Ну вот и июль на дворе. Древние римляне назвали этот благословенный месяц в честь Юлия Цезаря. Древне-русское же название его - липец. В это время на радость пчеловодам и пчёлкам липы цветут. Вот кому розы, орхидеи, а ещё и глицинии всякие любы. А русичам что может быть благоуханнее цветущей липы?! Бывало, как об эту пору (особенно ночью) с Бобыльской (горы), со Стрелки (урочище, а не бандитская сходка!), от Гусинца (Гусиного озера) или со стороны Енаралова (Генералова, конечно) колодца занесёт в село волны этого благоухания – вся душа твоя воспаряется, а юные подруги наши прямо на глазах расцветают и нежнее и ласковее становятся…

   Кстати сказать, липа сердцевидная стала Зелёным символом нашей области. Из более 30 тысяч голосовавших 8658 человек отдали первое место именно этому дереву. Выбор самарцев символичен, так как листья липы напоминают очертания нашей области на карте. Серьёзным конкурентом у неё был пуд, набравший 8240 голосов. Шиповник и ландыш майский набрали 3931 и 3820 голосов соответственно. Надо ли говорить, как потомок самаролукских пчеловодов и бортников наших славных на всю Русь-матушку медоносных мест, я доволен таким выбором? Не знаю ничего отраднее: выйти вечерком и наслаждаться-упиваться воистину волшебными липовыми благоуханиями.

    Видимо, этот месяц очень важен в народном календаре, если у него, достославного, больше, чем у всех других месяцев, наименований. Величали этот месяц на Руси ещё грозовиком: грозы в эту жаркую пору такие, что лошади ушами прядают. Бывало, как шандарахнет, как шандарахнет над самой головой – забавно было наблюдать, как молодицы и юницы аж приседали от страха. А ежели она где-нибудь под навесом в твоих объятиях пребывает – ну ни такая ли прямо на глазах кроткая становится (но не более того!). Ох, грехи, грехи наши молодецкие…

    А ещё жарником называли. Весь этот месяц, да и в августе жара неимоверная - ниже 30 градусов температура не опускается. Он и сенозарник. Рано-рано, нередко ещё при утренней заре рачительные и благомысленные сельчане начинают косьбу. Под утреннюю прохладу да и у за ночь-то отдохнувшего росистая травушка под молодецкими взмахами вчера поздно вечером отцом «пробитой» (молотком заострённой) косы (вжи-ик, вжи-ик!) вот уж воистину так и стелется, так и стелется за тобой!  

    «Коси коса, пока роса. Роса долой – и мы домой». Как бы ни так! Это у моего самого любимого поэта Александра свет-Трифоновича Твардовского так складно в его поэме «Страна Муравия» получилось. Не иначе, как для красного словца! Знал великий русский поэт (По-настоящему великий-то! Это тебе не какой-нибудь нынешний выхваляшка, которых наши либералы в гении мастаки самопроизводить!) и знаток крестьянской жизни: жара жарой, а сенцо согребать, копнить, в поле стоговать или на усадьбу перевозить надо, не мешкая.

     Пожалуй, нет на селе работы страднее, чем эта самая косьба. Помаши-ка день-деньской косой-то, согребание и копнение разгрузкой покажутся! Бывало, к вечеру у нас с братаном Вячеславом голые (для загара – и тогда он у молодёжи предметом гордости был) спины чуть ли не на миллиметр солью покрывались. А на отце (он не загорал, всё лето белокипенный ходил – на старости лет и я с него пример беру) рубаха колом стояла. Матушка, бывало, обольёт его у колодца ведром тёплой воды, только тогда рубаху снять можно было.

   Только и слышно, бывало, об эту пору: быстрее, быстрее, быстрее! Повечеру, как его на сушило-то смечем (спешно-спешно мечем-то, с навильниками бегом бегаем!) – матушка скажет удовлетворённо-удовлетворённо: «Как украли сенцо-то!». У дождя, вот уж воистину гостенёчка-то об эту пору крайне не желанного, «украли»-то. А сколько раз и так случалось: уже домой его привезли, с машины или с воза свалили около сарая. И тут тебе - дождик! Не успели сметать его. А подмоченное, хоть и сверху, всё равно в сенник не сложишь.

   Или вот скосил ты участок, к вечеру сено в валках подсохло – пора согребать и копнить. И на тебе: дождь, да затяжной. Сенцо всё почернеет – на корм не годится. И вся твоя дневная работа – «псу под хвост», ну то бишь пропала пропадом. Ну ладно, если ты в одиночку и косой косил (от силы воз у тебя пропадёт), а если помочью или сенокосилкой («безвозмездно», конечно же!) тебе по наёму-найму весь твой пай за этот день скосили?! Горе горькое!

   Так что я о-очень хорошо понимаю мечту сельского паренька: «Роса долой – и мы домой». Как бы ни так! Я больше, чем уверен: Санёк, сын дяди Трифона вместе с отцом и братьями косил травушку-муравушку целыми днями (быстрее, быстрее, чтоб до дождей управиться!). Не поверите, втроём (отец и мы с братом) на покосе за день ведёрный бидон кваса или воды выдували. Вот оно как молочко-то на селе «добывалось».

   Почему - «добывалось»? Поясню. Послала как-то матушка нас в Отважное (ныне Жигулёвск) с тремя бидонами (отец на коромысле с грузотакси два нёс) молоком торговать. И вот подходит к нам этакая фря, женушка какого-нибудь начальничка, на строительство ГЭС присланного: «Какое у вас тут молоко-то дорогое – вы что его, как золото, добываете?». Переглянулись мы с отцом: тебе бы, думаем, хоть разок даже не покосить, а просто рядом с нами на солнцепёке день-деньской посидеть, узнала бы, как оно «добывается».

   К слову сказать, не больно-то охотно матушка нас «коммерсантить»-то в Отважное посылала. Как увидят, бывало, молочницы нас – «из поганого ружья» расстрелять готовы были: выражаясь по-современному, демпингом мы с отцом-то занимались, цену на рынке на молоко сбивая. Как распродадимся по дешевше – молочницы рады-радёшеньки с нами распрощаться были, с конкурентами хреновыми (ударение на первом слоге!)…

   Господи, что же с нами сталося? Внук моей мачехи тёти Тани Феклистовой (трудяга из трудяг, скотный двор у него, как хоромы!), житель Соснового Солонца Сергей Столяров позапрошлой осенью посетовал горестно-горестно: коровку-то свою под нож пустил, скотину держать нынче никакой возможности не стало…

   Умолчать ли? Кроме колхозных (огромных-огромных) при незабвенной памяти председателе колхоза Федоре Ивановиче Булине на селе ещё два мирских (частных) коровьих стада было – теперь на весь Сосновый Солонец всего несколько коровок осталось. Скажи вот я своему двоюродному деду Якову Михайловичу Костину, который в Первую мировую в Польше и в Западной Белоруссии воевал, что молочко-то и говядинка к нам в Самарскую губернию оттудова поступают, а картошечка и моркошечка – аж из Израиля, - представляю, как он, моим домыслом из гроба поднятый, поглядел бы на меня, при этом пальцем у своего седого виска покручивая: ты, мол, внучек, того что ли?

   Вот поговорки и приметы этого месяца:

   «Июль - макушка лета».

   «К концу месяца много рос» (не поверите: бабёнки, за черёмухой в лес идучи, бывало, бедненькие, мало не до пупа промокали!).

«Утром сильная роса и туман - к хорошей погоде».

   Сколько раз молодым, неопытным селянам да и горожанам-дачникам ошибаться доводилось. Утро солнечное, безросное – ну, думает, денёк погожий ожидается. Ан, получается по многовековой примете крестьянской: «Сильная роса – в вёдру, сухорос (нет росы) – к дождю». И далее: «Ночью нет росы, а в низинах не видно тумана – к ненастью».

   «Багровые зори - к ветрам».

   «Ранний щебет жаворонков - к хорошей погоде».

    У меня правило: рано-рано утром выйду на крыльцо – заливается этот Божий любимец, значит, вёдро будет. Бери лейку в руки и поливать. Часом, примолк он - у прадедушки Толи отгул. В прежние времена шутковали: «Маленький дождишко, а колхознику всё одно отдышка». А начальству районному и областному и награды.

Вот мои шутки советского времени по этому поводу:

   Иной дождичек для урожая лучше партсобрания.

    Эта туча принесла в наш район минимум, как три ордена и семь медалей, а благодарностей не счесть.

    Охо-хо! Вот и не верь после этого приметам. Нет, не зря, оказывается, уже с обеда у прадедушки Толи стало спину ломить. Ублажил-таки дождичек окрестности наши. Только вот побаловал природу-то он слегка-слегка. Ну чисто юный паж в расцвете сил красавицу-госпожу. Но истомившиеся растеньица и тем довольны. Как воспрянули они, как лихо трепыхаться стали под порывами ветерка!

   «Если гром беспрерывен – будет град». Не приведи Бог такую напасть! У нас в Аскулах, рассказывали, градом чадолюбивого гуся насмерть забило. С пруда со своим выводком перед дождём поспешал, да не успел. Собрал деток под себя, распластав крылья, - так и погиб, сердешный (на последнем слове даже у мужиков першило в горле!). А гусыня жива осталась? Жива, ответили мне односельчане, пожимая плечами…

     Ну с горожанами Господу Богу проще: им бы зимой в квартиры исправно тепло подавали, а летом – чтоб не шибко жарко было. А вот на селянина угодить – тут даже Ему иной раз справиться трудненько бывает. Вот, скажем, окончание июня – начало июля: на дворе сенокосная страда: упаси Бог даже от маленького дождичка сенокосца, чтоб сенцо в валках не погнило. А у хлебороба (одновременно зачастую того же сенокосца!) на сердце маята: без проливного дождичка у колосовых об эту пору какой налив будет?!

   Опять же бабы: у них по бездождью капуста квелится, да и картошечка, на что уж неприхотливая, а в сухмень-то и ей не гоже. А тут ещё и грибники в большой-пребольшой претензии: без дождичка-то в лесу даже поганок не видать – ну ни горе ли горькое для любителей «тихой охоты»?!

   Ну вот терпит-терпит Господь Бог да как напустит проливные дожди на всю неделю. Горожанину иль горожанке что? Зонтик прихватили и айда-пошёл на автобус-троллейбус иль пешочком для разгулки по асфальту проатмосфериться – эка невидаль! А селянину?! Дороги-просёлки развезло – ни за хлебушком, ни за постным или лампадным маслицем в волостное село не выбраться. Сенцо, благовременно с поля не вывезенное, даже в копнах гниёт, колосовые ливнем аж повалило, картошечка, наиболее любимый продукт наш общероссийский, того и гляди, фитофториться начнёт. И откуда только эта напасть – фитофтора-то на наши головы? Ни бабаня, ни покойная матушка про неё слыхом не слыхивали – и поди ж ты, как саранча нагрянула. Бывало, ненастной осенью картошечку-то аж в октябре выкапывали (до этого у многих до неё руки не доходили) – вот она, бывало, и лежит в землице-то, как полугодовой младенчик в зыбочке, беленькая-беленькая, свеженькая-свеженькая! А это чуть что, и будто в грязно-белый халат облачилась.

   А бурёнки и скот мелкорогатый – им тоже неспособно под дождём-то круглосуточным, им тоже под кров, под навес гожится. А голод-то ведь не тётка – вот и размыкАют и мыкают они под дождём-то. На что уж кошка – ну ни домашнее ли животное, а и то на непогоду в обиде: «до ветру сходить» незадачей стало…

   И только одно «сословие» от проливных дождей в усладе и «отпаде» - грибники! Им что? Плащ накинул, резиновые сапоги с портяночками натянул и, как любовник молодой на свидание, айда-пошёл на заветные грибные места, у нас любовно именуемые приметами. Вот кому никакой дождь не помеха. А что вот который день дождит и на дорогах грязь непролазная – это даже и хорошо: пришлые и приезжие из Тольятти или Жигулёвска не нагрянут. А то, видите ли, они разлачили-разведали наши приметы-то – отбоя от них нет. Всё бы ничего, но вот охота-то для многих из них не то, что не «тихая» (орут в лесу, как оглашенные, распугивая живность лесную), но ещё и варварская! Мало того, что гриб из земли с корнем вырывают, так ещё и всю корневую систему у него порушают. А, казалось бы, чего проще-то и незатейливее (и благодатнее!): срежь его, грибок-то (в том числе и «многосемейный» опёнок!), а ножку-то присыпь опавшими листиками или землицей? Поверь, сынок, прадедушке Толе, грибнику с более чем полувековым стажем: через два-три дня придя на эту примету, на этом самом месте тебя будут ждать- поджидать уже два-три грибочка. Не я один печалуюсь: сколько наших грибных примет порушено таким вот варварством пришлых-приезжих, не иначе, как и в других случаях, живущих одним днём, привычкой сорвать что-то, а дальше, хоть трава (и гриб!) не расти.

А еще одна проруха у горожан-грибников: они, будто на звероловство снарядившись, по грибы, на эту вот уж воистину интимно-праведную и вот уж воистину «тихую охоту»-то под хмельком отправляются, да ещё и с собой берут. Ну это всё едино, что свидание с любимой в таком состоянии проводить. Казалось бы, сколько страсти и упоения, а у тебя ничегошеньки в душе от этого свидания в душе не запечатлелось…

   1 июля – Федул.

   «Федул на двор заглянул – пора серпы зубрить, к жнитву готовиться загодя» (Даль).   Видели, сколько зазубрин на серпе-то – не по более ли сотни? И по каждой надо напильником пройтись! Сколько времени это очень и очень копотное дело у селянина отнимало! Я думаю, вы уже смекнули, откуда взялось школярское выраженьице: хватит-де на улице играться – пойду таблицу умножения зубрить.

Кое-кому, как говорится, на засыпку вопросец от прадедушки Толи: а вызубрил ли к пятому классу таблицу умножения ваш отпрыск? Намедни по «ящику» узнал: а почто-де ученику таблица, коль ноутбук под рукой? Как тут не вспомнить двухвековой давности недоумение мамаши недотёпы Митрофанушки из комедии Фонвизина: а зачем-де её дитятке знать географию, коль на то извозчики есть? А уж тем более почто знать эту самую географию нынешним митрофанушкам, когда взял билет – и на Багамах!

    Нагрянули как-то ко мне в Аскулы старые друзья и собратья по перу. Ну с бутылочкой, конечно, да не с одной, потому как кому это неведомо, что журналистская братия при их архистрессовой профессии самыми заядлыми трезвенниками являются?! А случилось это как раз об эту пору - в первой половине июля. Ни грибков, ни молодой картошечки. Редиска уже отошла, а огорцы и помидоры не подоспели...

    И вот выставляю я на стол двухлитровую банку маринованных стрелок чесночных. Поначалу-то они, побратимы мои, некоторое время в недоумении пребывали: что это, мол, такое? А как распробовали - за уши не оттащишь!

    Есть которые эти стрелки-то чесночные за забор или в мусорку выбрасывают. А зря! Закуска из них на всю зиму знатнейшая получается.

    А готовят ее так. Поначалу отрежьте головки. Но не выбрасывайте их. Потому как они вам сгодиться могут:

     - для густоты рассола в банке;

     - растолчённые - в окрошку пойдут;

     - как отрава для овощных и садовых вредителей хороши.

    А сами стрелки на трех-четырехсантиметровые дольки порежьте. Мариновать стандартно, как все другие овощи. Мои домашние в банку ничего, кроме уксуса, не добавляют. А я думаю, можно и любисток туда приправить, и хренок, и укропчик с петрушечкой, и иссоп с эстрагоном..

       2 июля – Зосима - покровитель пчёлок.

    У Даля про этот день так: «Зосима – пчёлы мёд запасают». Этот святой считается покровителем пчёл – самых благородных и самых полезных насекомых (никому: ни людям, ни растениям от них нет вреда – одна польза). А какие трудолюбивые! Аскульские пчеловоды любили рассказывать такую байку. Трутням якобы после того, как они сделали своё нехитрое дело – оплодотворили матку, предложили стать медоносами. Так они, узнав, что пчеле, чтобы собрать фунт мёда, надо налетать тысячи и тысячи километров (теперь подсчитали: около двухсот тысяч!), то в ужасе аж крылышками замахали: нет уж, нет уж – лучше порешайте, как дармоедов-тунеядцев!

   С пчёлками-то никакой кризис не страшен – они всю вашу семью медком завсегда налакомят.    Это я, как правнук, внук, сын и племянник пчеловодов, доподлинно знаю. Увы, увы, какая знатная пчеловодо-бортническая династия на мне, недотёпе, прервалась! Может, на продажу и не останется, но свои в обиде на них не будут.

