Вот уже сколько лет по мере возможности слежу я за публикациями о советско-японских отношениях во время Второй мировой войны. Но о том, что услышал зимой 57-го в строительном вагончике из уст нашего прораба, подтверждений так и не нашел. По окончании десятилетки я, сельский мальчишка, очертя голову по комсомольской путевке отправился тогда работать на строительство шахт в городе Кизел Пермской области. В то интереснейшее время был, увы, разгар холодной войны да и горячая-то, то есть Отечественная, закончилась всего двенадцать лет тому назад. А посему все разговоры у нас в общежитии и на работе только о войне и велись – если не о той (Отечественной), так о будущей. В скобках замечу: среди той оравы вербованных нас, комсомольцев-молокососов, считанные единицы были, основной контингент – бывшие зеки. Но вот было же оно «морально-политическое единство советского народа», как то высокопарно возглашалось. Было! И мы, молокососы, и протрубившие десятки лет в лагерях Сибири и Урала зеки – все мы были единодушными патриотами нашей Великой Родины.
Ну да ладно об этом. А вот что рассказал нам в тот раз доверительно (Господом Богом клянусь: не в подпитии то было!) наш прораб, всю Отечественную прослуживший на границе с Японией, ну а потом, естественно, принимавший участие в боевых действиях.
Летом 42-го, когда наши к Сталинграду отступали, японцы у нас в конец обнаглели – каждый день провокации. Мы так в окопах и спали, с часу на час ихнего наступления ожидая…
И вот прибывают к нам две дивизии: одна танковая с новехонькими Т-34, другая - с «катюшами».
Собрал нас батя, офицеров и командиров отделений, и строго-настрого наказал: все до одного наши солдаты должны вернуться назад – живые или мертвые! То есть ни одного трупа не должно оказаться на вражеской территории.
- Умирать буду – не забуду тот вечер! – с воодушевлением рассказывал наш в общем-то не сентиментальный прораб. - Как начали наши «катюши» палить по япошкам – все у них разом, как бензин от спички, так и заполыхало. А потом мы вслед за «тридцатьчетверками» в атаку пошли. Бежим за танками-то, об обгоревшие трупы спотыкаемся в темноте, а навстречу ни единого выстрела. А следом за нами «катюши» и в глубину обороны еще по залпу дали, так что и второй эшелон у них пожаром пожгли. А у нас атака-то как учебная! Ну кое-где выстрел раздастся по уцелевшим от «катюш». И так мы километров двадцать пять, а то и все тридцать на их территорию прорвались. Кто сдавался – в плен не брали, только оружие отнимали и на землю клали: лежи и - ни-ни! А потом остановились, чуток передохнули, пока поверку личного состава произвели. Ни одного убитого, ни одного раненого. А тут студебекеры подошли. Погрузились мы на них и назад под утро возвратились, уже засветло: августовские ночи и там короткие.
Прибыли мы на свои позиции – усталые до невозможности, а заснуть не можем! Над любым словом до упаду хохочем. Нет-то нет отцы-командиры уняли нас. А из окопов никуда, все в полной боевой готовности находимся. Ну, думаем, сейчас, как япошки очухаются, вот попрут на нас. Мы же насмотрелись на них, какие они наглые-то. Ждем день - до самого вечера тишина. А ночью, слышим, трупы собирать стали. А на следующий день опять тишина. Бывало, в рост ходили и из винтовок в нас целились постоянно, а это как и нет их на границе-то…
Ну а танковая и минометная дивизии постояли-постояли за сопками у нас в тылу и через неделю погрузились на платформы и на запад отправились. Под Сталинград, наверное.
А у нас после того не служба, а курортная жизнь началась! До того мы освоились, что прямо на брустверах загорать стали. И так до самого августа 45-го.