Было это в начале сорок второго года, когда мы гнали немцев от Москвы. Первый состав нашей роты был таков – офицеры Красной Армии, отбывавшие сроки «за связь с прибалтками» во время Освободительного похода. Были то кадровые офицеры, в основном старшие, то есть майоры, подполковники. Стреляные воробьи, высотку, что было приказано, они взяли без лишнего шума и почти без потерь. Установка тогда такая была: ранен – всё, ты реабилитирован и переводишься в обычную часть. Но операция была проведена столь блестяще, что член военного совета Западного фронта Николай Булганин распорядился: участников операции считать вину свою перед Родиной искупившими; всех отправить в распоряжение штаба фронта. Надо ли говорить, как такое кадровое вливание благотворно повлияло на боеготовность войсковых частей фронта?
Второй состав – тихоокеанские моряки, погоревшие на самовольных отлучках из части. Ну, я скажу, орлы! Как пошли в атаку, бушлаты поснимали, на проволочные заграждения их побросали и в лютый мороз в одних тельняшках остались. Одну деревню взяли, другую – еле остановили! После этого боя с моряков было снято клеймо штрафников, и состав штрафной роты был преобразован в отдельный батальон (во взводе штрафроты тогда насчитывалось до ста человек). Как потом рассказывали «языки», молва о «полосатых чертях» чуть ли не мгновенно разлетелась по всей группе армий, и немцы боялись их, как огня.
К тому времени на нашем фронте было взято в плен несколько сот полицаев. Обычно их отправляли на Урал и в Сибирь на принудработы (сам встречал таких на шахтах Кизела Пермской области, где работал перед армией по комсомольско-молодежной путевке), Булганин возмутился: «Хорошие люди на фронте гибнут, а этих – в тыл?! Всех в штрафную роту!»
В это время произошло разделение: штрафбаты – для офицеров, а для рядовых – штрафроты. А у штрафной роты организация другая, нежели у штрафбата: если в штрафбате взвод как взвод (то есть 30-40 человек), то во взводе штрафроты осталось по-старому – сто штрафников и 30-40 человек «прикрытия». Три дня брали высотку полицаи – так и не взяли. Чуть только немцы откроют огонь – они скопом назад. Ну мы, конечно, - по ним. Так большую часть не немцы, а мы сами постреляли.
Четвертый состав – уголовники, отбывавшие сроки за бандитизм и убийства. Прибыли – мат-перемат, друг перед дружкой наколками хвастаются, друг дружке готовы горло перегрызть. Ну, думаем, держись немчура: эти похлеще моряков будут!
И что же вы думаете? Бросили мы их в атаку на высотку, что полицаи так и не взяли (к тому времени наступление уж закончилось, пошли бои местного значения). И как только немцы огонь открыли, наши «герои» нос в землю – и ни туды, и ни сюды. Полицаи – те хоть назад смелости набирались бежать, а эти от страха с места не двигаются. Что было делать? Пришлось поднимать заграждение. Подходишь: «Вставай, сукин сын!» - лежит ни жив, ни мертв, весь трясется: «Гражданин начальник, не убивай!» Так почти всех в затылок самим и пришлось перестрелять. Не оставлять же на ночь в поле?! При этом, когда их кто штыком, кто пулей в атаку поднимали, чуть ли не половина состава из заграждения из строя вышла – убитыми и ранеными.
А через несколько дней – снова урки. Только уж других статей – ворьё. Как узнал я об этом – совсем нос повесил. А зря! Деревеньку, что надо было, они на следующую ночь, можно сказать, шутя взяли. Уговорили-таки нас с командиром роты: «Гражданин командир, какой дурак днем воюет? А ночь-то на что?!» Откровенно говоря, уговаривать нас долго-то не пришлось. Они с козырной карты пошли: «Немцы Рождество по своему календарю справлять будут – грех их фейерверком из русских пуль не позабавить». Вот ведь какие ушлые были: мы про свое-то, православное, Рождество не ведали, а они, выходит, в католическом календаре – как в букваре!
Ну вот, поздней ночью подползли они, вот уж действительно, как тати, к окопам немецким: кого ножом, кого штыком – всех перерезали, перебили – и ни гу-гу. Тишина! А потом маленькими группками (будто полный курс разведшколы прошли!) тихохонько- тихохонько к штабу подобрались, где немцы по случаю праздника веселились. Окружили его со всех сторон и в ярко освещенные окна – гранатами. Что тут началось!..
Одна беда: потом их до утра собрать не могли: запьянствовали. Немцы, они запасливые – к празднику шнапса много заготовили. И вот пока наши смельчаки все не прикончили, все склады не обчистили – их было не собрать…
Прошло уже тридцать лет, а я по сю пору с удовольствием вспоминаю то время. Смелые, но с умом, не такие отчаянные, как тихоокеанские морячки. Веселые, находчивые, грамотные. Но ухо с ними востро держи! Началось с того, что ночью, когда мои «загражденцы» крепко спали, они поснимали с них сапоги, а им оставили обмотки свои. Ну, наутро солдаты ко мне с жалобой. Вызываю вожака. А он мне под дых вопросом: «Гражданин командир, неужели по этому поводу шум поднимите? Вы только подумайте, в каком свете вы перед своим начальством выглядеть будете? А вы, - обратился он к обворованным солдатам, - уверены в том, что вас, толстомордых, за ваше растютяйство (он покрепче сказал!), если будете волну гнать, не пошлют на наше место – в штрафную роту? Ведь с вас с некоторых не только сапоги, а и галифе сняли. Могли бы и кальсоны стащить. Вам, растютяям, не за штрафниками надзирать, а гусей пасти!»
Переглянулись мы с незадачливыми охранниками, и пошли они, что-то бурча себе под нос, восвояси.
- Ну,- говорю ординарцу, - подавай обед.
Он хвать-похвать, а котелка-то с кашей нет! Этими же ногами – за вожаком ихним. Через некоторое время возвращаются оба.
- Удивляюсь я на вас, гражданин командир: умный вы человек, а такого растютяя в ординарцах держите! Извините великодушно, захотелось командирской кашки попробовать, а она, оказывается, из общего котла… Ну да все равно мои соколы ее из принципа всю (по ложке каждому досталось) за милую душу уплели. Теперь и внукам, и правнукам будут хвастаться, как командирову кашу пороли. Ну а вы уж этим не побрезгуйте, - и подает мне банку немецкой тушёнки.
Такие вот ухари были – не соскучишься.
Как я уже говорил, в штрафроте до первой крови только. А этих, если и ранят, - скрывают. Самолечением занимаются. Только бы не в санбат: не хотят братву покидать. В штрафроте им, считают, лафа. Ну первая чуть ли не отрада для них – это в разведку сходить. Дело прошлое – признаюсь: каждый вечер, в любую непогоду, приходилось отпускать их в тыл врага. А не отпустишь, так они по своим тылам шастать начнут. А коли упросили и отпустил – тут тебе под утро «язык», а то не поленятся – и два, и три. Выбирай, гражданин командир! И ведь как бывало: «языков» или из окопов, или из села берут, но чтоб часового на складе тронуть – это упаси Бог, ни-ни! Пломбы, и те все на месте оставят! Сами жрут от пуза немецкую снедь, ну и моим солдатам перепадало…
Не знаю, что с тем взводом стало потом, но после ранения я попал уже не только не в свою армию, а и на другой фронт…
Таков вот рассказ командира взвода штрафной роты – инженера местного завода «Волгоцеммаш», услышанный нами, тольяттинскими журналистами, в 1972 году