   Что умна, то умна эта особо любимая Божья тварь: «Пчела знает, где мёд брать». А то!

   «Когда пчёлы сильно летят (быстро возвращаются к своим ульям), то скоро дождь». Вот каким чутьём их Господь Бог наделил! Ни барометров им не надо, ни телеоракуловских прогнозов погодных.

   «Перед засухой пчёлы становятся злее, чаще жалят». Много вы видели ребятни с опухшими глазами и лицами от пчелиных укусов в пасмурную погоду? То-то и оно! А вот в жаркую – берегись! Ни с того, ни с сего (ну это на твой взгляд – «ни с того, ни с сего»!) ужалить может. Что шалеют, то шалеют они в жару-то. Не любят они на манер самаролукских (а сказывают, и заволжских) бабёнок, когда по такой жаре им досаждают ну, например, такими простосердечными вопросами, мол, где это ты шастала?

      «Пчеловодам нет милее Зосимы и Савватея. Святые пустынножители – наших пчёлок отцы-покровители». И ещё признательно-благодарственные присловия в их честь:                              «Пчеловодческая братия любит-чтит Савватия».

«У святого Зосимы к пчёлкам милость просим мы».

   Говоря современным языком, праздники в честь преподобных пустынножителей Зосимы и Савватия – и весенний перед выставлением ульев из омшаников на пасеки, и вот летний перед началом «заливания сотов» как бы «узкопрофессиональные». Но не в Самарской Луке – в одной из самых-самых медоносных на Руси, которая исстари была заполонена-заставлена пасеками. Вот ежели попали вы в дремучем лесу километрах в пяти – семи от села на поляну сотки в две размером, поросшую двудомной крапивой и лопухами, – значит, в старину здесь была пасека. Чуть ли не в каждом третьем дворе и в самом селе у нас стояли приусадебные пасеки.

   В июле в связи с сенокосной и уборочной страдой опасаются как лишних дождей, так и засухи. Потому и все приметы о дожде и засушливых днях:

«Если в июле тучи простираются по небу полосами – будет дождь».

«Если утром трава сухая – к ночи ожидай дождя»

   А вот «зеленоватая окраска луны – признак наступления сильной засухи».

«Утром туман стелется по воде – будет хорошая погода».

«С утра парит – дождь дарит».

«Глухой гром - к тихому дождю, гулкий - к ливню». «Гром беспрерывен - будет град». «Гром гремит долго и не резко - к ненастью, если же отрывисто и непродолжительно - ненастье установится надолго».

«Сильная роса – к ясному дню».

«Если дождь пошёл с обеда - затянется на сутки».

   Зело хорошие «метеорологи» птицы, наземные и земноводные животные и насекомые:

«Ласточки высоко над водой летают – к вёдру».

«Грачи вьются высоко стаями и стрелой опускаются на землю (будто пикировщики – смеялись в детстве мои внучки Илюшенька и Егорушка) – перед ненастьем».

   «Разворковались голуби – будет хорошая погода».

«Кулик кричит перед дождём».

«Удод поёт к дождю».

«Если лягушка прыгает по суше – в скором времени пойдёт дождь. А вот если сидит в воде, хоть и тучи на небе, дождя не будет».

«Комаров много налетело – завтра дождь будет».

«Если оводы сильно нападают на скот, то предстоит хорошая погода» (Вот уж от кого не ждёшь добрых вестей-то!).

«Сильный треск кузнечиков в июле предвещает сухую погоду».

   Неплохие предсказатели погоды и растения:

«Если цветки жёлтой акации утром сильно пахнут – днём или к вечеру ожидай грозы».

«Перед ненастной погодой сильнее пахнут многие травы и цветы (левкой, донник)».

«Если колючки чертополоха отогнуты от головки цветка – предстоит день с ясной погодой; если плотно прижаты к ней – к ненастью».

      «Клевер сближает свои листочки и наклоняется – перед ненастьем». Кстати сказать, лучше всякого барометра прадедушке Толе предсказывают на его огороде кустики этого милого растения о приближении ненастья. У нас с соседкой две обоюдо-перекрёстные приметочки: как ей подзанывшие косточки, а мне клеверные листочки сигнал подадут – знать, вечерняя поливка отменяется. Сядем с ней рядком в сенцах и примемся по старой русской привычечке косточки родному начальству (только не соседям!) перемывать на досуге-то!

   6 июля – Аграфена купальница. Начало купального сезона на селе. В старину! Ныне вон и в мае начинают купаться, а посему даже и не на старости лет, а уже и в молодости на прострелы да на ломоты жалуются. А на Аграфенушку водица тёплая-тёплая, будто молочко парное. Тело-то человеческое в ней нежится и чуть ли не воскрыляется. Нет, что ни говорите, а предки по смышлённее нас вели себя: их в одну пору с лягушками в воду кнутом было не загнать.

   Этот день на селе был как бы кануном языческого празднества Ивана Купалы. Начинали его с того, что ближе к вечеру ходили в баню, даже если это и не суббота – банный день на Руси (по воскресеньям это только нас, солдатиков в баньку-то водили).

   Разговорился как-то со сверстниками – и по сю пору помнят: какое упоительное благоухание источали после такой баньки тела наших юных подруг во время игры в «третий лишний»! Игры, танцы в наше время сопровождались целомудренно-уважительным контактом юных тел (бывало, нечаянно коснется рука девичьей груди – сразу же виновато отскакивает, будто током её ударило!). А нынешние танцы? Стоят, обособясь, друг перед дружкой – ногами топ-топ, будто снопы на гумне молотят ими.

   Любили наши предки париться с различными растениями для ради удовольствия (ароматы-то, ароматы-то какие по бане распространяются от той же душицы!) и поправления здоровья. При этом особое внимание уделяли больным и старым, которых нередко на руках приносили в баньку-то. Здесь их парили и натирали целебными травами.

   Некоторые даже пол в бане устилали травами. Покойница матушка моя была категорически против этого:

   - Ещё чего! То грязь с нас через половые щели прямо в землю уходит, а это шлёндать по ней придётся. А потом ещё выносить это месиво надо, хоть резиновые рукавицы надевай.

   Что чистюля, то чистюля была покойница. Это надо: придет, бывало, с поля с ягодами, которые часов пять по жаре собирала, минутку-другую на крылечке передохнёт и сразу же полы принимается мыть. «Притрёт» их и только после этого самовар ставит…

   Нет слов, хороши ароматы от трав в бане и от душицы, и от шалфея, и от мяты, но прельстительнее всего не эти изыски, а ароматнейше-целебный запах молодого берёзового веничка. «С травами чаи надо пить, а не задницы обмывать. Надышишься ими чересчур, аж голова кружится!» - я полностью согласен с мудромыслием покойницы-матушки. Не жаловала она изыски-то!

   Чего только, бывало, не наслушаешься от взрослых, когда они беседуют, не обращая внимания на малолеток. Помню, как наши старушки, сидючи на крылечке (а мы, детвора, в подмостье игрались), подсмеивались над собой, вспоминая свою первую общесемейную помывку в бане в качестве молодой снохи-невестки. «Свекор у меня насмешник был. Ну-ка, посмотрим, посмотрим, говорит, какая она у нас под сарафаном-то! А я без пара вся взмокла, стою перед всей семьей голышом. А мамынька-свекровушка, дай ей Бог Царствие небесное, жалела она меня, особенно, когда на сносях бывала,- она на него колгушкой: будет тебе смущать бабенку-то, полезай вон на полок париться!

Такая вот общесемейная помывка была не только следствием простоты тогдашних нравов,- она, так сказать, диктовалась суровой необходимостью. Бани тогда топились по-черному, каменкой, подтопить которую в ходе помывки, как теперешние банные печи, было невозможно. А горячей воды для помывки от силы трехведерный котел наверху каменки да ведро со щелоком в устье её. И это вот на всю огромную семью. Так что и так вот приходилось: не лежа, а сидя нередко парились. Один веником хлещется, а остальные (чтоб пар зазря не пропадал!) на полке рядом с ним сидят, а то и на полу стоят.

Я думал, так только у крестьян было. Оказывается, и у богатеньких тоже. Вот как об этом у Тэффи в ее рассказе «Банный чёрт» русская эмигрантка в Париже рассказывает:

« Так вот, жили мы, значит, по старинке, всем домом вместе говели, летом на богомолье ездили, по субботам в баню ходили, тоже всей семьей. Там у нас так водилось».

Как выясняется, вместе с ними в баньку-то и нянька ходила, а потом и дочка ее, взрослая девица Ганька заодно уж. Все бы ничего, но чужую девку-то они зря с собой брали. Хозяина этого большого купецкого дома бес попутал. А все эта самая Ганька виновата – ведьма сисястая…

В этом плане в моем родном селе ничего подобного не случалось. Потому как «посторонним вход» в баню был воспрещен! А насчет того, что у нас в селе якобы снохачи водились,- это все враки и досужие домыслы злокозненных «лапшатников» (так у нас в Аскулах сосново-солонецких исстари дразнили, а они нас в отместку – «тыквенниками»). На себя оглянулись бы – злопыхатели!

Ну на Руси помывка в бане общесемейная была. А вот в Грузии в общественных банях мылись сообща. Вот как описывает Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум» тифлисские (тбилисские) бани:

«При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. «Пойдем, пойдем, - сказал мне хозяин… Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не торопилась покрыться своею чадрою, ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны…» - не удержался от похвалы певец и аматер-любитель женской красоты. И следом присовокупляет: «Зато не знаю ничего отвратительнее грузинских старух: это ведьмы».

А это уже современная «совмещенная» баня в ФРГ, в которую водил Владимира Солоухина его франкфуртский приятель:

«Не встретив ни одного человека, мы прошли в то помещение, где по стенам устроены шкафчики. Через три шкафчика от меня раздевалась юная светловолосая девушка. Ну мало ли что? На пляже тоже ведь лежим и загораем все вместе. Я нарочно замедлил свое раздевание – посмотреть, какой там купальничек останется на соседке… Но на девушке после трех-четырех ее ловких движений не осталось никакого купальника. Как ни в чем не бывало она пошла в душевое отделение. Было бы смешно теперь остаться и ходить по бане в трусах или даже в плавках.

Должен свидетельствовать, что психологическое приспособление (адаптация) к этой не столь обычной для москвича обстановке происходит мгновенно… Все ходят, каждый занимается своим делом, никто не пялит друг на друга глаза, все равны, все одинаковы. Как в далекую старину… Ну, конечно, иногда невольно скользнешь взглядом по юной груди, а то и по всему стройному стану, но это как-то вот именно словно по мраморному изваянию, как-то это больше от любования, нежели от эротики.

В те часы бродило нас по бане около тридцати человек. Можно было понять, что некоторые пришли парами: парень и девушка, муж и жена…»

У Даля на сей день: «Моются и парятся в банях, общее купание с песнями».

    «Предоставлю слово» Мельникову-Печерскому, автору эпопеи «В лесах» и «На горах» (мы с вами, кстати сказать, живём на Горах, то бишь на правом берегу Волги-матушки):

   «Молодёжь об иных травах, об иных цветах той порой думает. Собираются девицы во един круг и с песнями идут вереницей из деревни собирать иван-да-марью, любовную траву (любжу) и любисток. Теми цветами накануне Аграфены Купальницы в бане им париться, «чтобы тело молодилось, добрым молодцем любилось». А пол, лавки, полки в бане на то время густым-густёхонько надо устлать травою купальницей.

   Под вечер купанье: в одном яру плавают девушки, в другом – молодые парни. Но один молодец, что посмелее, как начнёт отмахивать руками по сажени, глядь, и попал в девичий яр, за ним другой, третий… Что смеху, что крику!.. Таково обрядное купанье в вечер Аграфены Купальницы».

   Аскульские добры молодцы и красны девицы устраивали общие купания в достославном тогда озере Разлив. Тогда, конечно же, ни о каких купальниках даже в городах-то слыхом не слыхивали, так что купались все вместе обнаженными (только девицы на одном берегу, а парни на другом – ну и долго ли на средину озера кое-кому для общения сплавать?). Признаться, слыша такое, я, «тронутый» городской цивилизацией, изумлялся: а куда же родители-то смотрели? Почему разрешали? А потому, как понял теперь, что сами, будучи молодыми, делали так же и знали-ведали, никакого зазора в том не было, ибо о блуде там не могло быть и речи.

   Да, купание в реках и озёрах на Аграфену-купальницу и на Ивана Купалу было общим. Как бы даже ритуально! И, повторюсь, конечно же, ни бикинях. И никакого при этом блуда! Может, потому, что в банях мылись на селе да и у купцов «без пивка», а купались «без водочки»? Да и то сказать, в ритуально-обрядовой, а также житейски-вынужденной обнажённости, как, например, у кормящей матери, – ничего срамного в ней не увидишь…

А к тому же, чего стыдиться и зазориться молодому парню и красной девице, если они не только не уродливы, а статны и красивы? Что у тебя за плечами ангельские крылышки пробиваются что ли или ниже поясницы хвостик болтается?!

   У Даля на эту дату вот ещё что: «Травы в соку, сбор лечебных кореньев. Накануне (и в ночь) на Ивана Купалу собирают лечебные и знахарские коренья и травы». Да, травы в эту благодатную пору в самом соку. А посему самое-самое время собирать лечебные растения и коренья.

   Итак, Аграфена-купальница – это для всех. А вот Аграфена-травница (лекариха) – это, так сказать, для «избранных». Как моя покойная бабаня незабвенная Матрёна Емельяновна. Потому как травы – «дело тонкое». Тут и травануть, и травануться – никому не приведи Бог. Заметили: трава и отрава – одного корня слова-то? Как и, повторюсь, еда (по-старославянски – яда) и яд.

   Бывало, бабаня, как печь истопит, по дому и во дворе приберётся – и (аля-улю!) в поле и в лес построчила! Возвращается уже под вечер. И принимается травы на пучки и пучочки раскладывать. Проволочкой медной сподручнее бы их связывать, но бабаня (ну ни ретроградка ли?) была категорически против – шпагатом или суровыми (скрученными) нитками их связывала. Это уж я, «прогрессист-новатор», спустя годы и годы, пучочки с душицей, зверобоем и тренди-бреем (запамятовал название, но очень пользительная травка-то!) медной проволочкой-то стал связывать.

   Развесим, бывало, мы с ней эти пучочки в чулане – целую неделю в сенях духмянно. Отец этим вечером, бывало, возвратится с работы, принюхается и сразу же (в который раз!) догадается: «У нас завтра Иван Купала?» (Дело прошлое, по всему было видать: любил он этот праздничек – Ивана Купалу-то! Да он ли один?).

   В старину даже в больших сёлах аптек не было. А из города только йод привозили, ну ещё хинин (страдали тогда лихорадкой; по себе знаю, какая это «сволочная» болезнь). А посему для селянина все лекарства - из леса да с поля, ну ещё с огорода (редька, хрен). Так что «травниками» были тогда на селе и фельдшер, и провизор.

   Самолично убедился: травничество - это талант и даже искусство. Дня не было, чтобы к нам в дом кто-нибудь да не наведался, обращаясь к бабане - кто как: «Бабушка Матрёна» или «Матрёна Емельяновна», мне бы чего от кашля; мне бы чего от живота; мне бы чего – всё тело чешется, будто сроду в бане не была и т.д., и т.п.

   А молодые бабёнки и девки - те чего-то шёпотом просили (только не приворотного чего-нибудь - знахарством бабаня не занималась!). И всех она ублажала, никому не отказывала, предварительно наставив просительницу, как травку заварить, настоять и употреблять.

- Анка, Анка! - не раз при мне взывала она к своей дочери. - Учись травам-то, пока я жива.

   Увы, не восприняла эту науку моя матушка покойная Анна Никифоровна («Да разве тут всё упомнишь! Ещё отравишь кого...»). Года два ещё висели на всех четырёх стенах чулана пучочки с травами по кончине бабани, пока за ненадобностью матушка не выбросила их за забор. Так вот бесславно и закончилось на бабане наше родовое травничество (сама она, бабаня-то, восприняла этот дар от своей бабушки). Но долго-долго, лет, наверное, десять ещё источали стены нашего чулана запахи бабаниных трав. Зайдёшь, бывало, в него и как в летний полдень в поле побывал.

   Не сидели без дела на Аграфену и ворожеи-знахарки. Эти тоже собирали травы и коренья, но «лютые», то бишь «бесодейственные», чтобы привораживать да порчу наводить...

   Травники в отличие от колдунов на Руси считались как добрые целители, не приступающие к делу без креста и молитвы. Заговоры их в основе своей состоят из обращений к Богу и святым.   Самые лучшие знахари - из числа старых пчеловодов, которые всё время на природе, а к тому же мудрые пчёлы умудряют и человека.

