В плен он, мой тогдашний собеседник, знатный комбайнер одного из степных районов нашей области, попал еще в сорок первом. Как попал? А как попадали тогда миллионы других? И в Первую мировую попадали в плен тысячами и тысячами и всё, главным образом, из-за бездарности, а то и предательства командования. Тот же Тухачевский, пишут, в плену был. Правда, он сбежал оттуда. Тогда, в Первую мировую-то, говорили у нас в лагере, сделать это, особенно офицеру, не трудно было. А нас, ого-го, как строго охраняли!
Но где-то к концу войны, когда в тылу работать некому стало, а фронт надо кормить, меня, говорит, в числе многих других к бауэру, ну по-нашему к состоятельному крестьянину, как бы к кулаку (у них там все кулаки) отдали из лагеря-то. Кормил неплохо, что сами, то и мне. Да еще и денежки платил! Ну небольшие, конечно, но на пивко и курево с доволиной хватало.
А деньги у них понедельно заведено платить. Ну и правильно: сразу видать, что ты заработал. К тому же у них строго: не только день в день, но и час в час. На тот раз он мне прямо в поле заплатил. Ну и вот: едем мы с ним на обед. Я пиджак с деньгами рядом положил. Хвать-похвать, а его нету. Хозяин, говорю, я нынче обедать не стану: в поле возвращусь. Что так? Пиджак с денежками, говорю, у меня наземь свалился. Ну и что с того, говорит, ничего с ним не станется. Не бойся, не затопчут его. Кто за нами поедет, на обочину положит.
Ну обычно-то я с обеда не шибко спешил. А это хозяина поторапливаю: поехали, говорю, поехали поскорее в поле-то. А он спокойный такой: ничего-де с нашей пшеничкой не сделается – успеем убраться. И правильно, между прочим, делают: не торопыжатся, как мы.
Возвращаемся в поле, а меня так и подмывает слезть с телеги и лошадку обогнать. И что же вы думаете? Лежит мой пиджачишко на обочине, аккуратненько-аккуратненько сложенный. Я первым делом в карман сунулся и сам себе не верю: целехоньки мои денежки-то! А хозяин смеется: я же говорил тебе, не затопчут твой пиджак.
Вот что значит – приучили людей к честности. Мне там рассказывали, у них, говорят, в средние века лет триста подряд руки рубили за воровство и принародно вешали. Вот и воспитали народ-то! Вот чему бы поучиться у немцев-то! Так закончил свой нехитрый рассказ мой тогдашний собеседник, когда мы разговорились в его доме после интервью с ним о колхозных буднях.