Случилось это в Богатом – одном из райцентров Самарской, тогда Куйбышевской области в конце сороковых или самом-самом начале пятидесятых годов теперь уже прошлого века. Первого и второго секретарей райкома партии, председателя райисполкома, прокурора и председателя райпотребсоюза срочно вызвали на бюро обкома партии.
Последних четверых исключили из партии и сняли с работы «за мелкобуржуазное обрастание». Они, как выяснилось, держали на своем подворье кто теленка, кто свинью, а председатель райпотребсоюза – и теленка, и свинью. А первому секретарю райкома – у него, не любимого местными номенклатурщиками «варяга», и подворья-то не было, так как жил в казенной квартире – влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку «за примиренчество к мелкобуржуазному обрастанию подчиненных».
После этого и началось! Постановление бюро обкома «прорабатывали» по всей области. И, конечно же, это «прорабатывание» сопровождалось «оргвыводами» - так тогда называли партвзыскания и снятие с ответственной работы.
Почему же так сурово обошлись с богатовскими и иными «обрастанцами» (сразу же и термин появился!), ведь простым колхозникам и не колхозникам скот держать тогда, при Сталине, не возбранялось? Это при «баламуте Никите» насчет скота и приусадебных участков ужесточения начались. А потому, видимо, что такое вот «обрастание», на взгляд тогдашних высоких властей, неминуемо вело к злоупотреблениям служебным положением. Корм для скота надо было где-то доставать? Известно, где будет доставать его руководитель районного масштаба – в колхозе или совхозе. Задарма или полузадарма. А на селе, хоть это и райцентр, не то, что в городе, - здесь все и всё на виду: кому, что откуда-то привезли или принесли, не утаишь. Да и те, кто привозил или приносил, особенно-то и не старались, чтобы эти приношения тайными оставались, потому как принимающего эти подношения надо было брать на крючок как можно более принародно! А какой авторитет после этого у руководителя? Потому и держала в такой вот строгости областная власть районных руководителей.
Да, и тогда среди районных чиновников было немало прохиндеев, но так уж, видимо, заведено было: в первые секретари райкомов партии при надзоре бериевского КГБ подбирались, как правило, люди, конечно же, не без недостатков – и грубияны, и карьеристы, и приспособленцы, но не хапуги!
И все они в сталинско-хрущевские времена, как правило, были «варягами», то есть пришлыми, и долго засиживаться им на одном месте не давали (или повышение, или «рокировка»), чтоб не успели спеться (и спиться) с местной номенклатурой, где (по многолетнему опыту работы а районках знаю) такой клубок сватьёв-братьёв-зятьёв-свояков сплетался – змеюшник, да и только! И как они дружно, бывало, ополчались на чужаков, как изживали их – прокуроров, начальников милиции, газетчиков.
С добрым чувством мы, старожилы района, вспоминаем первого секретаря Сосново-Солонецкого райкома партии Ивана Фомича Ткаченко, И сами они с супругой жили и держались в Сосновом Солонце скромно, и детей своих, с которыми я учился в одной школе, отнюдь не баловали. Маленький двухкомнатный домишко, в котором они ютились впятером, и по сю пору сиротливо стоит на окраине Соснового Солонца в окружении выросших, как грибы, несуразно-претенциозных особняков тольяттинских «новых русских». Правда, ныне его новые хозяева «приукрасили» снаружи.
В начале шестидесятых в бытность моей работы в районках, мне довелось побывать в особняках (одноэтажных, конечно же, и на два хозяина) первых секретарей Колдыбанского (ныне Красноармейского) и Богатовского райкомов партии – Андрея Ивановича Бунькова (интеллигентнейший был человек – почти всего Некрасова наизусть знал) и Григория Архиповича Егорова. Как и Иван Фомич, жили они очень скромно, из колхозов не «тащили». А на что тогда и роскошествовать-то было, если в середине шестидесятых первый секретарь сельского райкома получал 210 рублей, а сталинские подачки в конвертах Хрущёв отменил почти сразу после ХХ съезда?
Ну не от хорошей же жизни супруга «первого» в Богатом тайком от мужа продала мне все восемь (без девятого, не вышедшего еще к тому времени) томов Шолохова по 95 копеек каждый. И как потом, случайно узнав об этом, обижался на меня Григорий Архипович за то, что я «совратил» его жену на эту сделку в трудную для неё минуту, когда ей надо было «собирать сумку» дочери-студентке в Куйбышев, а до получки оставалось не менее двух дней. Не идти же было супруге «первого» клянчить десятку до получки у номенклатурных соседей? Тем более, что атмосфера интриганства и подсиживания среди чиновничества в сельской местности почему-то была особенно густа.