   Кто-то может подумать, что моя бабаня на этом какой-то бизнес имела – упаси Бог! Всё сотворялось в помин душ усопших родных и близких и во здравие живущих. И бабаня в этом отношении была отнюдь не исключением. Так поступали тогда все или почти все люди пожилого и зрелого возраста. Не только женщины, но и многие мужчины нашего села. Вот подправили или перекрыли сараюшку воскресным днём или будним вечером вдове фронтовика или одинокой старушечке. В знак благодарности выносит она им бутылочку горькой – вы думаете, они польстятся на это? Да их же собственные жёны потом укорами-попрёками изведут-запозорят: «Ай-яй, кого опивать-то не постыдились! А ещё фронтовики!..».

   Никаких кореньев, кроме девясила, бабаня не собирала. А девясил, я это на себе убедился, воистину чудодейственный корень. И от простуды, и от ломоты, и даже «от живота» (от кишечных заболеваний) пользует.

    А вот как об этом поведано знатоком русской жизни Мельниковым-Печерским:

«На Аграфену Купальницу, за день до Ивана Купалы с солнечным восходом по домам суета поднимается. Запасливые домовитые хозяйки, старые и молодые советуются, в каком месте какие целебные травы в купальские ночи брать: где череду от золотухи, где шалфей от горловой скорби, где мать-мачеху, где зверобой, ромашку и девясил. А ведуны да знахарки о других травах мыслят: им бы сыскать радужный, златоогненный цвет перелёт-травы, что светлым мотыльком порхает по лесу в Иванову ночь; им бы добыть спрыг-травы да огненного цвета папоротника. Спрыг-трава, то же, что и разрыв-трава, - сказочное растение, с помощью которого даются клады, а замки и запоры сами спадают.

   А это царь-трава (купальница). Как громовые стрелы небесные гонят тёмных бесов в преисподнюю, так и царь-трава могучей своей силою далеко отгоняет силу нечистую   

     А вот как уже о конкретном народном целителе, которого автор - большой знаток русского народного быта, талантливый русский писатель Н. С. Лесков, хорошо знал, как соседа по улице, о мастере на все руки баснословном герое «Несмертельного Голована», который своим землякам давал «помогательные советы» и был у них и «за коровьего врача, и за людского лекаря, и за звездоточия, и за аптекаря:

   «Он умел сводить шёлуди и коросту какою-то мазью; вынимал солёным огурцом жар из головы; знал, что травы собирать с Ивана (Купалы) до полу-Петра (до половины Петровок), и отлично «воду показывал», то есть где можно колодец рыть. Но это он мог, впрочем, не во всякое время, а только с начала июня до святого Фёдора колодезника (Фёдора Стратилата -21 июня; а начало июня по новому стилю – 14 числа – А. М.- С.), пока «вода в земле слышно как идёт по суставникам». За то его и Бог любил и миловал, а деликатный в своих чувствах народ, - подчёркивает автор, - никогда не просил Голована, о чём не надобно. По народному этикету это так у нас принято». «О чём не надобно» - это «отпетые» (неисправимые в своих недостатках) людишки просят у колдунов и ведьм, но не у народных целителей, которых «любит Бог» которые не на побегушках у дьявола!»

   Вот как-то попался мне в руки большущий однотомник целебных трав – Бог ты мой: кажинный день не только по полям, а и по сельской улице мы, почитай, как по аптечным полкам ходим. И если не все, то многие-многие из этих растений наших предков пользовали-лечили и излечивали. А мы вон какими-то забугорными таблетками, как зачастую выясняется, не лечимся, а больше травимся-калечимся. Ну мы же с вами не какая-то там темнота простонародная, а дети цивилизации! Увы, нередко не иначе, как блудные детишки-то…

В заботе о здоровье земляков свожу-ка их на этот раз в огородно-дачную зелёную аптеку.   Только вот   эти полезные (от слова пользовать – лечить, стало быть)   лечебные плоды и растения знахари советуют принимать «с умом», ну то бишь сугубо осторожно, а то, не дай Бог, раньше времени в очереди у проходной в рай или в ад придётся ошиваться (а ежели в ад, то очередь-то туда, говорят, большая-большая, так что не поспешай туда, дорогой землячок!):

В зелёных листьях съедобных растений содержатся вещества, способные замедлить старение, нормализовать работу всего организма и снабдить его необходимой энергией.

   Все витамины, необходимые человеку, содержатся в зелени, исключение составляют лишь В12, К 2 и 02. Зато в ней есть витамин К 1, отсутствующий в других продуктах и отвечающий за образование хрящевых тканей. Без этого витамина суставы теряют свою гибкость, а кровь становится слишком густой, что приводит к риску сердечных заболевания и инсультов.

Зелёный лук. Успокаивает боли в кишечнике, улучшает пищеварение, благоприятно влияет на сердечно-сосудистую систему. Минусы - при язве и гастрите может вызвать дополнительное раздражение.

Петрушка. Улучшает зрение. Понижает давление и уровень сахара в крови, лечит язву и гастриты, облегчает отхождение мокроты при бронхите, удаляет лишнюю жидкость из организма, сгоняет отёки, усиливает потенцию. Вот оно в старину как случалось:

Что стряслося с муженьком?

Удержать бы - нету сил.

Он петрушки напоролся

И к жалмерке отвалил.

Минус – нельзя употреблять её при мочекаменной болезни.

   Укроп. Улучшает пищеварение, выводит шлаки и токсины, нормализует давление. Уменьшает газообразование.

На вечорку коль собралась,

Кушай, внученька, укроп.

   Также обладает снотворным, усиливает лактацию. Так что продолжение у той частушечки такое:

Но не шибко налегайся,

А то свалишься, как сноп.

   А это вот новое растение – кинза. Благотворно влияет на сердечно-сосудистую систему, улучшает работу пищеварительного тракта, облегчает стрессовые состояния, «чистит» сосуды, дезинфицирует ротовую полость, замедляет возрастное ухудшение зрения, понижает уровень сахара в крови.

    Минусы – при передозировке могут появиться нарушения сна.

Ну ни занимательно ли: к вкушению укропа перед вечёркой-то присовокупить кинзу. Так что прадедушка Толя к той частушечке - к бабушкиному наставленьицу продолжение благотворительно присочинил:

Не свалиться, чтоб как сноп,

Не клонило чтоб ко сну,

Ты к укропу на вечёрку

Добавь, внученька, кинзу.

   А вот эти полезные (от слова пользовать – лечить, стало быть)   лечебные плоды и растения знахари советуют принимать «с умом», ну то бишь сугубо осторожно, а то, не дай Бог, раньше времени в очереди у проходной в рай или в ад придётся ошиваться (а ежели в ад, то очередь-то туда, говорят, большая-большая, так что не поспешай туда, дорогой землячок!):

   Сельдерей. Вот этот овощ нашим бабушкам-прабабушкам был без надобности. Он требует больше энергии при переваривании, чем поставляет в организм, тем самым способствуя похудению. Да им не давала разжиреть воистину ударная работа как в поле, так и по дому.

   Вместе с тем сельдерей имеет успокаивающий эффект. Поскандалила с муженьком, не поленилась сбегать в огород, сельдерейчику нахлобысталась - весь стресс-то, как ковшичком тёпленькой водицы, с тебя смыло.

   Минусы – нельзя употреблять при мочекаменной болезни, язве, при беременности.

   Ревень. Новость для впервые принимающих его и препараты из него: моча, молоко (женское, конечно) окрашиваются в жёлтый цвет, а в щелочной среде даже в красный – ничего страшного. Но вот больным подагрой и почечно-каменной болезнью он противопоказан. Не следует принимать его и при геморрое.

   Редька. Увы, увы, сердечникам, оказывается, сей целебнейший продукт противопоказан. Узнал об этот только что. А мог бы догадаться и ранее. Когда «дважды инфарктник» по старой селянской привычке зело налегал на неё, но при этом дивился: что-то сердечко прихватывало. Противопоказана она также печёночным больным, при язвенной болезни желудка и двенадцатипёрстной кишки и воспалениях желудочно-кишечного тракта.   

   Свекла. При приёме свежего (свежего!) сока свеклы может случиться сильный спазм кровеносных сосудов. Поэтому ему дают два-три часа отстояться, «чтобы улетучились вредные летучие фракции».

   А это вот не сенсация ли (во всяком случае - для меня)? Листья свеклы содержат в семь раз больше кальция (ох, как он необходим сердечникам!) и почти в 200 раз больше витамина С, чем корнеплоды! В ботве репы витамина К в 2500 раз больше, чем в самом плоде. Всего в одной средней веточке моркови содержится суточная доза селена – мощного оксиданта, благотворно влияющего на здоровье. Отвар морковной ботвы облегчает состояние при геморрое, варикозе, способствует сохранению здоровья сосудов. Он полезен при цистите, мочекаменной болезни, а также улучшает зрение. Ну недаром же в народной кухне из ботвы варили борщи, добавляли её в мясо и даже в кашу, пекли пироги с зеленью, готовили десерты и напитки, например, квас.

   Добавление в любой суп ботвы моркови или свеклы делает его целебным при заболевании сердца, малокровии, нормализует работу щитовидной железы и снижает уровень сахара в крови. Вдобавок нормализуется работа кишечника.

    Эх, сколько ушло доброго добра – овощной ботвы в мусорное ведро у беспамятных и не шибко грамотных в вопросах стряпного дела! Увы, селяночки даже в моё отроческое время пренебрегали ею. Использовали её для приготовления «похлёбок» только для свиней. Не оттого ли они тогда такие упитанные были, никакие болезни к ним не приставали. А подсказать насчёт полезности и даже пользительности-оздоровления некому было. Вот прадедушка Толя и взялся за это дело не иначе, как по наитию моей бабани, которая рассказывала: в голодный 21-й на ботве, на крапиве да на лесной баланде сидели.

    И напоследок про артишок.

    В древнем мире лечебные свойства артишока хорошо знал каждый знахарь. За счет своих эффективных дренажных возможностей оно помогало избавляться от проблем желче- и мочевыводящих путей, улучшало половую функцию. Артишоки считались очень сильным средством для улучшения потенции, повсеместно применялись в Древнем Риме и Греции как лекарство, улучшающее мужские половые возможности.

   Также в те времена бытовал миф, будто употребление артишока помогает производить на свет сыновей.

    Артишоки давили, чтобы получить ценный сок, который втирали в кожу головы – древние были уверены, что растение ускоряет рост волос и предотвращает раннее облысение. Это растение очень ценили еще более пяти тысяч лет назад, но и по сей день артишок входит в перечень наиболее полезных и уникальных по своим свойствам растительных культур.

    Древние знахари изготавливали настои и экстракты из артишока, чтобы лечить неприятный запах изо рта, а также такие народные средства уменьшали резкий запах пота.

    Плиний Старший, известный древний ученый из Римской империи, выявил потрясающие мочегонные свойства этого растения. Артишоками лечили и цингу, и ревматизм, желтуху и даже сердечные заболевания. За счет своих удивительных свойств, ускоряющих процесс вывода жидкости из организма, артишок успешно применялся для лечения отеков. В современном мире препараты, полученные из листьев растения, используют для борьбы с болезнями мочевыводящей системы и дисфункций печени.                                           

Для самаролучанок и всех самарянок повторюсь, чтоб взяли на заметку: согласно старинным травникам, он возбуждает похоть. Так что, отправляя муженька в дальний край, артишок из его меню на прочь исключите! Возвернётся домой – тут ему его хоть навильниками подавайте…

    Так уж и быть, поведаю такую вот поучительную историю со слов моего хорошего знакомого.

      Вообще-то, говорит, она, сотрудница моя тогдашняя, была аккуратистка, ну как вон немки Поволжья, кто их знает. И всегда прибранная, причепуренная. А в тот раз заявилась, как росомаха. Так в моем родном селе нерях называют. Умыться-то, видать, все же умылась, но вся растрепанная, как вон курица, от петуха ускочить не успевшая.

    Заявилась с запозданием да еще и на меня накинулась. Это-де какого-такого зелья огородного я ей всучил! А я ей накануне для ради взбодрения организма мужнего пучок артишока со своего деревенского огорода дал. А то он у нее, по ее в шутливой форме признанию высказанному, что-то уж больно шибко телевизором увлекся. Стрельбы да ушераздирающие крики посмотрит-послушает - к стеночке личиком повернется, и был таков. Спи-ит себе посыпотствует до самого утра.

   Дал пучочек-то и наказал, чтоб аккуратненько этим чудодейственным растением-то пользовалась. А она, дурища этакая (ну, видно, поднадоело говеть-то с сонулей этаким!), возьми да и весь пучок разом заварила и огромный бокалище ему вместо чая поставила. Пей-де его, дорогой мой, он, настой этот уж больно хорошо пользует и от простуды, и от ломоты, и даже от перхоти и от чирьев. Ну как есть эликсир, да и только! Вот всё на мужиков наговаривают: баюны-де они несусветные, баб уговаривать да на всякие не шибко благочестивые дела мастера их подвигать. А на себя бы оборатиться! Есть в юбках которые – Демосфен с Цицероном в одном флаконе!

Ну спервочка-то этот эликсир ему горьковат показался. Но она, что твой старшина роты, хорошо поставленным голосом: «Пей, говорю! Для профилактики!» Куда деваться в таком разе бедному мужичонку в нынешнее время, когда российские бабенки к семейной власти пробрались и про мудрое наставление насчет того, что-де «Да убоится…», даже и слышать не хотят. Особенно молодые бабеночки-то тиранствуют. Которые в возрасте, те с каждым годом все сговорчивее да сговорчивее становятся, хотя и в данном случае без исключений не обходится. Перед стервами-то даже возраст бессилен…

   Выглохтил и на диван – к «ящику». Глазел, глазел на экран-то, и ни взыграй-ка ли в нем ретивое, да ни всполошись ли-ка весь его организм (то ли на телеэкране что-то постшестнадцатилетнее показали, то ли ненароком разоблачившимся супругиным бедром искусился) - хватает он в белы рученьки свою благоверную (в этот момент ну ни такую ли разлюли-малинушку!) - и в постельку ее! Ну все равно, что коршун на бедную пташечку, накинулся! И надо же: почитай, всю эту темну ноченьку бедной бабеночке ни глазыньки, ни ноженьки сомкнуть не дал…

   Угомонились, говорит, только под утро. Ну и, конечно же, проспали. Вскочили, как угорелые. Наскоро умылись и, не позавтракав даже, - кусок в зубы и айда-пошел на работу.

Так что по осторожнее с народными зельями-то!

                                              Сорняки или лекарства?

Многие дачники да и селяне   не представляют даже, какими ценностями они обладают на своих дачных участках и на огородах. Многие травы, которые могут заменить дефицитнейшее лекарство, – просто сорняк, который мы зачастую изничтожаем.

   Ну вот хотя бы так называемые анютины глазки (по научному выражаясь, фиалка трёхцветная). Сам цветок, конечно, бесполезен, в лечебных целях используют только его надземную часть. Траву фиалки срезают ножом в период цветения и затем высушивают. Она содержит множество полезнейших веществ и витаминов, обладает противовоспалительным и антисептическим воздействием. Настой и порошок её хорош при заболеваниях верхних дыхательных путей, ревматизме, артритах, заболеваниях женских половых органов, кровотечениях, неврозах. А в качестве примочек – при диатезе и экземе, дерматите и многих других кожных заболеваниях. А для пенсионеров, которых по ночам одолевают горестные думы, она и от бессонницы хороша! Это вам не забугорные «усыпители», а своя – природная убаюкивальщина, нежная, как маманька в детские годы твои.

   У лапчатки лечебными свойствами обладают листья. Они тонизируют и поддерживают иммунитет. Улучшают работу сердца и печени. Обладают противовоспалительными и антибактериальными свойствами.

Другой декоративный цветок, которым украшают клумбы, - василёк синий. В перечне его лечебных свойств можно затеряться. Сюда входит и лечение заболеваний печени, почек, жёлчных и мочевыводящих путей. Растение расслабляет, заживляет раны, обезболивает, улучшает пищеварительные процессы.

Техника сбора и высушивания цветка имеет свои хитрости. Из головки собирают краевые цветки и сушат в тёмном месте. В сухом виде они должны быть синего цвета, без запаха и горькие на вкус.

Ещё больше средств у иссопа лекарственного. Под этим заморским названием скрывается зверобой. В лечебных целях используют побеги, цветы и корни, НО НЕ СЕМЕНА!

