16 Августа 2012
В сентябре 1995 года в Самаре побывал Александр Исаевич Солженицын, чтобы принять участие в работе Поволжской межрегиональной научно-практической конференции «Традиции российского земства и современные проблемы организации местного самоуправления». В числе делегации Ставропольского района в работе её участвовал и я как староста села Аскулы, Богородское тож. Случилось это 7 сентября в конференц-зале областной администрации..
А начиналось для меня так. За несколько дней до этого позвонил мне заместитель главы нашего района Пётр Валюс и передал просьбу главы района и орготдела областной администрации выступить на этой конференции (Почему "и областной администрации»? Потому что незадолго до этого в «Волжской коммуне» была опубликована моя статья, посвящённая проблемам деятельности сельского старосты). Отвечаю ему:
- Нет проблем, Пётр Гордеевич. Не только десять, а и все двадцать минут говорить смогу, тема для меня животрепещущая. Только у меня к вам встречная просьба – в Аскулах все колодцы обветшали, надо бы три новых пробурить да и кладбище огородить штакетником, скотинка по могилкам шастать начала.
Валюс:
- Я такие вопросы не решаю. Доложу главе района.
Через некоторое время новый звонок:
- Александр Васильевич сказал: будем мы тут ещё торг устраивать! Что надо – сделаем!
С главой нашего уезда Александром Васильевичем Румянцевым мы втроём в вестибюль главного зала областной администрации тогда не вошли, а, почитай, вбежали, подзапыхавшись, где-то минут без двух в десять. Опаздывали. На выезде пришлось задержаться, да и дорога была перегружена. Смотрю: Солженицын сидит за столом и подписывает книги читателям, попросившим у него автограф.. Заметил: книги-то новёхонькие, видать, только что с прилавка. А я подаю ему тридцатилетней давности номер роман-газеты с его достославным «Иваном Денисовичем», этак ладно-ладно переплетённым: одна знакомая в типографии постаралась с переплётом-то. Александр Исаевич вскидывает голову и на меня - зырк-зырк своими пронзительно-пронизывающими насквозь очами и как бы в раздумье ко мне обращается:
- А я вот приехал, говорят, здесь старосты выступать будут.
Ну и что мне оставалось делать? Кто его за язык-то тянул? Не иначе, как мой Ангел хранитель постарался своему многогрешному подопечному потрафить? Теперь-то вот на восьмом десятке лет я наконец-то допёр до причины таких вот «случайностей». Делать нечего - признаюсь: вот, мол, один перед вами. Тогда Солженицын не просто ставит свой автограф, а записывает: «Сельскому старосте Анатолию Николаевичу Мухортову».
Тут вот какое пояснение надо сделать. За публикациями Солженицына, как и произведениями Сергея Залыгина, Фёдора Абрамова, Василия Белова, Чингиза Айтматова, Василя Быкова шестидесятых годов, я, что называется, пристально следил. Но в холостяцких общежитиях и в связи с переездами они подзатерялись у меня (пишут, это сугубо русская привычечка - «зачитывать» книжечки-то у друзей и знакомых!). Но вот ещё одна «случайность». Когда в 1974 году Александра Исаевича выслали из страны, сверху поступило указание, чтобы все его издания из библиотек изъять и сжечь, то тогдашний главный цензор нашего города (Тольятти) Анна Георгиевна Егоркина, зная, что я большой поклонник Солженицына-то, подарила мне и роман- газету и два номера «Нового мира» с его произведениями (весьма и весьма рискуя при этом!).
Подписал мне автор своего «Денисыча», я ему подсовываю «На поле Куликовом». Это была самая первая публикация Солженицына в СССР, ну и, конечно же, памятная ему. А после этого я его ещё более удивил (и наверно, порадовал, дав на подпись пожелтевшую от времени рукописную копию его письма четвёртому съезду писателей СССР. Это сугубо жёсткое и, конечно же, запрещённое письмо во времена моего заочного обучения на журфаке МГУ ходило в «определённых кругах» в первопрестольной (в частности, в Академии общественных наук при ЦК КПСС, где тогда защищал диссертацию мой бывший редактор Александр Михайлович Банкетов). Делая на нём запись: «На сохранённом экземпляре», Александр Исаевич, пытливо глянув из-под своих кустистых бровей, буркнул:
- А за это всё, особенно за письмо, как я слышал, и срок можно было получить.
