А порося захватишь?

Случилось это в 1960 году в Канске Красноярского края, где в то время я срочную воинскую службу проходил. Городок этот надвое рассекает речушка Кан. «Речушка» - это осенью и даже весной, тогда ее в иных местах и курица вброд перейти могла. А вот в конце июля – начале августа, когда на Алтае снега начинают таять, она, как Нева, полноводной и неуправляемой делается. А иной раз, как то и случилось в 60-м, всю низинную часть города и прибрежных селений затопляет. Наша авиабаза и сам истребительный авиаполк в полутора – двух километрах от города стояли, предусмотрительно на взгорье над ним возвышаясь. А посему о наводнении ночном мы только под утро узнали.

Поначалу шутковали: вот-де в какой переплет угодили наши канские подружки, так что, дорогие солдатики, не больно-то на хлебушко налегайте – экономьте его на сухари своим зазнобушкам! А тут надо сказать, Канск в то время в Сибири был – это как Иваново в Центральной России. Он тоже тогда городом невест прозывался. Судите сами: текстильный комбинат – это восемь тысяч работниц, ковровая да табачная фабрика – по тысяче с лишним. И все девчата да бабёнки-разведенки. Да еще гидролизный завод, где в основном трудились аппаратчицы да лаборантки. Я уже не говорю про сферу обслуживания да про десятки мелких предприятий местной промышленности. И на весь город один РМЗ при железнодорожном депо с двумя сотнями мужиков, по несколько раз женатых. Надо ли говорить, что при таком раскладе военнослужащие, что называетс я, нарасхват были. Так что приказ командования по спасению мирного населения от стихийного бедствия мы не за страх, а на совесть выполняли.

Ну и, как это и бывает нередко в таких случаях, не обошлось без курьезов. О них и пойдет речь.

Наводнение нахлынуло так внезапно, что на затопленной территории курсант Всеармейской школы штурманов бомбардировочной авиации средней дальности оказался. Что значит - «оказался»?! Надо было видеть полковника Гамариса, начальника той школы, в какое негодование он пришел, когда ему доложили, что его воспитанничек, почитай, на виду у всего города вместе с мирными жителями на крыше затопленного дома мирно восседает в ожидании помощи и избавления от коварной стихии!

Кто служил, хорошо знает, какие трения между родами войск существуют – и не только в солдатско-матросской среде, но и у командного состава. И вот всем, а особенно комсоставу нашему – и нам ПВОшникам, и морякам арсенала Тихоокеанского флота (вот кто за четыре года срочной службы размордевали, так размордевали: служили на суше, а питались по-морфлотски!), и стройбатовцам, - всем нам новость эта, ого-го, как по душе пришлась! Пикантность ее вот в чем заключалась: полковник Гамарис по совместительству еще и начальником всего Канского военного гарнизона был. А посему, откровенно говоря, не любили мы его сатрапов, патрулировавших улицы Канска и своим вмешательством омрачавших нам долгожданные и вожделеннные часы и минуты субботне-воскресных увольнений из части. А, следовательно, и его, ихнего воеводу. Ну если мы, срочники, недолюбливали его как бы заочно и этак полумифически (есть-де вот где-то там такой «держиморда»), то комсостав наш – очно и гласно. Им еженедельно приходилось выслушивать у него «на ковре» нелицеприятные поучения по поводу наших «выкрутасов» на канских улицах и получать разносы из штаба округа на основании его «телег» (донесений). И нетрудно догадаться, с какой озабоченностью они соболезновали полковнику по поводу случившегося и как горевали о судьбе незадачливого курсантика. Кто бы мог подумать, что и в цитадели воинского порядка, оказывается, могут быть самовольщики!

Инцидент разрешился так. По личному приказу самого начальника гарнизона самовольщик на гарнизонную гауптвахту прямо на вертолете был доставлен. На пятнадцать суток строгого ареста!

А второй случай такой. Не только на понтонах, плотах и иных подручных средствах спасали от наводнения жителей и главным образом жительниц того гостеприимно-благословенного града. И вертолетчики участвовали. Это в тех местах, где Кан особенно неистовствовал. И вот в одном из таких мест среди бушующего половодья на крыше ветхого домишки сидит дед с мешком в руках. Ему, как путному, сбрасывают с вертолета веревочную лестницу: мол, карабкайся наверх, дедуленька, а не то вместе со своим домишком поплывешь к Северному ледовитому океану. А у дедка, хохла настырного вопросец: «А порося захватите? Нет?! Тогда лететь не можу!». Дедку самому-то в вертолет дай Бог забраться, а тут еще и боровок! А посему упрямцу из кабины вертолета таким «чистым» русским языком ответили, что, услышь это самарские горчишники дореволюционных времен, то и они бы, пожалуй, румянцем смущения зарделись. А от дедка эти бранные слова, как от стенки горох. Что оставалось делать?! Спускается второй пилот. Поперед себя дедка толкает, а сам с мешком, в котором злосчастный поросенок нидуром-неистово на всю округу визжит, поднимается. Причем и гул вертолета, и поросячий визг, такими словесами перекрываются, коих ни в одном словаре тогда не сыскать было (ныне такой словарь появился, почитываю его иногда на досуге и кое-какие эпизоды из своей жизни вспоминаю).

Через какое-то время выгрузили их в палаточном городке, и тут главный пилот заинтересовался (крестьянская, видать, душа!):

- Дед, а дед! Вытащи из мешка – покажи своего скандалиста. Ого-го, какой! К зиме добрый боровок вырастет. Колоть будешь – на селянку-то позовешь?

- А як же, сынки! Вы уж звиняйте меня старОго. Жинку я прошлой осенью схоронил, а он мне, як дытына, стал. Когда кум мне принес его, он меньше ладони был. Я его молочком отпаивал, у соседей покупал…

И ведь растрогал, старый хрен, вертолетчиков-то! Дрогнув голосом, второй пилот попросил дедка:

- Ты нас, отец, тоже извини за некоторые слова. Сам понимаешь, в горячах все было…

И расстались, довольные-предовольные друг другом.