   Если перечислить все заболевания, которые лечит иссоп, получится медицинский справочник. Растение улучшает усвоение пищи, работу ЖКТ, нормализует обмен веществ, ускоряет заживление ран, повышает давление, используется при похудении.

   Главный плюс огородной аптечки – эти растения неприхотливы в уходе. Не требуют регулярного полива, любят свет. Пары кустиков одного растения хватит на всю семью.     

   Беладонна. В старину сок этого растения модницы закапывали в глаза, отчего зрачок расширялся, и глаза становились вот уж воистину очами – глядеть в них не наглядеться. А красным соком этого довольно ядовитого растения натирали щёки – ох, на что только ни шли прелестницы!..

   Употреблять это растение в качестве лекарственного средства нужно с особой осторожностью: оно ядовито. При отравлении (а вы думали, для чего хитроумные красны девицы её соком-то мазались?) сначала наступало своеобразное опьянение, выражающееся в быстрой смене мыслей, в болтливости, двигательном возбуждении – вот тут-то его и на крючок!

   Белена чёрная. Растение ядовито. Обладает тяжёлым дурманящим запахом. Недаром про тех, кто ведёт себя не шибко разумно, говорят: «Как белены объелся».

   Однако её использовали в народной медицине, как болеутоляющее. Наружно применяется в виде беленного масла. Свежими листьями обкладывают конечности при ломотных болях.

   Лечились ею и от зубной боли. Семена её клали на раскалённый кирпич или сковороду и наклонялись так, чтобы дым попадал в рот, но упаси вас Бог вдыхать его!

   Ну а это вот информация для таких, кто в не столь уж далёком прошлом на партийные судилища «за моральное разложение» попадал, ну и для таких, из-за которых кое-кто строгие выговора (нередко даже – «с занесением»!), - из-за их не иначе, как провокационной деятельности. В «Лечебниках» древних сказано: «Если носить при себе целое растение белены – будешь любезен, надетая на себя она способствует любви».

   Ну таковским ныне ни лафа ли? Ни партсобраний, ни парткомиссий: «Гуляй, Ваня!». Но заместо Морального кодекса строителя коммунизма напомню шибко любвеобильным землякам своим слова мудрейшего из мудрейших – царя Соломона:

«Не внимай льстивой женщине, ибо мёд источают уста чужой жены, и мягче елея речь её; но последствия от неё горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый» (5: 2 – 40). И далее: «Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснётся к ней, не останется без вины» (6: 28 – 29). А вот самая большая похвала мужа: «Много было жён добродетельных, но ты превзошла всех их» (31: 29).

   Думаю, любому есть смысл прислушаться к этим мудрым словам иудейского царя Соломона. Уж кто-кто, а он, имевший 700 жён и 300 наложниц, в женщинах разбирался!..

   Увы, не только беладонна и белена, но и другие растения двойную сущность имеют. И не только растения! Взять вот хотя бы баб, пардон: женщин. Иная ну ни такая ли придирчивая: всё не по ней, всё не так да не этак. А в трудную минуту она становится такая доброжелательная, что мужик иной раз диву даётся: а та ли это, что ещё этим утром его за хлебные крошки под столом гнобила?

   Ну садов-то в нашем селе всего три было: у дедушки Яши Галкина, остатки купецко-чукинского и заросли бывшего поповского на краю Малого аскульского оврага. Так что детворе ублажаться приходилось полевыми и лесными ягодами да ещё вот паслёном (этот всегда, что называется, у нас под рукой был: у завалинок, около бань и других строений, куда не доходила рука особо рьяных огородниц, страстных борцов-борянок с сорняками. А у добросердечных бабулек наших до паслёна-вороняшки отношение было доброе. В просторечии у нас её почему-то не вельми благозвучно бзникой прозывали (нашли кого опозорить-то – горох бы так надо обзывать в иные моменты жизни).

   Ну ныне мало кто на неё польстится, а мы в то время усердно-усердно набивали ею чрева свои. Усядешься, бывало, около этих кустиков – вагой не оторвёшь. Не только в кустиках, но и за столом мы ею, вороняшкой-то порою ублажались, в качестве начинки для пирогов (предварительно ошпаренной кипятком!!!). В Сибири, как проходивший срочную службу там, доподлинно знаю, она и на варенье и повидло шла. Это я уже потом узнал, паслён-то не только сахаром прельстителен, но и витамином С богат. Но в недозрелом виде - это яд! Поэтому в детстве им отравлялись, ежели на недоспелые налегали.

   Ох, уж этот гастрит. Как избавиться от него, из телевизора советы сыплются, как сенная труха с сушила. А вы попользуйтесь-полечитесь-ка такими вот простонародными средствиями. Ну, например, соком свежей капусты. Принимать до еды, два-три раза в день. Также полезен при      гастрите и смородиновый сок, а также сок лопуха. Измельчённые корни его настаивать аж 12 часов. Принимать это целебнейшее средство аккуратно-аккуратно – не стаканами, как то у нас на Руси заведено, а чайными ложечками, но по 3 – 4 раза в день.

Хорош и навар сухих листьев подорожника. Этот заваривать на кипятке десять минут.

   Особо чтились нашими предками, когда аптеки были только в больших городах (ныне не к этому ли на селе дело идёт?) вот эти, взятые мною из «Словаря русского знахаря», изданного под девизом: «Кроме смерти от всего вылечишься», цветочно-травяные сборы от этой болезни:

Цветы ромашки аптечной,

Трава тысячелистника.

Трава полыни горькой.

Листья мяты перечной.

Листья шалфея.

Всего поровну. Смесь заваривать в кипятке. Пить в горячем виде.

   В летнее время мы, ребятня не больно шибко-то каждый раз утруждали себя помывкой рук. И наверно от этого страдали от глистов. Лечили бабушки нас цитварным семенем (горечь неимоверная, после хинина на втором месте). Ну это лекарство привозное. Из Самары.

   А вот местные – пижма и калина. Лечатся отваром из них. А нас (неведомо для нас!) от этой гадостной болезни спасали не иначе, как Сам Спаситель или верные сотрудники Его – наши Ангелы хранители морковью (а ещё, узнал недавно прадедушка, и чесноком!). Ну ежели морковь-то, она охотно нами потреблялась, даже с соседского огорода, а вот на чеснок среди нас охотников в детстве мало было. Немцев, аскульские фронтовики сказывали, с детства к чесноку приваживают – у нас такое не заведено было. А «заводить»-то надо бы! Это я в домёк нынешним родителям пишу. А паче того – бабушкам да дедушкам.

   Ещё советец из «Словаря»:

   Сушёные арбузные семечки пропустить через мясорубку и смешать с молоком. За день рекомендуется выпивать этой смеси по два стакана. Водка вон на что горькая, а употребляем-с – а эта смесь намного мягче для нутра.

   А проще всего: измельчённую луковицу залить стаканом воды, выдерживать десять (!) часов, процедить и пить натощак в течение 3 – 4 дней. А я бы для пользы дела и пропущеннй лучок в себя пропускал: почто доброму добру пропадать?

   В июле собирают:

Корни и корневища валерианы.

Траву душицы.

Траву зверобоя.

Листья и плоды лесной земляники.

Соцветия календулы.

Листья (и плоды) малины обыкновенной.

Траву полевой мяты.

Траву и корни одуванчика.

Траву пастушьей сумки.

Соцветия пижмы.

Листья подорожника.

Траву, листья полыни горькой.

Траву тысячелистника.

Траву череды.

   Увы, нет ныне травниц на селе. У кого денег достаёт, порошками да таблетками лечатся (только вот действительно ли пользуют-врачуют они их?). А вот, поди, к старому-то, пожалуй, придётся возвращаться. Вот вам пока что шутливая «Краткая история медицины»:

   «Что предлагает врач пациенту, пришедшему с жалобой на боль в ухе?

   В 2000 году до нашей эры: «Даю тебе вот этот корешок, он поможет».

   1000 год нашей эры: «Корешки – это пережитки язычества. Молись, и Господь Бог поможет».

   1850 год: «Молитва – это суеверие. Вот вам микстура».

   1940 год: «Ваша микстура - это шарлатанство. Глотайте вот эти таблетки».

   1985 год: «Таблетки – это вчерашний день медицины. Я выпишу вам антибиотик».

   2000 год нашей эры: «Антибиотики – это так далеко от природы! Теперь мы используем только лекарственные растения. Возьмите вот этот корешок».

      7 июля - Иван Купала. Один из самых любимых (и красивых!) праздников на Руси. Это было ежегодное язычески-весёлое и жизнерадостное крещение огнём и водой. Вот уже вторая тысяча лет пошла после Крещения Руси, а один из самых любимых языческо-славянских богов Купало (третий после Перуна и второй после Велеса; первые-то два самые почитаемые, а он самый любимый!) в сельской местности и не думает умирать. Ну попы на Руси сметливые: поняв, что этого любимца народного им не вытурить, они ему имя Иоанна Крестителя прикрепили. Так что этим утром, говоря современным языком, альтернативное празднество-то было. Наши бабушки обеденку истово-истово служили, самого великого пророка почитая. А мы, детвора, вот уж воистину неистово резвились, водой чупахаясь, ну то бишь обливались, этим самым восславляя Купалу, истукан которого стоял в Матери городов русских – стольном граде Киеве. Увы, в том самом, который ныне бандеровцы и всякого рода фашисты загадили.

   По представлениям и понятиям наших предков, это был писаный красавец – веселый и соблазнительный, одетый в лёгкое покрывало и держащий в руках цветы и полевые плоды, на голове венок из цветов купальниц – вот уж воистину бог лета и плодородия! Почитали так, что к обеду на нас ни утильной ниточки сухой не оставалось.

    С раннего утра, а то ещё и с вечера вся порожняя посуда заполнялась водой. И уже с полудня (как вода согреется!) начиналось «чупаханье» - обливание водой. Вся молодёжь в этот день ходила мокрющая. Как вспомню тот благословенный день, так и по сию пору в моих стариковских очах стоят образы аскульских девушек-красавиц - в облитых водой платьицах они будто беломраморные нимфы! А какие озорницы были! Ну ладно бы только парней окатывали водой прямо из ведра. Нет! И которые в возрасте мужики - и тем доставалось. Вот идёт он, скажем, по улице домой, ни сном, ни духом «беды» не чуя, - раз! Вылетает из сеней озорница - чупых из ведра его, с ног до головы окатила. Кто растеряется и стоит, как пень, а который по бойчее да рукастее - хвать плутовку!

   Так что у их ревнивых жён занятие было: следить, в каком виде и насколько искупанным заявился их якобы или не шибко благоверный. Если мокрющий – «У, кобелина!». Сухонький-пресухонький – от соседок совестно: знать, на такого неприглядного да замухрыстетького так никто и не польстился?! «Вот и пойми этих баб!» - притворно горестно сетовали аскульские мужики.

   В канун Ивана Купалы ночью у русичей было принято купаться и костры на опушках леса разводить. Ну мы-то, ребятня, просто-напросто резвились, а вот предки наши, соблюдая этот обряд, видите ли, очищались.   С этой же целью - с целью очищения организма от всяческой нечисти в купальную ночь разводили костры. Вокруг них (очищаясь!) не только пели, плясали и хороводы водили, а потом удачи ради прыгали через них. Причем, женихи и невесты парами. Ну а мы, по младости не ведая об очищающих свойствах этого купальского огня, просто-напросто резвились (и только одно в разуме держали, как бы не запалить в пламени костра штаны!).

   Это мальчишеское вот уж воистину запальство сохранялось в нас и потом. В этой связи следует мне поведать об одном трагическом случае с членом актива одного крупнейшего тольяттинского завода. Вспомнив дни своей младости, руководящие работники этого предприятия во время пикника устроили это языческое действо, будучи навеселе-навеселе. И вот молодой мужчина, отец двоих малолеток, то ли споткнувшись, то ли дух у него перехватило, прыгая через костёр, в самое пекло угодил и прямо на наших глазах , будто спиртом облитый факел, вспыхнул-возгорелся – обугленный труп из костра еле-еле извлекли. Одно только утешение (слабое-слабое!) у руководства завода было, кое-кто злословил: мол, хорошо, что был он всего-навсего председателем цехкома профсоюза, а не секретарём цехового партбюро или (упаси дух карлы-марлы атеистов!) членом заводского парткома. Был бы позор на весь город! Целый год бы в руководящих кругах города долдонили: «А что вы хотите с них?! У них на Ивана Купалу парторг на костре спалился!».

   Ну ныне строгого партийного ока нет. Но при случае, если «разрешил себе», то опаску блюди, в пекло по своей нужде не лезь!

     И надо ли говорить, к каким последствиям все эти купальские бдения добрых молодцев и красных девиц (как говорится, на лоне природы, в лесочках да под зелёными кусточками приводили. Сказывали, зело неохотно крестили сельские батюшки младенцев, родившихся на другой год на Захарию (6 апреля)?

На Купалу бесновались с пьяной харею –

Вот вам и младенчик на Захарию!       

И какое имя ему будет дано.

Ежель ни Купалина Ивана?

Не оттого ли на Руси

Иванов многая еси?  

   В Иванову ночь купальские игрища очень-очень зримо показаны в фильме Тарковского «Андрей Рублёв». И у нас добры молодцы и красны девицы сходились за околицей – на Гуляе.    Веселье с песнями, плясками, хороводами продолжалось всю благословенную купальскую ночь. Вот уж воистину «отрывались» наши предки во славу своего языческого божка Купалы, чем порою, как пишут, приводили в ярость праведно-воинственных иереев, а особенно архииереев.

   «Домой, бывало, вернемся, часок-другой поспим – и на работу. Парни сено косить, а мы, девки, валки согребать да копны копнить, - вспоминала зимними вечерами, у пылающего подтопка сумерничая с сёстрами и соседками перед ужином, моя покойная ныне матушка незабвенная Анна Никифоровна (ударница колхозного труда – ну недаром же её на районном слёте передовиков   тёлочкой премировали!). – Но зато уж на другой вечер, как, бывало, с поля вернёмся, никаких игрищ и хороводов – поужинаем и сразу спать. Этим вечером в селе тишина, как Великим постом».  

      Так как Иван Купала – праздник языческий, то в купальскую ночь, по поверью, во всю мочь резвится и разгульствует нечисть – демоны и черти, оборотни, ведьмы и ведьмаки, лешие, русалки и даже домовые и шишиги. У Даля об этом так: «Ведьмы собираются на Лысой горе (Киев): день ведьм, оборотней, колдунов и пр. Проказы нежити (домовых, водяных, леших, русалок)».

   Баба-Яга, по «Толковому словарю живого великорусского словаря» В. Даля, - это «Сказочное страшилище, большуха над ведьмами, подручница сатаны. Баба-Яга костяная нога: в ступе едет, пестом погоняет (упирается), помелом след заметает». И далее: «Она простоволоса и в одной рубахе без опаяски: то и другое – верх безчиния».

   Яга, по народному поверью, настолько могущественная колдунья, что может оборачиваться животными и гадами. Подобно рядовым ведьмам она также посещает шабаш на Лысой горе. Только летает туда не на помеле или на половой щётке, как то делала булгаковская Маргарита, прирождённая ведьма по характеру и поведению, а в ступе. Как-никак, а начальство. Номенклатура сатанинская!

«На Иванову ночь звёздно - много губ (грибов) будет».

«Сильная роса на Ивана – к урожаю огурцов».

    8 июля – Пётр и Феврония. День русских влюблённых. Сколько испытаний выпало на долю этих святых. Но не за святость чтили и любили их русичи (а что взять с полуязычников?), а за верность в любви.

   Исцелённый от болезней простолюдинкой Февронией, муромский князь Пётр пообещал жениться на ней. Это пришлось не нраву его окружению. Как это-де так – князь и сочетается законным браком с простолюдинкой?! Ну взял бы себе её в полюбовницы, в услужение, как например, то делал благоверный князь Владимир, имевший чуть ли не тысячу таких «феврошек». Нет, он жениться надумал!

   Да, князь сдержал своё слово, за что и был лишён княжения (вот оно социальное неравенство, просуществовавшее на Руси аж до 17-го года, до Великого Октября!). На долю возлюбленных выпало немало бед и горестей, но они стойко переносили и перенесли их и прожили долгую и счастливую жизнь.

   «Почему бы этот день не сделать праздником русских влюблённых?» - задавался я этим вопросом более десяти лет тому назад. Ныне это делается. Но вот какая «закавыка». Веди себя русские влюблённые, как Пётр и Феврония, Русь давным-давно бы уже обезлюдела. Согласно монашеской легенде (составили и записали её монахи), они прожили свою жизнь так благочестиво, так благодатно, что не оставили потомства. Мне, например, в это не верится! Поповско-монашеская выдумка это, на мой взгляд. Вот нашёлся бы на Руси исследователь, который, изучив исторические материалы, очистил бы эту воистину романтическую и поучительную историю от монашеского ханжества.