- Бог миловал, - отвечаю.
И когда я шёл выступать, Исаич (только троих тогда мы так вот сугубо уважительно именовали – Ильича, Исаича и Трифоновича - Твардовского), сидевший в первом ряду напротив трибуны, посмотрел на меня подбадривающе.
Начал я так:
- Дорогие земляки, уважаемые гости, многоуважаемый Александр Исаевич! – прижав руку к сердцу, сделал поклон в его сторону. - Вот если вам придётся побывать в Сосновом Солонце Ставропольского уезда,, то по левую руку, как ехать на Самару, увидите три белокаменных здания. Это – волостная больница. А по правую руку двухэтажное здание, это – школа. Кто построил их в конце девятнадцатого века? Царь-батюшка? Губернатор? Нет. Земство!
Вот нас Запад демократии учит. А зачем нам изобретать велосипед? У нас в России со времён Александра Второго земство действовало – самая демократичная форма народовластия на местах. Земство тогда, как ныне нанотехнологии, у всех на устах было. А кто знает, что это такое? Вот мы с вами наших депутатов хорошо знаем? Нет. В лучшем случае - по предвыборному собранию да по газетам и телевидению. А в гласные земского собрания, начиная с волости, тогда выбирали хорошо, досконально знаемых людей. Крестьяне-поселяне своего, работники волостной больницы своего посылали, а не откуда-то со стороны, учителя – своего, купцы, торговцы – своего, ремесленники – своего и так далее. И в губернское собрание тоже каждая социальная группа из уездных гласных своего избирала. Так что это вопрос (и большущий!), кому у кого демократии учиться-то. Как начали мы с Петра Первого, который Россию матушку не на дыбы поднял, а на дыбу положил, обезьянничать-то, так никак остановиться не можем.
Вот ныне только и слышишь: сенаторы, конгрессмены, парламентёры, спикер! А возьмите, к примеру, китайцев, которые очень уважают себя и ценят своё национальное, - вы думаете, у них самый главный начальникв стране – «плезидент», «плитсетатель»? Нет, он у них какой-нибудь «хунь-мунь-мунь».
При этих словах все в зале чуть ли со стульев не попадали от смеха. А Александр Исаевич аж вскинул свои длиннющие, как у всех работных людей, ручищи вверх чуть не до потолка.
К вопросу о старосте (это уже пояснение читателям). Ещё одна случайность в моей жизни: этот пост мне передался как бы по наследству. Летом 1991 года позвонила мне дочка моей односельчанки Евдокии Ефимовны Наташа и говорит:
Мы тебя только что старостой на собрании избрали. Единогласно проголосовали.
Ничего себе, думаю, без меня меня женили. Как им это только в головы-то взбрело? И не первым ли в перестроечной России я занял этот пост? Ужель в данном случае сыграл (не иначе, как подспудно!) тот факт, что самым последним старостой в нашем селе был мой дед по матери Никифор Яковлевич Макеев? У всей нашей родни по макеевской линии о том времени остались самые тягостные воспоминания. Матушка моя незабвенная Анна Никифоровна не раз вспоминала как страшный сон: среди ночи прикладом в окно - бум-бум! Староста, так твою мать, выходи, старый хрен! Ставь солдат на постой. Давай хлеба, овса, лошадей. Не то – пулю в лоб. И что белые, что красные – без разницы!
Бабаня незабвенная Матрёна Емельяновна терпела, терпела и, наконец, взмолилась:
- Доколе мука сия, Никифор Яковлевич? Солдаты не расстреляют, так свои сожгут!
