Не знаю уж, на каком году войны оно было, на втором, а может, даже на третьем, но событие это в детскую память так врезалось, что и спустя десятилетия никак не изветривается из неё. Всё равно, что смерч, по ночным улицам нашего села истошный крик дежуривших в сельсовете и в правлении колхоза девок пронесся: «Подымайтесь, подымайтесь! Сейчас немецкий самолет полетит!». И все мы; стар и млад, кто во что на ночь одет был, выскочили на улицу: а ну как бомбить начнет?! Погреба и подвалы пооткрывали. Если что, то туда!
И вот со стороны Соснового Солонца поначалу еле слышно, а потом все туже и туже село застилает страшный до холодного пота и дрожи в спине гул вражеского самолета.
Сейчас вон летит самолет — и лети себе! Редко кто голову задерет, и то из чистого любопытства. А вот те, кому под или за семьдесят, - мы и лет двадцать после войны, заслышав гул самолета, особенно если какой-то необычный, с пребольшой тревогой всегда всматривались в небо. А протяжно-страхогласное «у-у-у!» того самолета германского не только у меня, но и у всех моих односельчан на десятилетия намертво в память врезалось.
Пролетев над Аскулами, невидимый, а только издали слышимый в ночи, вражеский самолет «угудел» в сторону Самары, которая от нашего села по прямой, примерно, километрах в двадцати пяти стоит.
Долго еще не расходились в ту злополучную ночь мои земляки, вернее, в основном-то землячки, потому как земляки в ту пору далеко-далеко от родного дома пребывали...
Свою дистанцию от Аскульского оврага до Львовой горы под Шелехметью шоссейной дороги Москва - Куйбышев бригада аскульских женщин во главе с моей матушкой обихаживали тогда будь здоров как! Помню, вкалывали они там с темна и до темна. А какая дорожная техника тогда была? Лопата с кайлом да ломом — вот и все!
...И вот идут они поутру, молодые бабёнки, после той злополучной ночи не выспавшиеся. Подходят к Хмельникам (урочище в Самарской Луке), а там, на опушке леса неподалеку от раскидистого дуба рядышком с голубым парашютом немец лежит. Молоденький, и голубыми глазами этак беспомощно-беспомощно хлопает. А двинуться не может: то ли спину, то ли ноги себе повредил. И так ему, видать, больно, что он всю траву около себя повырвал.
Такая вот немая сцена получилась: с одной стороны — перепуганные бабёнки, а с другой, метрах в тридцати, — немецкий парашютист. И во все глаза смотрят друг на дружку...
Этот случай частенько вспоминали зимними вечерами во время сумерничания моя матушка и ее двоюродная сестра тетя Настя. А спустя десятилетия, когда я эту историю надумал записать, а матушки уже не было в живых, обратился к одной из тогдашних товарок ее, к тете Нюре Кучеровой. И вот что она рассказала:
— Спервочка-то он за наган было схватился, а потом видит: бабы. Успокоился. Смотрит на нас исподлобья, а сам траву рвет и рвет. А на глазах слезы. Так ему, сердечному, видно, больно-то было!..
Конечно, Толенька, мы понимали, не в гости он к нам прилетел. Не с добром. А все равно жалко его было. Не по своей же охоте он в такую даль забрался — начальство послало. Воды у нас не было: не из Аскул же ее с собой таскать, если родники повсюду. А видим, он пить хочет. Показали бутылку с молоком: мол, будешь? Он головкой-то быстро-быстро закивал и наган от себя далеко-далеко отложил. А все равно страшно-то, знаешь, как! Ну а матушка твоя, дай ей Бог Царство Небесное, как есть атаман была. Взяла бутылку-то — и к нему, Он вырвал ее и, не поверишь, Толенька, в один ухмыст выдул! Мы ему потом другую поднесли — не стал. Руку этак к груди прислонил и что-то по-ихнему пробурчал, наверно, спасибо.
- А дальше как дело было?
- Ну а чего там: отправили Настасью Дорофееву, тетку твою двоюродную (она легконогая была), в сельсовет. К обеду из Самары на машине приехали. А он уж в беспамятстве был, в машину-то его кулём свалили. Мы попросили тогда шелку от парашюта отрезать на косынки — куда там!
У меня, когда я вспоминаю эту историю, вот что из головы не выходит. Вот они, тринадцать баб, набрели на немецкого парашютиста. У половины из них к тому времени мужья погибли на фронте. И что же: они в неистовстве набросились на вражеского лазутчика и растерзали его? Они, видите ли, украдкой молоком его напоили. Именно украдкой, потому как, по словам тети Нюры, матушка моя строго-настрого товарок предупредила: «Вы, бабоньки, про молоко-то смотрите не проболтайтесь! А то по милициям всех затаскают, не меня одну!»