    А началось такое ещё с апостола вечнодевственника Иоанна, который в своём Апокалипсисе поведал: от всего Израиля спасётся только 244 тысячи девственников (по 12 тысяч от каждого из 12 колен Израилевых). Так что по примеру апостола все христианские иерархи – монахи-девственники. Правда, известный церковный публицист архидиакон Андрей Кураев выискал и публично сообщил о своём открытии: оказывается, около 50 высших иерархов Русской Православной Церкви отнюдь не девственники, а просто-напросто гомосексуалисты. Ну Бог им судья, мирскому (гражданскому) суду педерасты ныне не подвластны.

   Вот есть, которые у нас тщатся представить этих святых в качестве образца любви и семейной жизни. А вдумались бы (как наконец-то вдумался я сам!): какой образец-то?! В чаянии Царствия Небесного прожили они всю жизнь в девстве и, конечно же, не оставили потомства, пренебрегая повелением и напутствием Господа Бога: «Плодитесь и размножайтесь». Ну и стань мы все Петрами да Феврониями – и остались бы на земле из приматов-человекообразных только обезьяны…

   А мне представляется вопреки поповской басенке, эти зело любящие друг друга не теряли дорого времечка и, как в своё время наши с вами предки, оставили после себя и во славу, и память о себе большое потомство. И если бы в конце жизненного пути собрать их детей и снох, дочерей и зятьёв, многочисленных внуков и правнуков, да нашёлся бы живописец запечатлеть их всех, полотно бы получилось саженей пять в ширину. Вот с кого тогда бы брать пример нашей не шибко охочей до детопроизводства нашей молодёжи!

   День этот считается открытием жатвенной страды.

Жатва приспела, и серп изострён,

Дожил крестьянин до добрых времён.

   Что так радостно-то: «Дожил крестьянин до добрых времён»? Да, да, да, начало жатвы в старину, при царях-батюшках было, пожалуй, самым радостным событием на селе: дожили до нового хлеба! А до этого последние месяца два «сидели на мякине». Хлебушка до нового урожая только у самых зажиточных хватало. А незажиточные – лодыри? Отнюдь! Зачастую это бездетные старушки (муж скончался, а сынок за царя-батюшку, ну то бишь за родную землю голову сложил), многодетные вдовы, у которых тоже зачастую кормилец с поля боя не вернулся. Тогда ведь рекрутировали не восемнадцатилетних юнцов, а уже зрелых мужиков, зачастую отцов семейств.

   Нередко в разряд бедняков попадал и зело трудолюбивый мужик, но – отец-«брагодел», у которого сразу несколько дочерей уродилось. А земельный надел тогда выделяли только на душу мужского пола, а женщина в те поры душой не числилась. Конечно, была возможность у барина землицы прикупить (взять в аренду!), но на какие шиши?!

   Но зато баре (у нашей, самаролукской барыни и фамилия вельми красноречивая была - Долгорукая!) и чиновники (высокопоставленные, конечно, и тоже вельми долгорукие!) – те шиковали. Особенно знатно (на фоне «прижимистых» западноевропейцев) на забугорных курортах.

   Известный знаток народного быта А. С. Ермолов в своём «Всенародном месяцеслове» (Спб, 1901 г.) отмечает: «С этого времени вместе с уборкою начинаются самые сильные летние жары». Но не таков наш предок был, чтоб духом падать и в панику вдаваться. Он даже пошутковать горазд был: «Сказывают, будто в старые годы и на Казанскую мужик на печи замёрз». Ну на современный взгляд, это такое же сбыточное-статочное дело, как если на космической станции космонавты блины пекли да со сметанкой ими ублажались!

   9 июля – Тихвинская.

      Чуть ли не на распев Владимир свет-Иваныч в своём достославном Словаре возглашает: «На Тихвинскую ягода-земляника заспевает, красных девок в лес зазывает!» (восклицательный знак мой – А. М.- С.). Почему в лес? Да потому что в поле – полевая клубника. А земляничка (духмянная-духмянная!) - она по мельче полевой клубники (но вот уж воистину: мал золотник, да дорог!), – она по окрайкам да опушкам леса обычно произрастает. Или – на лесных лужайках.

   Ну не разлюбезное ли это дело – отроку-юнцу собирать эту сладкую ягодку в обществе этих самых «красных девок»-то? Но вот незадача: уж больно они отвлекают своим обликом-то (и, увы, пока что для отрока-то ничем иным – более предметным!) от собирания ягод. Так ведь недалеко до того, что с неполной корзинкой домой-то заявишься – и что тогда отвечать на дотошные маманькины вопросы: чем-де это ты там занимался? А ничем, окромя, как украдчивым созерцанием…

   Теперь самая пора не только травы лечебные собирать, но ещё и веники вязать.

   Знатоки советуют: лучше всего заготавливать веники в начале – средине июля. Берёзовый лист об эту благодатную пору в самом соку, окреп, пахуч. Заготавливать их лучше в сухую погоду, иначе листья потемнеют и будут опадать. Для веников надо срезать тонкие упругие стрелочки с берёзовых ветвей, прочно их связывать, чтоб были, как говорится, ухватистыми, по руке. Нередко по незнанию или в спешке заготавливают их из берёзовых кустов, тех, что ответвляются от старых корней, считая, что такие ветви легче найти и нарвать. Но веник из них, предупреждают знатоки, не порадует вас в бане, потому как ветви у него жёсткие и грубые. Ещё куда ни шло, если такой веник свежий, но стоит ему подсохнуть, как тут же роняет листья, опадает и становится похожим на метлу-метёлку.

    У нас ведь как обычно: наломал берёзовых веток, связал их – вот тебе и веник. А вот двоюродный дед мой Яков Михайлович Костин – он прямо-таки священнодействовал, банные веники учиняя. Нет, не от прадеда моего Михаила он эту науку познал – с фронта Первой мировой в родное село привёз её, от бывалых да искусных людей в окопах да землянках между боями ей научаясь.

   «Хитрость» здесь вот какая: не дать венику свои ароматы растерять. Если он всё лето и всю зиму на подволоке на перекладинках висит, что от него останется? Поэтому, как только что связанные веники слегка подзаветрятся, мой двоюродный дед Яков складывал их довольно толстыми слоями на решетчатый поддон, опять же на подволоке. Бывало, пришлый человек в зимней баньке зачует прельстительный запах дедова веника, у него вопрос с языка срывается: ты-де, Михалыч, часом, веничек-то такой духмянный   не из Долгого ли колка только что принёс?

   Не помню уж, где читал такую историю, запавшую в душу. В парную заходит мужчина с зелёным-зелёным веником. У парильщиков, как говорится, «шары на лоб». Где это, мол, ты надыбал такой, ведь на улице-то мороз трескучий?

   Оказывается, он заготавливает веники вот как. Складывает из берёзовых ветвей этакий сноп, так что верхние ветви защищают те, что находятся внутри. Листва в этом разе сохраняет свои первозданные качества и отличный внешний вид. Ну а как в баньку идти, свяжи из них добротный веничек, радуй себя на полке и дивуй своей смёткой добрых людей.

   Вот как о венике вдохновенно поведал поэт ХУIII века П. В. Шумахер, большой любитель русской бани:

В бане веник больше всех бояр,

Положи его сухмянного в запар,

Чтоб он был душистый и взбучистый,

Лопашистый и драчистый…

И залез я на высокий, на полок

В мягкий, вольный, во малиновый парок,

Начал веничком я париться,

Шелковистым и хвостистым жариться.

    Сугубо-сугубо замечу в домёк молодым землякам своим. Делают-вершат это в сухую погоду. А то есть любители гигиены, гораздые сразу после дождичка ломать их: мол, чистенькие-чистенькие они после него. И сушат их добрые люди не только в прохладном, но и в укрытом от сквозняков месте. Я так по примеру предков на подволоке. В этом разе ароматы (по-учёному – эфирные масла) из них непотребно не источаются. И в нашем селе есть «изысканники»: не только берёзовые да дубовые, а и липовые, ольховые, вишневые и даже крапивные заготовляют.

А ещё есть искусники среди моих земляков, которые в венички закладывают по веточке ольхи, черёмушки, липы, смородины, калины, рябины и даже ивы. Ну и по цветочку какой-нибудь душистой травки (мне больно уж прельстительны душица и шалфей). Не парная, а парфюм, да и только!

«В бане веник дороже денег».

«Веник в бане всем начальник».

   А в старину даже вот как говаривали: «Веник в бане нАбольший», ну то бишь если не генерал, то уж полковник точно! И вот как он бахвалится: «Всех перебил и царю не спустил». А чего дивиться-то этому? Все наши цари-батюшки (про матушек мне почему-то неведомо) любили попариться. Особенно, говорят, Пётр Алексеевич! Вы знаете, почему невзлюбили (и почему заподозрили) Лжедмитрия? Баньку, оказывается, этот вот уж воистину мерзавец не жаловал!

   Тонкий знаток народных обычаев и большой любитель русской бани Владимир Солоухин тоже считает, что первейший предмет во всякой деревенской бане – веник. «Одно дело – подметать пол, чтоб держалась в горнице чистота, другое дело - со своим веником среди морозной зимы в баню. В горячем жару по тёмно-малиновой спине пройтись берёзовым веником… Кто знает, тому не надо объяснять… Три дня после хорошей бани отдаёт от человека свежим берёзовым духом».

   Берёзовый веник – символ русской бани. Можно сказать, её живая эмблема. С ней теперь уже знакомы и там, где ещё до недавнего времени не имели представления о бревенчатом домике с волшебным паром. Притягательная сила его такова, что за рубежом в банях появились веники из искусственного волокна. Но, конечно же, без волшебного аромата настоящих берёзовых листьев.

   Оказывается, листья берёзы распространяют летучие вещества – фитонциды, которые очищают воздух. Вы только вдумайтесь: в лесу, где преобладает берёза, число микробов в кубометре воздуха весьма незначительное - всего 450 (внимание: в операционной допускается 500!). На Руси издавна лечили кожные болезни отваром из берёзовых листьев и почек. Русские витязи залечивали свои раны берёзовым бальзамом. Хорошо запаренный берёзовый веник выделяет эфирные масла и другие лекарственные вещества, благодатно воздействующие на кожу.

   Ранее в Самарской Луке в ходу были «комбинированные» веники – из берёзы, дуба и липы с добавлением можжевельника. Помню, как один самаролукец вошёл в парную и принялся тешить себя таким. Это вот, как пчёлы липовый цвет зачуяли, так и мы все носы к нему повернули.

    Когда я говорю, что в наших сёлах к праздникам и памятным датам варили пиво (ещё и котлы в некоторых усадьбах пивные сохранились, у меня у самого в старой бане такой на каменке стоял). Да такое пивко-то у некоторых удавалось – «Жигулёвское» ему и в подмётки не годилось (Прихвастывали, конечно. До сих пор за моими земляками грех такой водится!). Не в связи с этим ли у нас в ходу такая поговорка была: «Крапива, она и есть крапива – не сваришь из неё пива».

   Эка! А вот отменные зелёные щи из молодых листьев и верхушек стеблей крапивы зело отменны. А ныне изыскливые селяночки делают из неё и салат, удобряя его зелёным лучком, петрушечкой или сельдереем, ну и, конечно же, подсолнечным маслицем. Как щи, так и салат что полезные, то полезные кушанья. Знающие люди говорят: в крапиве белков больше, чем в петрушке и сельдерее, а по количеству железа это полудикое растение занимает одно из первых мест. Изобилует крапива и углеводами, и витаминами, и минеральными солями. И надо же: совсем недавно прознал (из солидного-солидного источника!): из крапивы, оказывается, делают веники для бани. Такими вениками парятся при болях в пояснице, при ревматизме. Увы, это довольно колючий «массажный прибор»-то: после него долго остаётся краснота, появляются даже пузыри-пупырышки. Но зато улучшается циркуляция крови и тем самым снимается костная боль. Конечно же, таким веником парить не всё тело, а больные места. А какие лекарства да снадобья не горькие да не жгучие? Вон на что уж водка горькая, а красные девицы самаролукские морщатся, а вкушают её!

   10 июля – Самсон. «Пришёл Самсон – на небушко бы от дождя заслон. То-то было б мило, коль сенцо не гнило!». У этого святого на Руси нехорошее прозвище: сеногной. «На Самсона дождь - семь недель будет» (Даль). И ещё у него, у Даля, в его Месяцеслове: «На Самсона дождь - до бабьего лета мокро».

   Так было, по рассказу знатного аскульского комбайнёра дяди Миши Мухортова, у которого в летние каникулы я копнильщиком на его самоходном комбайне работал, - как раз перед колхозами. «Не поверишь, Натолий, тележные колёса на полевых дорогах по самые ступицы вязли: так от постоянных дождей земля размокла. Лило, как из ведра – и днём, и ночью».

   Так уж, видно, на Руси издревле ведётся: то от жары земля чуть ли не на метр трескается, то грязь непролазная. Отсюда и национальный характер такой: всё в спешке да аврально делать (долго запрягать – быстро ездить, по словам германского канцлера Бисмарка, длительное время бывшего послом в России и хорошо изучившего наш образ жизни).

   Взять хотя бы тот же сенокос. Скосить траву – это даже ещё не полдела. И небольшой дождишко-то приударит, а валки почернели. И даже хоть и скопнил – ударил проливной, да ежели ещё дня на два зарядил, он и в копнах сенцо погноит. А доставил воз сена домой - вся родня и соседи с вилами сбегаются на сушило сметать или покласть в сенник его, пока сухое (аж звенит на вилах-то!).

   А закончу такой вот поучительной историей. Отпускник дачник вознамерился:

Позвоню-ка в город жинке:

Без тебя я здесь грущу.

Приезжай скорей на дачу,

Огурцами угощу.

    Но вот как она ответила приглашателю:

Огуречки – это дело,

Но опять будет аврал?

Прошлый раз запряг в работу –

Даже не поцеловал.

До упаду траву рвали –

Как убитые, ночь спали.
   Что тут сказать? Неправильная такая вот постановка дела! У нас в Аскулах, когда там дедушка Толя старостой был, сельская управа наша так установила: взрослых насельниц, включая сюда жён фермеров и дачниц, категорически было запрещено в летнюю пору эксплуатировать на садово-огородных участках более восьми часов в сутки. И только в исключительных случаях этот срок разрешалось продлевать на часок-другой, но не более, чем на три! Чтоб не только на дело, но и на потеху сил доставало!                                                       

    12 июля – Петровки. Конец Петровского поста. Для постившихся день этот зело радостен. Но особенно радостен и знатен он для рыбарей, для которых апостол Пётр, сам будучи рыбарём, является самым большим их покровителем. В этот день они молятся ему, служат молебны, складываются на «мирскую свечу», которую (большую-пребольшую!) возжигают в храме у его иконы.

А вот не иначе, как по домыслу праведничков-грибников какая мечта рыбака: очень хочется поехать порыбачить на какое-нибудь озеро! Чтобы уже в пять утра сидеть на берегу. Вокруг тишина и дымка над водой, природа ещё спит… А я уже водку пью! И так сладостно становится на душе, будто в эдем попал. Не дай Бог, чтобы вот только Ева не нагрянуло…

   А в устном народном творчестве этот пост – Петровки так «выглядел»:

Ох, девчоночки, девчата,

Что вы за чертовки:

Почто маните парней

В лес играть в Петровки?

Не боитесь, знать, греха,

Всё вам хиханьки-ха-ха!

   Ну ни мастера ли были аскульские добры молодцы сваливать с больной головы на здоровую? А это вот уж совсем жалобная частушечка-то:

Не тревожь меня, Татьяна,

Не балуй со мной, Маруся:

Иль не видите, дурищи,

Все Петровки я пощуся?!

   Шутка, конечно, но – горькая! Петров пост (а он иной год длится до пяти недель) – самый трудный, пожалуй, для селянина, потому что приходится на страдную пору. О каком обуздании страстей и воздержании селянина речь вести во время сенокоса, когда с него, бедолаги, не семь, а семижды семь потов сходит?! Это я по себе знаю: когда после не менее, чем десяти-, а то и двенадцатичасового покоса мы возвращались домой, у матушки были уже наготове два ведра согретой на солнце воды колодезной. У нас с братаном спины были покрыты коркой (именно коркой!) соли. А у отца от этой соли рубаха была, как лубяная (за лето у него только лицо да шея дочерна загорали, а сам оставался кипенно-белый, зато мы в негритят превращались). Одним ведром с нас матушка смывала соль, а второе на спину отца выливала, чтоб он смог из рубахи вылезти.