(Маленький штришок: ещё в моё время аскульские старушки называли своих мужей, в том числе и покойных только по имени-отчеству – никаких тебе Микиша, Ермолаша!).
Собрал дед сход и тоже взмолился:
- Ради Бога, освободите меня, миряне.! Я уже всем вам досадил постоями да поборами, каждую ночь пожара жду! – И бух на колени.
Тогда вышел на круг дед Сергей Самойлов (не глава ли «сеньорен-конвента» – тогдашнего совета стариков сельского; потом узнал, в каждом селе был такой полугласный орган самоуправления) и сказал, как отрезал:
- Зла на тебя, Никифор Яковлич, не держим. Не по своему произволу творишь. Послужи ещё миру. Встань, а то мы тоже на колени бухнемся. Верно, я говорю, миряне?
– Верно! – сход грянул так громко, что бабане на другой улице слыхать было («Чего это они орут-то, как оглашенные?»)
Правда, в скорости деду избавление пришло, в Аскулах комбед избрали.
Ныне и радостно, и горестно вспоминать то время, начало девяностых – время больших надежд и ожиданий. У моих односельчан было много радужных бизнес-планов по организации работ для селян по производству молока, сливочного масла, сыра и даже по выращиванию льна и конопли, чем ранее славилось Самаролучье. Рассказал об этом с высокой трибуны. К сожалению, им не суждено было сбыться. Но это уже другой разговор.
А речь свою в тот раз я закончил, примерно, так. Россия для нас не «эта страна», а Родина, Отечество. И не приведи Бог, кому-то из нас быть высланным за бугор, что простому человеку там делать? Ведь от тоски сгинем. Как героиня повести Леонида Леонова Евгения Ивановна. И не исключено, что попросим: «Ребята, а вы уж лучше кокните меня в приграничном березнячке: зачем мне чужбина? Как на Западе заметили, есть чисто русская болезнь – ностальгия. Неимоверная тоска по родине. Да вот перед нами живой пример! И показываю на Солженицына. Уж у него ли в Америке не идеальные условия для литературной работы были? Усадьба не хуже, чем у Льва Толстого. А вот как канатом притянуло и заставило всё бросить и при первой возможности возвратиться из забугорной ссылки на родину.
Когда я сошёл с трибуны и проходил мимо Александра Исаевича (это показывали по областному телевидению), он поднялся во весь рост и, как-то непроизвольно получилось, что мы с ним по-братски троекратно обнялись. И пока я шёл на место через весь зал (из-за опоздания мы сидели на самой галёрке) меня сопровождали рукоплескания.
Сел на место, смотрю на Александра Васильевича, на нём лица нет. Господи, чего это я такое сморозил, что так нашего уездного воеводу расстроил? Оказывается, в ходе выступления я пригласил Александра Исаевича в Аскулы, посмотреть, что стало за последние 70 лет с селом, где до революции насчитывалось 700 дворов. Главу районной администрации обеспокоило, а ну как писатель и в самом деле нагрянет в Аскулы?! Это же целый батальон солдат надо будет просить в подмогу, чтобы облагородить село, заросшее бурьяном. Как на иголках сидел наш воевода до конца конференции и успокоился лишь тогда, когда по его просьбе я выведал у Александра Исаевича, что эта поездка у него расписана заранее, так что на этот раз он не сможет у нас погостить, может, в другой раз удастся.
Увы, не удалось. Да и не было у него досуга-то. Не только в тот приезд в Самару, чтоб ко всему прочему и пообзирать тюрьму, в которой он сидел в своё время в районе трамвайного парка, но и вся его жизнь была расписана чуть ли не по минутам.
На обратном пути шофёр уже не так «гнал машину», так что мы с Александром Васильевичем наговорились, как мёду напились. Как оказалось, мы с ним оба-два не только крестьянские дети, но и заядлые книголюбы.
Ну а в Аскулах, шутка шуткой, а той же осенью выкопали три колодца и кладбище наконец-то огородили. Александр Васильевич оказался человеком слова и дела (мы в этом потом не раз убеждались). Да и средства тогда в районной казне были .