Из достоверных (приятельски-дружеских) источников знаю: весьма и весьма скромно жил в многоквартирном доме на окраине улицы Ленинградской неподалеку от тогдашнего ПКБ ВНИИнеруда. На работу, как правило, ходил пешочком, то - по Ленинградской, то - по улице Мира. Так же вот скромно жили-поживали и соратники Николая Харитоновича: второй секретарь горкома Николай Павлович Караваем, третий секретарь горкома Клавдия Михайловна Гордеева, завотделом пропаганды Дмитрий Филиппович Черненко, все - в обычной застройки многоквартирных домах.
Конечно, таких совестливых руководителей были считанные единицы. Большинство же партийных и советских чиновников держали себя в определенных рамках отнюдь не по идейно-нравственным соображениям, а из боязни наказания, понижения в должности, а то и полного отторжения от системы в назидание другим. И потому, как только Брежнев ослабил вожжи, заговорил о бережном отношении к кадрам и их стабильности», началось, с каждым годом нарастая, бурное разложение номенклатуры. Этот процесс несколько приостановился при Андропове.
Вот два примера по городу Тольятти того времени – времени не сбывшихся надежд, так как вскоре Юрия Владимировича не стало. Как очистительная гроза в душном и тлетворном мареве застоя, было воспринято рядовыми партийцами Письмо ЦК с критикой злоупотреблений служебным положением номенклатуры и других нарушений социалистической законности, поступившее в мае 1982 года в первичные парторганизации сразу после того, как Андропов стал вторым человеком в партии после смерти Суслова. После того, как вечером это письмо прочитали для тольяттинского актива (Умирать буду, не забуду ту пронзительно-напряженную тишину, что стояла тогда в зале!) – в эту же ночь на дачах первых секретарей горкома и одного из райкомов развернулась поистине ударная работа, в результате которой уже к утру, как по мановению волшебной палочки, у дачного домика общегородского вождя исчез второй этаж, а на даче районного – банька. Как испарилась! Такая вот невиданная доселе оперативность была проявлена нашими местными вождями!
Но в последние месяцы андроповского правления, когда он постепенно стал отходить от дел, номенклатура оправилась от испуга. А при Черненко и особенно при Горбачёве вся эта система пошла вразнос. «Ты – мне, я – тебе» - этот принцип стал основополагающим в жизни как партийно-советской, так и хозяйственно-административной номенклатуры.
Да, в пятидесятых и начале шестидесятых скромность чиновничества была во многом показной. Но во второй половине восьмидесятых и эту показушность сбросили, как маску после бал-маскарада. Дошло до того, что не только в отделах горкомов и райкомов, но и в кабинетах первых секретарей, не стесняясь посторонних, в рабочее время во всю вели меркантильные разговоры по телефону: ты – мне, я - тебе. И, конечно же, на все сто процентов правы и ветераны, и молодые партийцы, считая, что в таком сокрушительном поражении и обвальном распаде КПСС в первую очередь повинны её руководители и функционеры всех мастей.
И как же противно было рядовым коммунистам и всем порядочным людям, даже «завзятым и оголтелым антикоммунистам» наблюдать антикоммунистический стриптиз номенклатуры в августе 1991 года, стриптиз тех, кто ещё, буквально, накануне (это можно легко проверить по публикациям в местной печати) клялся «в верности принципам»! А как быстро перестроились-то. Нет того, чтобы возвратиться на свои прежние инженерно-технические и преподавательские должности - подались в клятые-треклятые ими же банкиры! Как то, например, сразу же после подавления августовского путча сделали бывший тольяттинский персек и предпоследний советский премьер. Но вот незадача: банкирствовать-то, оказывается, – это тебе не «руками водить», а мозгами надо пошевеливать. Так что оба они (и тольяттинский, и московский) что-то около месяца только на этих «хлебных» местечках продержались.
В связи с такой «переквалификацией» как тут не вспомнить признание великого немецкого поэта Генриха Гейне, который, как и его близкий друг Карл Маркс, недолюбливал, мягко говоря, банкиров-то: «Незадолго до моего рождения мать увлеклась литературой, и я родился поэтом, А вот мать моего дяди увлеклась чтением книг о приключениях разбойников и пиратов, и дядя родился банкиром».