   У меня так и стоит в глазах картина: болтающиеся чуть ли ни под потолком по-крестьянски длинные руки отца, лежащего на спине. До боли, до ломоты натруженные за день поистине каторжной работой. Потом я узнал, что это за болезнь такая – миозит. Это – когда я вступил в наследство отцовского дома и два месяца подряд, используя неиспользованный до того второй отпуск. Взялся за ремонтные работы в доме и огороде. Правая, а затем и левая рука заболела – значит, надо разрабатывать её! Спохватился только тогда, когда уже кисти рук онемели. Да так, что пуговицы в одном месте стало невозможно ни расстёгивать, ни застёгивать. Врачиха, как глянула на них, и «абсолютный покой им предписала»: если и делать ими какие-то усилия, то только что ложкой пищу принимать! А на отца такой врачихи не было!

   Вот какая невесёлая шутка в Месяцеслове у Даля: «Утешили бабу петровские жары голодухой». Вот уж воистину: «Шея стала тоньше, но зато длиннее!». Но зато (о, как они милы эти малые радости для селянина!): «В Петров день барашка в лоб». Тут тебе и мясные щи с молодой капусткой, тут тебе на покос мясной пирог или курник (он и с баранинкой курником зовётся). Только одна поправочка к Далю: в моё время закланием не барашка, а курочки-рябы (как правило, перестарки) обходились…

«Коли дождь на Петров день – сенокос будет мокрый».

«Соловей поёт, а кукушка кукует до Петрова дня».    Всё праздник жизни и для этого шалопая закончился. Да что там соловей-песнопевец – к Петровкам (с удовольствием повторюсь, потому как по всем ночам покоя не давала) даже беззаботная ветреница кукушка примолкнет.

        В наши молодые годы мы подсмеивались над китайцами, которые якобы всех не смышленых кошек у себя перебили, переучивая их с «мяу» на «Мао». По-украински кукушка - зозуля. А ну как хохлы-«незалежники» «в Украине» своей возьмутся переводить этих бедных птах с русского кукования на хохлацкое «зозуливание»: зо-зу, зо-зу? Только таких залёток из незалежно-теплых краев нам не хватало…                              

   Идёт месяц страдник.   Вот что пишет по этому поводу мудрый старец Лев Толстой в своём «Календаре на 1887 год» под заголовком «Работы в июле»:

   «Июль месяц и дни длинные, и работа самая спешная и тяжёлая. Всех дел никак не сделаешь. Все работы не ухватишь. И не в том, так в другом что-нибудь да упустишь. Кажется, никогда всего не успеешь. А пройдёт время – всё приберётся. Много в эту пору люди себе вреда делают, что торопятся. Чем больше торопишься, тем меньше сделаешь.

   А ещё больше вреда себе люди делают, что, на других глядя, зарятся или перед людьми выхваляются, через силу работают. Работа этого не любит. Как пересилил себя, поспешил или покуражился, так и ослабел, после того много меньше сработаешь…».

   Был у нас в селе такой случай. Один выхваляга чуть ли не полкопны на трёхрогие вилы поднял. На стог, перед бабёнками выпендриваясь, навильник вметнуть-то взметнул и сразу же присел: жилу какую-то порвал. На всю оставшуюся жизнь инвалидом прозябал, но тем не мене сам над собой подшучивал (ну не унывака ли?): «Я теперь, мужики, подол-то кое у кого еле осиляю поднять».

   Нет, не лодырничать призывал селян мудрый старец, а не торопыжиться да не выхваляться. «Поспешай медленно!» - наставляли древние. А прадедушка Толя присовокупил бы: «И с умом. С оглядкой да приглядкой!».

    А вот до чего доводит похвальба (в назидание своим молодым землякам приведу вот этот отрывок из поэмы Николая Алексеевича Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»):

«Смотри, не хвастай силою, -

Сказал мужик с одышкою,

Расслабленный, худой

(Нос острый, как у мёртвого,

Как грабли руки тощие,

Как спицы ноги длинные,

Не человек – комар). –

Я был - не хуже каменщик

Да тоже хвастал силою,

Вот Бог и наказал!

Смекнул подрядчик, бестия,

Что простоват детинушка,

Учал меня хвалить,

А я-то с дуру радуюсь.

За четверых работаю!

Однажды ношу добрую

Наклал я кирпичей,

А тут его, проклятого,

И нанеси нелёгкая.

«Что это, - говорит,

- Не узнаю Трофима я!

Идти с такою ношею

Не стыдно молодцу?»

    - А коли мало кажется,

Прибавь рукой хозяйскою! –

Сказал я, осердясь,

Ну, с полчаса, я думаю,

Я ждал, а он подкладывал,

И подложил, подлец!

Сам слышу, тяга страшная,

Да не хотелось пятиться.

И внёс ту ношу чёртову

Я во второй этаж!

Глядит подрядчик, дивится,

Кричит, подлец, оттудова:

«Ай, молодец, Трофим!

Не знаешь сам, что сделал ты:

Ты снёс один по крайности

Четырнадцать пудов!»

Ой, знаю! Сердце молотом

Стучит в груди, кровавые

В глазах круги стоят,

Спина как будто треснула…

Дрожат, ослабли ноженьки.

Зачах я с той поры.

   Разъясню величину той ноши: 14 х 16 = 224 кг.

   Ну в лугах и на лесных окрайках – сенокос. Одно слово: страда! А у пенсионеров селянина и селянки на приусадебном, а у горожанина и горожанки на дачном участке – у них что: каникулы?! Вот выйдешь по полуденной жаре в огород. Вчера всё, что надо, полил. А капустка листики приопустила. Не притворяйся! Не бери прадедушку Толю на жалость! Потому как под корнем у тебя ещё мокро. До вечера тебе терпимо! Помидорные кустики, что твои гренадёры! Они и целую неделю без поливки держатся. А вот огуречная лунка в унынии. Не только вчера вечером, а и нынче утром их водицей ублажал, но они на влагу охочи, как самарские горчишники в былые времена на Троицком рынке на пиво. И хоть, говорят, не рекомендуется их днём в жару поливать, но что поделать со стариковским жалостливым сердечком? Вот что отзывчивые на человеческую доброту эти любимо-закусочные растеньица, то отзывчивые. Прямо на глазах повеселели! Так что прадедушку Толю даже на стихи потянуло:

Струёю щедрой огурец

Он поливает мерно.

«Какой хозяин молодец!» -

Огурчик думает, наверно.

А вот капустные ряды,

Как гренадёры на параде.

По полведра под каждый куст

Воды он льёт ращенья ради.

   Ну это, попожжа, капустку-то - вечерком!

   Об эту пору первые «надземные» овощи снимают с открытого грунта. А кто и молодую картошечку подрывает. Делается это так: пропустить руку в корень и выбрать, которая по крупнее. К тому же это вернейший способ рыхления, после чего остальная картошечка-то, как дитятко на пуховой постельке пребывая, «недуром прёт-наливается». Двоякая польза: муженька и деток молодой картошечкой порадуете, а осенью вам крупными-крупными клубнями воздастся. А выкопать весь курень – большого ума не надо.

Вот кое у кого в огороде или на дачном участке в скором времени кочанчики раннеспелой капустки этакими головками детскими выставятся. Когда в суп или салат её употребить надумаете, то кочан под самую головку срезайте, а оставшийся корень полейте обильно и удобрите – через неделю-другую там по самому краю корня до дюжины маленьких кочанчиков заявится. Вот вам к осени-то ещё один урожай капустки-то с этого курня!

   Та же история и со средне-спелыми сортами, которые уже в начале сентября приходится срезать, чтоб не потрескались. В октябре перед заморозками и там капустные головки объявятся. Иные такие крупненькие – ладонью не в обхват. А твёрдые, как репа. Я их целиком в кадку или эмалированную кастрюлю (упаси вас Бог, их в «лименную»-аллюминиевую заточить!) в капустное месиво заправляю. То-то здраво-призывно хрустят они зимой за столом, даже если и на сухую! А уж ежели со сватком, с кумом или с дружком закадычным в застолье закусывать ими сбудется, твёрдыми и терпко сладостными, как девичий поцелуй, – объедение, да и только!

   И вот ещё что. Бабаня моя незабвенная Матрёна Емельяновна, она те зелёные листики, что у основания кочана, срезала и в засолку пускала – бочонок-то ведра на три запускался.

   На столе с разваристой картошечкой или в пирогах и сочнях белокочанная, что твоя Марья-царевна, шла. А щи она из серой варила. Ну, во-первых, вкусные и наваристые. А во-вторых, в ней, серой-то (это уж ныне учёные домекнули, а предки наши не иначе, как по промыслу Божию нутром это чуяли) всяческих витаминов и микроэлементов невпроворот; ты их и жарь, и парь – им хоть бы хны! Они в человеческий организм с каждой ложкой щей из такой капусты целой оравой – этакой сворой собак на микробы, бактерии и всяческие вирусы кидаются-устремляются.              

   14   июля – Кузьминки. Памятование безсребренников Космы и Дамиана.

    Благочестивые братья Косма и Дамиан жили в древнем Риме и, овладев лечебным искусством, успешно лечили всякие болезни. Помимо благодати исцеления , они благодетельствовали людям щедрым подаянием.

   Как не чтить и не любить этих христианских подвижников, выполнявших не только первую заповедь (любить Господа Бога), но и не жалевших сил, времени и личных средств на выполнение второй (любить ближнего своего)? И как же, фигурально выражаясь, бледно перед ними выглядят спасающие себя в иноческом затворничестве - в чаянии получения личного воздаяния на том свете. Воля ваша, но мне думается, а не высшая ли степень   эгоизма это? Как, например, у преподобного Иоанна Многострадального, который с юных лет отрёкся от мира, желая оставаться девственником (а как же с выполнением самого первого повеления Отца Небесного: «Плодитесь и размножайтесь и заселяйте землю»?). Затворился в пещере как преподобный Антоний, проводя ночи в молитвах. Одолеваемый бесом блуда, он для умерщвления плоти по шести дней не принимал пищи, удручал себя веригами и закапывал себя по рамена (плечи) в землю. Таким вот образом прожил в пещере 30 лет, выстояв в борьбе с искушениями, и умер, закопавшись по грудь в землю.

   Косма и Дамиан были предательски убиты одним известным врачом – их бывшим учителем, позавидовавшим славе своих учеников. Ох уж, эта зависть, торфяным огнём истлевающая душу человеческую!..

    Кузьминки - вот оно настоящее-то начало июля (первое число по старому стилю)!

   «В июле на дворе пусто, да на поле густо». Хлеба-то колоситься начинают! Это ли не радостная картина для крестьянина?!

   Вот ещё какое наблюдение народное: «Март, апрель, май вино (пиво) в бочках сушат («разрешали» себе наши предки себе и на Масленицу, и на Святую, и на Троицу!), а июль, август, сентябрь, октябрь хозяина крушат». В страду селянину не до выпивки было. Рассказывали, в лавке нашего местного купца Чукина за время страды бутыли и бутылки с «горькой» пылью покрывались! И то сказать, какой ты работник с похмелья, например, на покосе, когда ты в цепи косцов уступом вправо с косой идешь (будто в составе стрелкового взвода в атаку уступом вправо-то!). Чуть замешкался, сзади орут: «Пошевеливайся, а то пятки подрежу (косой)!».

   «Июль, август, сентябрь - каторга-матовка, да после будет мятовка» (сладкая мятная лепёшечка пшеничная: вкусню-ющая – ум отъешь!).

   «Плясала бы баба, да макушка лета настала». Какая тут пляска – помолиться-то, как следует, недосуг: и по дому, и в огороде, и во поле работы невпроворот. А тут ещё за полевой клубничкой сбегать бы надо. Уж больно зимой пироги с ней вкусные. А духмяные – аж голова кружится!

   Не позавидуешь в страдную пору и отцу семейства, которому и самому вот уж воистину трудовые подвиги совершать, но и воодушевлять, а то и понуждать на это своих домашних.

   Отцы ведь как на дочерей? Вставай-де, соня, эка, расспалась, аж опухла вся! А мать обязательно заступится за дочку: «Пусть, пока у родной мамоньки, понежится, а то замуж выйдет, не до сна будет!». Ну от таких слов отцовское сердечко и смягчится. Но только не в страдную пору!..                         

   «Кузьма-Демьян пришли – мужики с бабами на покос пошли». Ну это на заливные луга. А на «сухих» местах Самарской Луки покосы начинались на Кирилла (22 июня).

На Кузьму, Кузьму-Демьяна

Беги сено косить рано.

Бери в руки остру косу:

Ждёт трава твоя покосу.

    Бывало, соседки по целым дням над грядками всё глаголью да глаголью торчали, кое-кого в смущение приводя, а теперь вот по такой жаре неимоверной на латино-американское времяпрепровождение перешли: пополудни – сиеста! Если скажу, что они об эту пору Писание читают и душеспасительные беседы ведут, как их матери и бабки некогда, то вы мне, пожалуй, и не поверите. Скорее всего, заподозрите (и не без оснований!), что они, примерно, такие вот высоконравственные беседы с нелицеприятными комментариями ведут:

   - Чья это идёт, чисто пигалица хвостом трясёт. Юбка вроде бы нормальная, а разрез чуть не до пупа!

   - А титищи-то, титищи-то выставила – на нос лезут!

   - А ещё на мужиков жалуются: кобели, кобели! А сами же во грех их вводят…

   От себя бы, включившись в эту беседу, я бы присовокупил:

   - А крест-то, крест (а как же нынче без креста-то – особенно позлащенного!) – крест-то на такой груди, всё равно, что на Голгофе. Можно бы свою «православность-то не так уж шибко выпячивать!

   Увы, увы, и дедов в связи с возрастом-то на нравоучительные вразумления стало потягивать.

   А в не такую уж и далёкую старину, всего-то чуть более полувека назад старушечки по праздничным дням на завалинках «делом занимались – искались». В то время это было самое-самое дружелюбное предложение: «Давай поищемся?» Усаживались рядком и одна у другой в головке вошек начинали щелкать. Не поверите, «процедура» эта продолжалась до получаса, а то и дольше. Никакого препарата против них не было, так что вшеискательством занимались и баре, и даже в царских хоромах. И, конечно же, не только у нас, а особенно на Западе, где банное дело стало чуть ли не повсеместным только в девятнадцатом веке.

    Эти сценки воскресных или праздничных дней военного и первых лет послевоенного времени мне напомнило начало рассказа известного русского писателя двадцатого века Власа Дорошевича «Декадент». В Щвейцарии в купе поезда встречаются две русские дамы. Разговорились:

    - Вы мне так с первого же разу симпатичны, что готова вам всю свою судьбу выложить.

    - Вы мне тоже. И я перед вами.

    - «Поищемся», как у нас в деревне бабы говорят, когда в гости друг к другу приходят.

    Словно чем-то далёким, родным на них пахнуло.

    Обе рассмеялись.

    - Поищемся!

   Ну и, конечно же, самым интимным подарком для доброго молодца было, когда красна девица в его бедной головушке вшеискательством начинала заниматься, хотя при этом без подковырки обойтись не могла: «Ай-яй, как ты завшивел-то! Это, случаем, не от Катьки, с которой намедни, сказывали, обнимался?»

Очень легко распространяемая эта мразь. Отец рассказывал: когда перед сражением на Курской дуге в степи стояли, где для баньки топлива не было, в землянках вшей слой по полу чуть ли не на палец был. Повторюсь: как они быстро на человеке расселяются. Всего каких-то две-три недели он со своим 438 батальоном связи, в начале июля сорок первого в Куйбышеве сформированном, выходил из окружения в Брянских лесах, вши на них, по его словам, «кишмя кишели». По выходе из окружения их целую неделю в банях «жагрили». Обмундирование над каменкой развесим, вот они на разогретых кирпичах и щёлкаются, как все равно, когда семечки на ветру провеивают.

   Так что это привычная картина была. Из молельного дома старушечки-то вернутся, позавтракают или пообедают – и на завалинку «искаться». Тут ведь вот какая незадача-то: многих из них зрение подводило. А посему в большом-пребольшом авторитете та пребывала, кто искательством могла зоркоглазо заниматься. Ну нас, конечно, матери в свободное для них время «искали». Иной раз, как арканом, тебя из игры вытянет: «Подь сюда – искать буду!»

   Ну ни позорно ли для паренька, когда с задней парты глазастенькая одноклассница на твоей спине вошку высмотрит. На доску бы надо зены-то устремлять, а она по чужим рубашкам «шпионит»!  

