О-хо-хо, или Вот и пойми этих баб!

Ну ничего вот тут не скажешь: хорошие бабеночки в Самарской Луке урождаются! И домовитые, и трудолюбивые, и рачительные, и даже добродетельные. А уж про красоту их я и слов зазря тратить не стану. Это все равно, что утреннюю или вечернюю зарю, а паче того радугу расхваливать! Которые дородностью да вальяжностью берут, а которые, как парижанки да польские пани, прогонистые. Как говорится, на любой вкус, только выбирать не ленись (хотя, по правде сказать, выбирают-то все больше нас…).

Но вот беда: со временем уж больно ушлыми да дошлыми становятся. Иной раз ну как есть промзелями делаются! Вот это, к примеру, еще нашими дедами-прадедами замечено, а современными селянами неоднократно подтверждено: мужику иной раз еще сажен сто, а то и все двести до дома ногами исправно передвигать, а она уже, как коршун цыпленка, его высмотрела: пьяный! Или: мужик еще только-только руку протянул поинтересоваться, из какой-де это такой уж больно привлекательной материи у соседки-разведенки ну ни такая ли красивая да прельстительная юбочка так затейливо пошита. Да как-де она на ней ладненько сидит-то. Особенно на том месте, где у нее поясничка так причудливо закругляется. А супруга евонная, все равно, что разведчик из засады  или как гаишник из кустов, – тут как тут: не замай!

Помню, собрались мы как-то, соседи и знакомые, и так, и сяк рассуждали. Климат, мол, что ли в Самарской Луке такой, что больно уж быстро у нас  бабенки, почитай, чуть ли не сразу же после свадьбы прозревают и всяческие хитрости в оборот и употребление запускать начинают. А может, мол (и такая версия обсуждалась!), это всё сволочи инопланетяне воду мутят? Уж больно что-то зачастили они к нам, в Самарскую Луку. Только и слышишь, там сидели, там траву кругами исчертили.

Ну так вот: набеседовались мы в тот раз, что называется, всласть, на грудь-то принявши, и по домам разошлись. И вот уж воистину все бабенки у нас, как на одну колодку, деланы: каждого из нас обличительными монологами встретили. Каждого! Это вот как вечерню отстояли. Как обряд какой-то выполнили. Выговорились и как бы с чистой совестью за телевизоры уселись или еще какими нехитрыми делами занялись.

И надо же! Спустя какое-то время после этого на самарском автовокзале мне непреднамеренно и непредумышленно вот какой разговор бабий довелось ну как бы подслушать (да они и не больно-то таились от меня ). Ну поначалу-то они (еще до моего прихода), видать, мужьям-пьяницам по стародавней бабьей привычке косточки перемывали.

- Не знаешь, бабыньки, где потеряешь, где найдешь. Вот какое дело-то: когда не пьет – оно хуже, чем пьет, получается! И намного хуже-то!- встряла в разговор одна из собеседниц. – У меня вон пил – свету вольного не видела. А как «завязал» - хоть из дому беги!

Бабенки в общем галдеже обычно перебивать друг дружку горазды. А это все, как одна, смолкли и на встрявшую в их разговор уставились. А та продолжала:

- Бывало, как пил-то, веселый-веселый был. Чего купить попросишь, слова не скажет, мигом в магазин бежит. А теперь как чуть, то: «Зачем это тебе?». Из магазина придешь, опять попрек: «Ты там с прилавка да с полок не метлой себе в сумку-то всё сметала?». Раньше на все согласный был, ну как бы вину свою чувствовал, а это вопрос за вопросом: почему да к чему? А на днях пришла с работы, ну бутылку-то мы, бабенки, аж на пятерых одну роспили – ни в одном глазу, а он сразу же унюхал. «Опять глохтила? И, поди, с любовничками? Надо как-нибудь заглянуть в вашу шарагу да ревизию, а то и погром там у вас устроить!» И придет! Он такой стал! А в еде какие капризы появились! Бывало, что ни дашь – порет. А это, как что – кобенится: это пересолила, то пережарила. И все друзья-знакомые к нам дорогу стали забывать…

- Верно, верно! – включилась в разговор еще одна пришлая бабенка. – Вот говорят: пей, да меру разумей. А это еще хуже на поверку-то, когда меру разумеют! У меня деверь такой: по пятьдесят грамм – и баста. Пришли к ним, налил по пятьдесят-то - и будто бутылка у него на столе не стоит. Жена, сестра моя родная - ему: наливай, мол, еще, чего она зазря-то испаряется! А то еще задумается, как молоко, и прокиснет. Он зырк-зырк на нее, все равно, что молнию из глаз-то пустил. Налил  и (вот жадина-говядина!)  интересуется: мол, дойдете до дому-то, не развезет вас? И в компании у людей с ним одна тягость сидеть. Выпьет свои пятьдесят – и, как сыч, на всех смотрит. Одна бабенка даже поперхнулась под его сычиным взглядом-то. Гости сидели-сидели (не пьется, не лезет в горло в такой обстановке-то!) – и один за другим по домам расходиться стали. Вот вам и мера! Нет уж, пусть пьют. Зато ты в доме хозяйка. Чего надо - купила, чего хочешь - сготовила.                           Вон и сосед у нас тоже завязал. Когда пил – жена собиралась от него уходить, а это сам ушел. Она у него, видите ли, и мотовка, и пьянчужка! Сам глохтил – это ничего. А жена по случаю выпила – сразу пьянчужка. Вон отец у меня по сю пору пьет, дед пил и прадед, сказывали, стакан мимо рта не проносил – жили как-то. И по миру не ходили, и детей худо-бедно вырастили и в люди вывели. Да чего далеко ходить-то? К бабушке моей еще по первости, как поженились, заглянули – она из буфета бутылку несет и прямо фартуком с нее пыль стирает. Говорю ей: вот, помню, мужа-то своего и деда моего вон как корила, а моего спаивать собралась. А она мне: больно, говорит, памятливая ты да строгая, не слыхала, как старые люди баивали:  «Пьяный проспится, а дурак - никогда!»?  И к нему обращается: «Кушай-кушай, сынок, водочку-то, не слушай ее. Она еще молодая – жизни не знает!». Вот теперь узнала!..

Дослушать эту беседу не довелось: мой автобус на Тольятти объявили. А жаль…  От себя же только одно присовокуплю: «Вот и пойми этих баб!..»