Опубликовано в "Ставрополь-на-Волге" № от 16 августа 2012 года
Встреча с Солженицыным
А начиналось для меня так. За несколько дней до этого позвонил мне заместитель главы нашего района Пётр Валюс и передал просьбу главы района и орготдела областной администрации выступить на этой конференции (Почему "и областной администрации»? Потому что незадолго до этого в «Волжской коммуне» была опубликована моя статья, посвящённая проблемам деятельности сельского старосты). Отвечаю ему:
- Нет проблем, Пётр Гордеевич. Не только десять, а и все двадцать минут говорить смогу, тема для меня животрепещущая. Только у меня к вам встречная просьба – в Аскулах все колодцы обветшали, надо бы три новых пробурить да и кладбище огородить штакетником, скотинка по могилкам шастать начала.
Валюс:
- Я такие вопросы не решаю. Доложу главе района.
Через некоторое время новый звонок:
- Александр Васильевич сказал: будем мы тут ещё торг устраивать! Что надо – сделаем!
С главой нашего уезда Александром Васильевичем Румянцевым мы втроём в вестибюль главного зала областной администрации тогда не вошли, а, почитай, вбежали, подзапыхавшись, где-то минут без двух в десять. Опаздывали. На выезде пришлось задержаться, да и дорога была перегружена. Смотрю: Солженицын сидит за столом и подписывает книги читателям, попросившим у него автограф.. Заметил: книги-то новёхонькие, видать, только что с прилавка. А я подаю ему тридцатилетней давности номер роман-газеты с его достославным «Иваном Денисовичем», этак ладно-ладно переплетённым: одна знакомая в типографии постаралась с переплётом-то. Александр Исаевич вскидывает голову и на меня - зырк-зырк своими пронзительно-пронизывающими насквозь очами и как бы в раздумье ко мне обращается:
- А я вот приехал, говорят, здесь старосты выступать будут.
Ну и что мне оставалось делать? Кто его за язык-то тянул? Не иначе, как мой Ангел хранитель постарался своему многогрешному подопечному потрафить? Теперь-то вот на восьмом десятке лет я наконец-то допёр до причины таких вот «случайностей». Делать нечего - признаюсь: вот, мол, один перед вами. Тогда Солженицын не просто ставит свой автограф, а записывает: «Сельскому старосте Анатолию Николаевичу Мухортову».
Тут вот какое пояснение надо сделать. За публикациями Солженицына, как и произведениями Сергея Залыгина, Фёдора Абрамова, Василия Белова, Чингиза Айтматова, Василя Быкова шестидесятых годов, я, что называется, пристально следил. Но в холостяцких общежитиях и в связи с переездами они подзатерялись у меня (пишут, это сугубо русская привычечка - «зачитывать» книжечки-то у друзей и знакомых!). Но вот ещё одна «случайность». Когда в 1974 году Александра Исаевича выслали из страны, сверху поступило указание, чтобы все его издания из библиотек изъять и сжечь, то тогдашний главный цензор нашего города (Тольятти) Анна Георгиевна Егоркина, зная, что я большой поклонник Солженицына-то, подарила мне и роман- газету и два номера «Нового мира» с его произведениями (весьма и весьма рискуя при этом!).
Подписал мне автор своего «Денисыча», я ему подсовываю «На поле Куликовом». Это была самая первая публикация Солженицына в СССР, ну и, конечно же, памятная ему. А после этого я его ещё более удивил (и наверно, порадовал, дав на подпись пожелтевшую от времени рукописную копию его письма четвёртому съезду писателей СССР. Это сугубо жёсткое и, конечно же, запрещённое письмо во времена моего заочного обучения на журфаке МГУ ходило в «определённых кругах» в первопрестольной (в частности, в Академии общественных наук при ЦК КПСС, где тогда защищал диссертацию мой бывший редактор Александр Михайлович Банкетов). Делая на нём запись: «На сохранённом экземпляре», Александр Исаевич, пытливо глянув из-под своих кустистых бровей, буркнул:
- А за это всё, особенно за письмо, как я слышал, и срок можно было получить.