   Чуть не до вечера жара не спадает. А вот утром благодать! Особенно спозаранку. Лучше, чем у поэта восемнадцатого века (широко известного «в узких кругах») не скажешь:

Уже зари багряный путь

Открылся дремлющим зеницам.

Зефир прохладой начал дуть

Под юбки бабам и девицам.

    17 июля – Андрей. «На Андрея озими в наливах дошли, а батюшка овёс до половины дорос» - Даль (Ну батюшкой-то овёсец, конечно же, не селяночки назвали, хоша вот, например, к толокну и очень положительно относятся).

   Одна из старейших аскульских жительниц Евдокия Ефимовна Приказчикова (знатный колхозный хлебопёк) вспоминает: «Бывало, об эту пору мы своих мужей механизаторов только впотьмах или при свете (ламповом) видели. С раннего утра и до позднего вечера в поле и в поле. За околицу, бывало, выйдешь – хлеба по пояс. А нынче хоть бы одним глазком глянуть на пшеничку-то, все поля бурьяном поросли.

     С соседями-то в малолюдном селе когда ещё увидишься. А вот с птахами постоянно общаться-то приходится.                 

    Ну что раскаркалась-то?! Не с голодухи же: пожрать я уже выносил ей – остатки вчерашнего ужина и нынешнего завтрака. Вон ведь как расхарчился пенсионер прадедушка Толя! Не как те солдатики, у которых товарищ генерал интересуется, мол, хватает ли им. Те ему бодро-бодро ответствуют, мол, хватает и ещё остаётся. «А куда остатки-то тогда деваете (прадедушка Толя вон воронам их стравливает)?» - «Съедаем, товарищ генерал!»

    Что благоволителен, то благоволителен стал прадедушка Толя на старости лет к птахам-то. Вон иной раз верного болона (болонку) Малыша обделю, а воронам косточки обязательно вынесу да высоко-высоко алюминиевую мисочку-то на поленницу выставлю, чтоб тот до них не дотянулся. Уж больно они косточки-то уважают, особенно куриные – хряп-хрян, и нет её! Секрет стариковский открою: я потому этих умнюсеньких и ухватистых (рот-то при них не больно разевай – вмиг что-нибудь упрут!) ублажаю, потому как постоянно теперь в уме держу наставление нашего многоумного старца дедушки Кузьмы Мирскова, которое ему в сонном видении было: того, кто на этом свете птах ублажал, они его на том выручают. Пользуясь беспечностью чертей, ну как бы обслуживающего персонала и лагерных сторожей, они с угольками там мухлюют. Из-под кого вынут, а кто забижал их, тому подложат сверх норматива под казённую часть ( была бы она казённая – шут бы с ней, а то ведь своя собственная!). Вот и я льщу себя упованием: в случае чего, и у меня, многогрешного раба Божия Анатолия из-под тыльной части не только уголёк, а и целую головёшку исхитрятся вытащить. То-то отрадно ему станет, будто не на большущем противне он поджаривается, а на банном полке ублажается!

    Ну а эта голосит и голосит, видимо, не шибко благоверного своего призывает (у них, у ворон-то, видать, как у аскульских бабёночек: на какой-то час-полтора, ну от силы два муженёк куда-то по делам (отнюдь не по телам!) отлучился – она уже хай на всю улицу поднимает).

    А подумать бы молодой карге: деток они, почитай, вырастили, вон уж они к особям противоположного пола подбиваются – почему бы ему в кои-то веки и не отлучиться?! Почему обязательно «налево»-то? Просто крылышки размять по окрестностям отправился. Ох уж, эта бабская подозрительность, обременительная, как ярмо для беспорочного вола!

    А вообще-то ворона птица умственная. Вот в одном из селений Самарской Луки, старики рассказывали, еще в старое время во дворе у очень рачительного хозяина прижилась одна и во след за хозяином на его домашних прикрикивать стала: «Собир-р-райтесь быстр-р-рее! Собир-р-райтесь быстр-р-рее! Дар-р-рмоеды! Дар-р-рмоеды!» Вся улица, сказывали, вместо того, чтобы в поле собираться, со смеху покатывались. А домашние того трудоголика при такой погоняле, даже не позавтракав, как следует, из-за стола выскакивали и от такого позорища внахлыст и намётом-намётом из села на пожню.

    Как появилась, так, сказывали, и пропала. Хозяин и за Волгу ездил – и в Липяги, и на Матвееву Гриву, и даже в Иващенко, нынешний Чапаевск: не видали ли, мол, мою ворону басливую. Как в воду канула! А добрые люди, ну соседи то бишь, потаясь, поговаривали: ту ворону-глашатая свои же угрохали. Домочадцы евонные! Вот, поди, на том свете за грех свой на угольках-то и отпыхиваются!

   18 июля – Афанасий. «На Афанасия Афонского месяц на всходе играет – к урожаю» (Во всю поиграйся, свет-месяц! Да порадует земля-матушка нас урожаем на зависть нашим «добросердечным» соседям западно-забугорным!).

   Да, налились озимые. Вот только бы дожди уборку-то не подпортили. Рисковое это дело – раздельная уборка хлебов.   Раньше жито в снопах да суслонах стояло – ему и затяжной, как с гуся вода (колос и травинка – это всё равно, что добрый молодец в плаще и красная девица в ситцевом сарафанчике). А вот когда оно   в валках под длительно-длительно затяжной попало… Довелось мне наблюдать такую вот тягостную картину. Агроном колхозный на моих глазах перевернул такой валок, а там зерно прорастать уже стало. Вот всё долдонят: «Скупая мужская слеза, скупая мужская слеза!». Видел я её в тот раз…

    Позавчера были Петровки – самый разгар сенокоса. Сенцо на непогоду хлипко, как молоденький телёночек: чуть что и засопливился. Даже маленький дождишко его в валках погноить может. А посему: «Не то сено, что на лугу, а то, что в стогу» (а паче того, что в сеннике или на сушиле!).

   Казалось бы, много ли ума надо – косой махать? Ещё сколько! Вот, бывало, ведём мы втроём покос (как тремя отделениями стрелковый взвод в наступлении) «уступом влево» (отец впереди, мы с братаном за ним), Так вот: матушка, бывало, принесёт обедать нам – сразу определит мой «уступ». У отца, как бритвой скошено, под самый корешок. У братана, рукастого на сельские работы, тоже гоже. А я вот помощник экскаваторщика (в отпуск приехал) на пятку косы нажимать по-настоящему, как отец и братан, так и не наловчился, не «навострился». Вот ныне кошу травку около дома вроде бы (ну это на мой глаз) чисто, а матушка-покойница наверняка бы мягонько-мягонько, а критикнула бы меня…

   Повторюсь: косить практически каждый (пусть даже с огрешками) сможет. А вот стога и возы метать – тут далеко не каждый даже исконный селянин гож. Вот что мастаки на это «хитрое дело», то мастаки были – это мой крёстный дядя Стёпа и муж моей двоюродной тётушки дядя Миша Подлипнов. Стоят, бывало (тот или другой) на стогу или на возу – мы ему спешно-спешно (без спешки в таком деле нельзя, а ну как дождик?) тремя навильниками наверх сенцо кидаем. А он один там, на верхотуре, орудует - поданное нами сенцо вилами так ладненько укладывает, всё равно, что художник кистью выводит на лоне природы этот воз или стог.

   Глянешь издали – стог, как игрушка, стоит, а воз, смётанный им, на любом ухабе не шелохнётся. И никакой дождик этому стогу не страшен, потому как вся влага небесная с него, «как с гуся вода».

   Да, и бабам, ну, главным-то образом, молодицам да девицам и отроковицам на покосе-то дело находилось (Много вы видели на картинах покоса, у того же Андрея Пластова старушешек да пожилых матрон – у них в доме да на огороде дел полно). Мужики косами орудуют, а они сенцо согребают. Для селянок это как бы и не работа, а чуть ли не развлечение. Как бы разминка перед жатвой, когда надо будет день-деньской глаголью (четвертая буква алфавита) с серпом спиной к солнышку торчать.

   Были и есть такие (и немало, по себе знаю!), которые в страдную пору готовы и себя, и домашних своих, как лошадей, работой загнать. Как, например, наш ротный старшина Котов, в лексиконе которого главным было: «Давай-давай-давай! Быстрее-быстрее-быстрее!» Так и надорваться селянину (да и горожанину-дачнику) недолго. А жизнь-то, она длинная-длинная, сколько ещё сил понадобится. Я это ещё с детства заметил-«усёк»: кто колхозную или лесническую лошадку берёг, не перетруждал шибко-то, так она у него завсегда в «боевой готовности» пребывала.

   Именно об этом в народном месяцеслове:

   «Мешай дело с бездельем и в страду не забывай веселье».

   «Жить в соседях, быть в беседах» (Я думаю, вы тоже «усекли»: в данном случае беседы-то имеются в виду не за пустым столом которые, но в своё время!).

   «Где песня льётся, там легче работается и живётся».

   Но:

   «Без труда и отдых не сладок».

   «За дело – не мы, за работу – не мы, а поесть, поплясать – лучше нас не сыскать».

Вот как писатель А. К. Толстой печалуется о мужике:

Если он не пропьёт урожаю,

Я тогда мужика уважаю.

   Какой же человеколюбец этот граф Алексей Толстой! Если кто и пьянствовал на Руси, так это баре. На селе – в ходе еженедельных, а то и ежедневных посещений друг дружки в своих поместьях, а в городе – в ходе балов и приёмов, а ещё и во время двух- трёхмесячных вояжей на забугорные курорты, где отрывались по полной. А мужику когда было пропивать урожай-то? Это холоп хотя бы утайкой от барина себе мог позволить.                                                       

   У нас в Аскулах, сказывали, холопов не было. Ну у бурмистра барского, что на самой верхотуре нашего села, тогда волостного центра, на Заовражной (по документам – Церковной) улице проживал, наверно, служанка всё же была, но холопов-то на что да и почто ему содержать? А вот в Сосновом Солонце, сказывали, на усадьбе княгини Долгорукой они обретались и жировали.

   Это вон крепостной, а позднее и «свободный» крестьянин в страдную (а когда она у него не страдная-то?) пору   семь (если не семижды семь?) потов проливал, а как холопы вкупе с барами от жары в летнее время страдали, хорошо расписано в романе потомственного барина, хорошо-хорошо знавшего барский быт, писателя Ивана (?) Гончарова в его романе «Обломов». И случайны ли строки в поэме другого барина, тоже досконально знавшего натуру холопскую, Николая Некрасова: «Люди холопского звания – сущие псы иногда»?

   Вот у нас всё критиковали воистину батюшку-то царя-императора Александра Третьего за негативное отношению к «кухаркиным (холопским то бишь) детям». Почему он к ним так плохо относился? Нигде о том не читал, сам теперь-то вот, зная психологию и помыслы либералов-революционеров, догадался. Вот получил разночинец холопского, да и поповского, как например, Добролюбов, Чернышевский, Елисеев, да и Белинский в придачу к ним, - холопского и поповского звания высшее образование. На барскую жизнь он в детстве нагляделся, нравилась она ему, но, увы, не предвиделась! Вельми «хлебные места» предназначались, опять же, барско-чиновным сынкам, но не ему. А ему клерком Акакием Акакиевичем всю оставшуюся жизнь предстояло быть и глотать слюнки, завидуя высоко-чиновным привилегиям. Кто-то мирился с этим, а наиболее «продвинутые» шли в революционеры или хотя бы в «прогрессивно настроенные» писаки.

   А вечера-то, вечера летние сколь блаженны, когда жара, наконец, спадёт и дышать полной грудью можно. Вот со всеми работами на огороде управился - уф-ф! И - было время, кое-кто поступал так, как в этой частушке:

Я надену брюки в клетку

И пойду лобзать соседку.

   Но, увы, увы... Уж не до лобзаньев нам нынче. Сверстники мои - соседи да и сам я теперь с годами-то - ну не такие ли мы «высоконравственные» стали, что бери нас за белы рученьки и прямо в рай возноси-транспортируй! А соседки-сверстницы и одноклассницы наши, которые, как и мы, праведники несчастные, после «военно-полевых» работ перед телевизорами восседают - их-то куда?

   Кто-то сказал: хорошие девочки попадут в рай, а плохие - куда захотят. К нашему большому юношескому сожалению, наши красавицы-сверстницы были даже очень хорошими девочками. Так что в рай, в рай их, тогдашних недотрог - туда им, как говорится, и дорога! А ежели какая заминка выйдет, то мы так уж и быть (несмотря на наши тогдашние обиды) перед апостолом Петром замолвим за них словечко у врат рая: мол, невиноватые они. К сожалению...

   Ну что ж, Петров пост закончился – почему бы на досуге и не поёрничать слегка? После трудов праведных-то…

   21 июля – летняя Казанская.

   День этот считается открытием жатвенной страды.

Жатва приспела, и серп заострён,

Дожил крестьянин до лучших времён!

    Наставление селянину из Месяцеслова (не пожёстче ли райкомовских директив?!):

«Зерно в колосу – торопись жать полосу!».

«Жатва – время дорогое, никому не даст спокою!».

   А это уже как бы мотивация жаркого (ну по-райкомовски – ударного) труда:

«Жнут жаркою порою, жуют холодною зимою».

«Пот на спине – каравай на столе».

    «Пришла Казанская – у мужика на этот день жизнь, как цыганская». Ну то бишь праздная. В страдную пору и по воскресеньям мужики в поле работали. Но не на Казанскую! Причём праздновали «на сухую». Не то, что на осеннюю Казанскую-то, когда (по окончании страды-то!) дня два, а то и все три «отрывались»). В страду же (тут и сенокос в разгаре, и жатва на носу) никаких гулянок. Неудивительно поэтому, летом, сказывали, в лавке у аскульского купца Чукина четверти и бутылки с водкой пылью покрывались. Не потому, что не хотелось, и душа не признавала, а потому что нельзя: какой ты завтра на утро работник с похмелья – не умеем мы вон, как те же немцы, помаленьку-то! Если косить цепью, друг за другом уступом вправо (Как то тактическим уставом стрелковому взводу в атаку предписано идти), то и дело сзади слышать будешь: «Эй, не отставай, голова, а то пятки косой подрублю!»

   «В жатву лентяй женится, а зуда замуж идёт».

   Летняя Казанская почиталась большим праздником на Руси (в Самарской Луке чуть ли не каждый третий храм посвящён этой иконе). Запрещалось работать в поле, не то…

   В селе Никольском Можайского уезда Московской губернии немец-бурмистр (инославный, а скорее всего и схизматик!) «согнал крестьян косить на Казанскую». Крестьяне предупредили лютеранина: не гоже-де так делать. И вот повечеру разразилась страшная гроза, молния ударила в скотный двор княжеский – двести голов скота пожаром, «как корова языком слизала».

   Надо ли говорить, как эта устрашающая история, несмотря на отсутствие радио и телевидения, этим же летом распространилась повсеместно (от села к селу, от деревни к деревне – беспроволочный телеграф)?!

   Запрет работать в поле на летнюю Казанскую – это, я думаю, доброе дело сельских батюшек к ублажению крестьян при крепостном праве: дать хоть маленькую отдышечку между сенокосом и жатвой. А после отмены «крепости» это легло запретом и на свободных крестьян-трудоголиков. Знаю таких (увы, и по себе самому, к теперешнему моему сожалению на старости лет!), которые готовы в гроб загнать своих близких. Потому как в не столь давние времена и сам, говорят, такой был на своей деревенской усадьбе по отношению к «растютяям»-домочадцам.

    Косьба косьбой, жнитво жнитвом, а как на «голый» трудодень прожить-то было? Самим-то взрослым – уж Ты, Господи! А детишек-то в школу готовить надо, одёвку-обувку покупать, учебники. Выручали селянина поле и лес. Сначала поспевали полевая клубника и лесная земляника (её у нас мало было), потом черёмуха, малина, ежевика, лесные яблоки. А осенью шли грибы – грузди и волнушки-волжанки. Вставали рано-рано, чтоб «по холодку» придти в Ширяевские луга (в семи километрах от села!). Уже начиная с семи лет, матери брали нас с собой по ягоды. И пока ведёрко не наберёшь, о возвращении домой и не думай. А жары в те поры каждый год стояли неимоверные, а мошкары, мошкары над тобой целый рой. Сколько этого гнуса было в те годы, а теперь вот она перевелась (видимо, оттого, что, когда поля «химией травили», и её прихватили?). А тогда по селу или в сетках ходили, или с «дымарём» (консервная банка с тлеющим конским навозом). Черёмуху в холодке собираешь, мошкары нет в лесу, но зато комары заедали. Лесные, они крупные. Рубашку или штаны им прокусить – плёвое дело.

