день упокоения). И хоть не богато жили в послевоенные годы на селе, а чтоб родителей помянуть, особенно отцов, до последнего рубля выкладывались.
Бракоделами у нас называли, у кого одни дочери урождались. И почему у них так неугодно получается? Вот на одной улице с нами жил дядя Яша В-в. Он ли не старался (сказывали, по надоумению аскульских старцев он даже в шапке на супружескую постель возлагался в чаянии сыночка-то!) – четырех дочерей смастерил. Под конец у мужика, как говорится, и руки опустились, и все остальное – на четвертой дочке все радения-эксперименты прекратил. Баста!
А рядом с ним в шабрах-соседях дядя Вася Д-н проживал. Что могутный, то могутный мужик был. И красавец. Но тёте Нюре, задушевной и любимой подруженьке моей покойной матушки, верность блюл как никто другой в нашем не шибко-то праведном селе. А ведь председателем колхоза был! Но вот поди ж ты: тоже четыре дочки и ни одного сыночка! Специфическое строение земной поверхности что ли тому причиной? Они, дядя Вася с дядей Яшей, через дом, почитай, в шабрах жили.
А посему такое вот горькое-прегорькое бракодельское сетование:
Так всегда у нас случается:
Ждешь сынка, а дочь рождается!
А бывает наоборот. Иной мужик, как лапти плетет: один за другим у него сынки урождаются. А дочку-то надо бы, а дочку-то страсть как хочется заиметь! Как, например, моим родителям, до самой смерти своей они тосковали по ней. Да и сам-то я, признаться, по сю пору горюю, что жизнь моя прошла без любви и опеки родной сестрички Клавдиньки, которая восьмимесячной скончалась…
А в заключение я своих земляков-«бракоделов» хотел порадовать стихотворением Феликса Чуева о дочерней любви, о том, что именно они, дочки наши, горше всех поплачут-погорюют над отцовым гробом. Так не попадись ли это замечательное стихотворение на глаза подруге моего детства, гостившей в отчем доме (очень отцелюбивой женщине): «Дай перепишу!». А тут ее сын внезапно увез в Самару - вот и похерилось оно. А жаль!
За истекшие годы вот уже больше дюжины моих друзей, приятелей и родственников ушли в мир иной. У некоторых из них даже очень быстро вдовушки поутешились и повторно замуж повышли. Да так споро, что с дочерями на этой почве в пух и прах разругались-рассорились (некоторые даже и общаться друг с дружкой перестали). Ну недаром же в песне поется: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда». Так же, как и дочь – второй наш кровно-любящий человек в этой юдоли страданий и печали. И любовь у них, у дочерей, как и у матерей, кровно-непреходящая. Так же, как и горе вечной разлуки. Неизбывное!..
А загляните на могилки этих самых «бракоделов» на нашем сельском кладбище. Не самые ли они ухоженные? У иных «небракодеов»-то сыночки вроде бы богатенькие, а отеческим могилкам у них далеконько будет до «бракодельских»-то… Дочерняя любовь к отцам, она все же погорячее будет сыновней! А загляните в Божий храм, кто там, главным образом, отцам и братьям своим поминовение творит?..
А вот это я от одного работника правоохранительных органов лет тридцать тому назад слышал. В те достославные времена не только какому-нибудь горькому пьянице, а и добропорядочному гражданину, переусердствовавшему за праздничным столом, отмечая ту или иную дату, попечением зоркоглазых дружинников угодить в медвытрезвитель было столь же привычно, как, скажем, вот на обледенелой улочке растянуться. Оказывается, в праздники как зимнего, так и вешнего Николы – Миколы Милостивого среди временных насельников этого благоугодного заведения число Николаевен превышало число Николаевичей аж в два, а в иные лета и в три раза. Так усердно отцелюбивые дочери отмечали дни ангела своих отцов в те безбожные времена. Факт вроде бы и мелкий, но многозначительный! Недаром же говорят: солнце отражается и в капле воды!