- Бог миловал, - отвечаю.
И когда я шёл выступать, Исаич (только троих тогда мы так вот сугубо уважительно именовали – Ильича, Исаича и Трифоновича - Твардовского), сидевший в первом ряду напротив трибуны, посмотрел на меня подбадривающе.
Начал я так:
- Дорогие земляки, уважаемые гости, многоуважаемый Александр Исаевич! – прижав руку к сердцу, сделал поклон в его сторону. - Вот если вам придётся побывать в Сосновом Солонце Ставропольского уезда,, то по левую руку, как ехать на Самару, увидите три белокаменных здания. Это – волостная больница. А по правую руку двухэтажное здание, это – школа. Кто построил их в конце девятнадцатого века? Царь-батюшка? Губернатор? Нет. Земство!
Вот нас Запад демократии учит. А зачем нам изобретать велосипед? У нас в России со времён Александра Второго земство действовало – самая демократичная форма народовластия на местах. Земство тогда, как ныне нанотехнологии, у всех на устах было. А кто знает, что это такое? Вот мы с вами наших депутатов хорошо знаем? Нет. В лучшем случае - по предвыборному собранию да по газетам и телевидению. А в гласные земского собрания, начиная с волости, тогда выбирали хорошо, досконально знаемых людей. Крестьяне-поселяне своего, работники волостной больницы своего посылали, а не откуда-то со стороны, учителя – своего, купцы, торговцы – своего, ремесленники – своего и так далее. И в губернское собрание тоже каждая социальная группа из уездных гласных своего избирала. Так что это вопрос (и большущий!), кому у кого демократии учиться-то. Как начали мы с Петра Первого, который Россию матушку не на дыбы поднял, а на дыбу положил, обезьянничать-то, так никак остановиться не можем.
Вот ныне только и слышишь: сенаторы, конгрессмены, парламентёры, спикер! А возьмите, к примеру, китайцев, которые очень уважают себя и ценят своё национальное, - вы думаете, у них самый главный начальникв стране – «плезидент», «плитсетатель»? Нет, он у них какой-нибудь «хунь-мунь-мунь».
При этих словах все в зале чуть ли со стульев не попадали от смеха. А Александр Исаевич аж вскинул свои длиннющие, как у всех работных людей, ручищи вверх чуть не до потолка.
К вопросу о старосте (это уже пояснение читателям). Ещё одна случайность в моей жизни: этот пост мне передался как бы по наследству. Летом 1991 года позвонила мне дочка моей односельчанки Евдокии Ефимовны Наташа и говорит:
Мы тебя только что старостой на собрании избрали. Единогласно проголосовали.
Ничего себе, думаю, без меня меня женили. Как им это только в головы-то взбрело? И не первым ли в перестроечной России я занял этот пост? Ужель в данном случае сыграл (не иначе, как подспудно!) тот факт, что самым последним старостой в нашем селе был мой дед по матери Никифор Яковлевич Макеев? У всей нашей родни по макеевской линии о том времени остались самые тягостные воспоминания. Матушка моя незабвенная Анна Никифоровна не раз вспоминала как страшный сон: среди ночи прикладом в окно - бум-бум! Староста, так твою мать, выходи, старый хрен! Ставь солдат на постой. Давай хлеба, овса, лошадей. Не то – пулю в лоб. И что белые, что красные – без разницы!
Бабаня незабвенная Матрёна Емельяновна терпела, терпела и, наконец, взмолилась:
- Доколе мука сия, Никифор Яковлевич? Солдаты не расстреляют, так свои сожгут!
(Маленький штришок: ещё в моё время аскульские старушки называли своих мужей, в том числе и покойных только по имени-отчеству – никаких тебе Микиша, Ермолаша!).
Собрал дед сход и тоже взмолился:
- Ради Бога, освободите меня, миряне.! Я уже всем вам досадил постоями да поборами, каждую ночь пожара жду! – И бух на колени.
Тогда вышел на круг дед Сергей Самойлов (не глава ли «сеньорен-конвента» – тогдашнего совета стариков сельского; потом узнал, в каждом селе был такой полугласный орган самоуправления) и сказал, как отрезал:
- Зла на тебя, Никифор Яковлич, не держим. Не по своему произволу творишь. Послужи ещё миру. Встань, а то мы тоже на колени бухнемся. Верно, я говорю, миряне?
– Верно! – сход грянул так громко, что бабане на другой улице слыхать было («Чего это они орут-то, как оглашенные?»)
Правда, в скорости деду избавление пришло, в Аскулах комбед избрали.
Ныне и радостно, и горестно вспоминать то время, начало девяностых – время больших надежд и ожиданий. У моих односельчан было много радужных бизнес-планов по организации работ для селян по производству молока, сливочного масла, сыра и даже по выращиванию льна и конопли, чем ранее славилось Самаролучье. Рассказал об этом с высокой трибуны. К сожалению, им не суждено было сбыться. Но это уже другой разговор.
А речь свою в тот раз я закончил, примерно, так. Россия для нас не «эта страна», а Родина, Отечество. И не приведи Бог, кому-то из нас быть высланным за бугор, что простому человеку там делать? Ведь от тоски сгинем. Как героиня повести Леонида Леонова Евгения Ивановна. И не исключено, что попросим: «Ребята, а вы уж лучше кокните меня в приграничном березнячке: зачем мне чужбина? Как на Западе заметили, есть чисто русская болезнь – ностальгия. Неимоверная тоска по родине. Да вот перед нами живой пример! И показываю на Солженицына. Уж у него ли в Америке не идеальные условия для литературной работы были? Усадьба не хуже, чем у Льва Толстого. А вот как канатом притянуло и заставило всё бросить и при первой возможности возвратиться из забугорной ссылки на родину.
Когда я сошёл с трибуны и проходил мимо Александра Исаевича (это показывали по областному телевидению), он поднялся во весь рост и, как-то непроизвольно получилось, что мы с ним по-братски троекратно обнялись. И пока я шёл на место через весь зал (из-за опоздания мы сидели на самой галёрке) меня сопровождали рукоплескания.
Сел на место, смотрю на Александра Васильевича, на нём лица нет. Господи, чего это я такое сморозил, что так нашего уездного воеводу расстроил? Оказывается, в ходе выступления я пригласил Александра Исаевича в Аскулы, посмотреть, что стало за последние 70 лет с селом, где до революции насчитывалось 700 дворов. Главу районной администрации обеспокоило, а ну как писатель и в самом деле нагрянет в Аскулы?! Это же целый батальон солдат надо будет просить в подмогу, чтобы облагородить село, заросшее бурьяном. Как на иголках сидел наш воевода до конца конференции и успокоился лишь тогда, когда по его просьбе я выведал у Александра Исаевича, что эта поездка у него расписана заранее, так что на этот раз он не сможет у нас погостить, может, в другой раз удастся.
Увы, не удалось. Да и не было у него досуга-то. Не только в тот приезд в Самару, чтоб ко всему прочему и пообзирать тюрьму, в которой он сидел в своё время в районе трамвайного парка, но и вся его жизнь была расписана чуть ли не по минутам.
На обратном пути шофёр уже не так «гнал машину», так что мы с Александром Васильевичем наговорились, как мёду напились. Как оказалось, мы с ним оба-два не только крестьянские дети, но и заядлые книголюбы.
Ну а в Аскулах, шутка шуткой, а той же осенью выкопали три колодца и кладбище наконец-то огородили. Александр Васильевич оказался человеком слова и дела (мы в этом потом не раз убеждались). Да и средства тогда в районной казне были .
Опубликовано в "Ставрополь-на-Волге" № от 16 августа 2012 года