   А страшнее всего в лугах – это объездчики. Луга-то сенокосные, а мы их вытаптывали. Не успел скрыться в лес, ведро выхватят и ягоды растопчут. Особых людей подбирали в колхозе на эту непыльную должность! Бездушных и безжалостных, как смершевцы, по определению аскульских фронтовиков. Но собирать ягоды полдела, полбеды для пацана. А вот ежели матушка снарядит тебя вместе с соседками в Самару (Куйбышевом-то она у нас, исконных жителей, она только по бумагам числилась) торговать ими – вот мука-то мученическая! До сих пор помню, как было совестно стоять с корзиной ягод перед самарскими отроковицами и девицами покупательницами!

   И как обрадовался я, когда отец устроил меня (не по «блату», думаете?) прицепщиком на трактор (к концу смены чуть ли не на полсантиметра лицо и одежда покрывались плужной пылью). А после восьмого класса я уже был помощником комбайнёра – копнильщиком (у дяди Миши Мухортова, соседа нашего и отцовского кореша – дай Бог Царствие Небесное этому замечательному человеку и труженику!). По первости матушке это не по ноздре было. А потом даже возгордилась! Дело в том, что тогда в нашем колхозе имени Максима Горького (вон в соседних сёлах колхозы-то всё именами вождей нарекали, а мои земляки себе на знамя взяли великого русского писателя; как не гордиться этим?) каждый вечер в виде аванса на трудодни (по списку бригадира, каждый раз утверждавшемуся председателем колхоза) выдавали продукты: свежеиспечённый моей двоюродной тёткой Варварой Павловной Подлипновой хлеб на хмелевых дрожжах, мясо, масло, мёд, арбузы, дыни и т. п. Ходу от колхозного склада до нашего дома от силы пять минут было, а матушка моя, по словам отца, затрачивала на это чуть ли не час, выхваляясь перед знакомыми и незнакомыми: «Вот на сыновы трудодни получила!».

   Лесные яблоки сушили или мочили в кадушках. Продавали их уже зимой. Грибы солили тоже в кадушках. Бывало, моим их чуть ли не до полуночи. А что останется недомытым – мне домывать назавтра их, ну это когда в школу во вторую смену идти, а братан, будучи младше меня, всегда, к моему неудовольствию, в первую ходил. Иной раз целая ванна пятивёдерная их оставалась мне (мешками их тогда из лесу-то носили!). Уроки уроками, а чтоб вымыто было!

   Чуть не забыл про мой «демпинг» прописать. Попытался я однажды, торгуя ягодами, «подемпинговать», ну то бишь подешевше продавать их, так чуть затрещину по-свойски от соседок по торговому ряду не получил: «Не сбивай цену!».

   Но мы не в обиде на своё детство. Находилось время на развлечения и на игры. Но зато уже с детства было чувство собственного достоинства: всё-всё для школы – и одежду, и обувь, и учебники ты сам себе заработал. Штаны порвал – ответ наготове: летом ягод натаскаю – новые купим, а пока в этих похожу! И цену деньгам не понаслышке знали. И добротную одежду, и обувь весьма и весьма ценили. Спросил как-то ныне уже покойного друга детских игрищ и забав Сашу Кривова: «А помнишь, какие ботиночки тогда купила мать твоему брату?» - «А то!». Да и сам Михаил Федорович, ныне проживающий в Сосновом Солонце, а потомство его – в Жигулёвске, наверняка помнит те замечательные ботиночки, которым мы так завидовали тогда, почитай всей улицей. А как скрипели они - в курмыше, ну то бишь на другом порядке улицы слыхать было!

   Об эту пору первые «надземные» овощи снимают с открытого грунта. А кто и молодую картошечку подрывает. Делается это так: пропустить руку в корень и выбрать, которая по крупнее. К тому же это вернейший способ рыхления, после чего остальная картошечка-то, как дитятко на пуховой постельке пребывая, «недуром прёт-наливается». Двоякая польза: муженька и деток молодой картошечкой порадуете, а осенью вам крупными-крупными клубнями воздастся. А выкопать весь курень – большого ума не надо.

Вот кое у кого в огороде или на дачном участке в скором времени кочанчики раннеспелой капустки этакими головками детскими выставятся. Когда в суп или салат её употребить надумаете, то кочан под самую головку срезайте, а оставшийся корень полейте обильно и удобрите – через неделю-другую там по самому краю корня до дюжины маленьких кочанчиков заявится. Вот вам к осени-то ещё один урожай капустки-то с этого курня!

   Та же история и со средне-спелыми сортами, которые уже в начале сентября приходится срезать, чтоб не потрескались. В октябре перед заморозками и там капустные головки объявятся. Иные такие крупненькие – ладонью не в обхват. А твёрдые, как репа. Я их целиком в кадку или эмалированную кастрюлю (упаси вас Бог, их в «лименную»-аллюминиевую заточить!) в капустное месиво заправляю. То-то здраво-призывно хрустят они зимой за столом, даже если и на сухую! А уж ежели со сватком, с кумом или с дружком закадычным в застолье закусывать ими сбудется, твёрдыми и терпко сладостными, как девичий поцелуй, – объедение, да и только!

   И вот ещё что. Бабаня моя незабвенная Матрёна Емельяновна, она те зелёные листики, что у основания кочана, срезала и в засолку пускала – бочонок-то ведра на три запускался.

   На столе с разваристой картощечкой или в пирогах и сочнях белокочанная, что твоя Марья-царевна, шла. А щи она из серой варила. Ну, во-первых, вкусные и наваристые. А во-вторых, в ней, серой-то (это уж ныне учёные домекнули, а предки наши не иначе, как по промыслу Божию нутром это чуяли) всяческих витаминов и микроэлементов невпроворот; ты их и жарь, и парь – им хоть бы хны! Они в человеческий организм с каждой ложкой щей из такой капусты целой оравой – этакой сворой собак на микробы, бактерии и всяческие вирусы кидаются-устремляются.              

   25 июля – Прокл. У Даля: «На Прокла – великие росы». А посему: «Убери сенцо до Прокла, чтобы не замокло». Губительны эти росы для сеноуборки. Сенцо, оно на влагу дюже как хлипкое, как избалованно-изнеженный ребёночек на простуду. Чуть что – и оно почернело. В этом отношении зерновые намного выносливее: у них и стебель, и колос будто воском слегка подёрнуты.

   В снопах, а особенно в суслонах им никакой ливень не страшен. Солнышко выглянуло да ветерком обдуло, со снопа или суслона – как с гуся: мигом просыхает. Помню, идешь, бывало, спозаранку в поле к комбайну (после восьмого класса я уже не прицепщиком на тракторе, а на комбайне копнильщиком работал) иной раз прямо с гулянья. Росища – штаны чуть ли не по эти самые промокли. Вот, думаешь, сейчас приду, в копёшку завалюсь и отосплюсь, пока роса спадёт. Только разоспался, а комбайнёр дядя Миша, сосед наш (дай ему Бог Царствие Небесное: и труженик, и человек хороший был; что-то не так сделаешь - промолчит, но та-ак на тебя глянет!) уже будит тебя: росу-то солнышко вкупе с ветерком, как корова языком слизала.

   А росы на Прокла в самом деле великие. Без резиновых сапог вот ныне прадедушке Толе в лес ни моги податься! А аскульские насмешники (ох, языки бы им поотрывать и собакам выбросить, да жалко: иной раз они и что-то путное говорят), - вот что охальники придумали: «На святого Прокла у соседки вся (ну эта самая, которая ниже поясницы) промокла. Ходит стонет: «Ой-ёё, ой-ёё! Как мне высушить её?».

   Что ж, без доброй, незлобивой шутки в многотрудной крестьянской жизни не обойтись было. Вон, сказывают, даже в монастырях она в ходу и обиходе была. Даже святые отцы, говорят, любили пошутковать-то. Как, например, Амвросий Оптинский.

   Молодая сотрудница «Жигулёвского рабочего» с этакой хитрецой на умненьком личике, как бы между прочим, поинтересовалась у меня, не боюсь ли я что-то перепутать в своих обзорах? Боюсь, говорю, дочка, а посему себя как дознаватель проверяю и перепроверяю, чтобы в случае огреха моего вашу редакцию мои земляки самаролукские телефонными звонками не оглушили, ведь в Жигулёвске их сотни, если не тысячи насчитываются.

   Если раньше молодые насельники Самарской Луки, в том числе и отважинские, главным образом, устремлялись работать в Куйбышев, то с началом строительства ГЭС их, будто ураганным ветром, потянуло в Отважное – Жигулёвск. Ну парни шли прямо на строительство. А кому-то ведь их надо было обслуживать – кормить (да и поить тоже!). Ну и кто первым делом прибывшему-приезжему бросался в глаза?

Приезжай в наше Отважно,

Заходи в столовую,

Выбирай официантку

Самую здоровую.

Коль придёшься по душе ей –

Не ищи других красот:

Как увидит - в стельку пьяный,

Домой в сумке донесёт!

   Ну а о трудовых подвигах моих земляков за истекшие шестьдесят лет в   «Жигулёвском рабочем», а также в ставропольской райгазете (под разными названиями) опубликованы не десятки, а, наверное, сотни материалов. Это ли вот не подвиг? Наш сосед, все военные годы трудившийся с моим дедом на колхозной пасеке, Евгений Петрович Веретенников, выполняя какое-то срочное задание на зимней Волге, ушёл вместе со своим трактором под лёд. Дай Бог Царствие Небесное этому добросовестному труженику, о котором всегда с похвалой отзывался не больно-то охочий на похвалы мой дед Алексей Яковлевич Мухортов, и воистину доброму человеку. Так и видится мне его приветливая улыбка, когда он по проулку каждый вечер возвращался с работы мимо нашего дома…

     «На Прокла красны девицы по росе подолы задирают – добрых молодцев смущают». Ну тогда эти подолы-то чуть не по щиколотку были, а ныне вон в мини-юбочках-то не только по росе, а и в малой речке подол-то мудрено замочить…      

   А это вот ни завлекательная ли картина этих жарких дней?

В кустах, где птаха песню ладила,

Она разделась до гола

И груди властные огладила,

И в реку синюю вошла.

И, запрокинув стан (не кукольный!),

Блаженно на спину легла

И, словно храм двухкупольный,

Вниз по теченью поплыла.

   Вот дожил прадедушка Толя. Позавчера измерил воду в колодце: полтора метра до дна осталось. Наполнил ёмкость для полива и следующим утром в сладкой-сладкой надежде опускаю снова эту мерку – увы, как и вечером, уровень на полметра понизился, так и стоит. Сейчас бы вот старому хрену, как белке в колесе, на огороде крутиться, а он сидит писульки пописывает, «жёсткий режим экономии воды соблюдая». Грядочку пупырчатых огурчиков полил – и вся недолга. А всю остальную зелень придётся на «волю Божью пускать».

   Только вот для капустки исключение сделал: «ублажил» её, как не шибко тороватая кума своего кума на Масленицу – поднесла ему стаканчик бражки и ждёт, как он поскорее восвояси упожалует. А тому этот стакашек ну всё равно, что лошади пряник. Единым духом выхмостнул его и, как говорится, «ждёт продолжения банкета» под неодобрительным-неодобрительным взглядом кумы: «Ну ты, кум, и глот!».

   Так вот и я свою капустку угощать стал – не вёдрами, а, почитай, стаканчиками. Поднесу один (лью аккуратненько-аккуратненько, под самый корешок, не как в прежни времена – чуть ли не по полведру под неё чупахал), а потом, глядишь, и на другой раздобрюсь. Такие вот дела.

   Ныне, слава Богу (и советским властям: старались для народа-то!), самаролукцев артезианские колодцы спасают. А обычные в жару мелеют. На всю жизнь запомнилась мне та безводная зима, когда огородные колодцы запирали на замок. Да, да, воровали тогда из них водичку-то, у кого своего колодца на огороде не было. По ночам. Мы из своего-то колодца только глубокой ночью   глинистую водичку брали. А улочные до грязи вычерпывали. Так что у односельчан и самаролукских, что «на горах», а не на Волге, отношение к воде чуть ли не сокровенное. Чего не скажешь о молодых отпрысках наших. Помню, приехали тогда ко мне в Аскулы в летнюю пору молодожёны – сын со снохой. В баньку послали их последними, когда сами (мы с женой и дочерьми) помылись. Бак горячей воды и десятивёдерную из нержавейки бочку с холодной им оставили. Вышел во двор – гляжу, сыноначенька насос колодезный включил – воду набирает. Всю выхмостали что ли? Да, говорит, а чего её было-то? Десять вёдер – «чего её было-то»! Не боитесь, говорю, вместе с баней в лощинку поплывёте. Ну хорошо, лето дождливое было…

    Это нынешних банях хорошо стало. Горячая вода закончилась, заливай бак по новой и печку растопляй. А в старину трёхведёрным баком горячей воды на каменке и ведром щелока в печке всей семьёй пользоваться приходилось – берегли водичку-то!

   Кое-кому в домёк приведу такие вот сведения из солидного источника:

Без воды человек может прожить очень недолго. Потребность в ней на втором месте просле кислорода. Без еды человек может прожить около шести недель, а без воды - пять-семь суток. За всю свою жизнь человек выпивает до 35 тонн её.

   Если человек теряет два процента воды от массы тела, то у него возникает сильная жажда, если до десяти процентов - начнутся галлюцинации. У нас, рассказывали, одна бабёночка ,очень знойным днём увлекшаяся сбором ягод на безводной Бобыльской (горе), к её великому-великому удивлению (и к посмешищу на всё село – не больно-то откровенной иной раз надо быть!), увидела покойного родного тятеньку, попрекавшего её: ай-яй, мол, как ты подзадержалась-то, детишки-то, поди, уже рукава на рубахах от голода жуют! Ну после этого у нас пошло-поехало: «Авось и мне на жнитве родной батюшка привидится и домой прогонит!»

   А вот при потере 12 процентов он уже не сможет восстановиться без помощи врача. При потере 20 процентов человек погибает.

   28 июля – Кирик и Улита.

   «Кто на Кирика и Улиту жнёт, тот маньяки видит (видения, мороку)» (Даль). Маньяки – от слов манить, обманывать. Видели ли этих самых маньяков-манил-маних колхозные капитаны степных кораблей и, в частности, мы с комбайнёром дядей Мишей Мухортовым (в Аскулах чуть ли не четверть села эту фамилию носят), у которого я в летние каникулы копнильщиком на комбайне работал? А с какой это стати они оголтелым атеистам явятся? Ну даже и объявись-заявись они нам, резон-то для них в этом какой? Подумаем, что это галлюцинации: заработались по такой жарище да около пышущего жаром двигателя – надо холодной водичкой охолонуться. Ни испуга нам, ни славы им! Наверняка бы дядя Миша строго-настрого (на фронте, как и отец мой, ефрейтором был!) наказал бы мне (попробуй ослушаться такого!): «Ты смотри, голова, не проболтайся, а то обоих нас засмеют!»

   Так и стали бы до самой смерти шушукаться: «Это какой Михаил-то? Не тот, которому на жнитве маньяки привиделись? А, сказывали, трезвый был – врали, наверно, что трезвый-то… И про меня заодно уж: «Это вот в газетах всё заметочки пописывает, не тот, которому вместях с Михаилом Мухортовым в поле привиделось? А, понятно!" - и обречённо рукой махнут (В «Волжском комсомольце» я семиклассником стал публиковаться – на селе заметный был).

     Подозреваю, не со слов большого трудолюба записал в Воронежской губернии эту примету Владимир свет-Иванович. Увы, и в Самарской Луке встречались и, побаивают, и поныне встречаются такие, которым «маньяки» мерещатся не только на святых мучеников Кирика и Улиту, но и в другие дни, когда в страдную пору «на грудь примут». Рассказывали у нас про одного, который в поле на расстоянии никак не мог определить, который же из двух рядом стоящих комбайнов евонный и к какому из них нетвёрдые стопы свои ему направлять? А комбайн-то один-одинешенек с пустым бункером в поле стоял-то. Как бывший помощник комбайнёра, заверяю: эта не иначе, как плачевная история произошла не в нашем селе, когда на «степных кораблях» воистину самоотверженно и даже самозабвенно трудились знатные комбайнёры Сосново-Солонецкой МТС дядя Ваня Фалин и дядя Миша Мухортов (однофамилиц моего отца). Помню, уже темнеть стало, в клубе уже огни зажглись, а мой «шеф» дядя Миша руль комбайна из рук не выпускает…

   29 июля – Афиноген.

   У Даля на сей день: «Притихают пичужки. На Афиногена пташки задумываются». Всё, отпеснячили-отженихались, отневестились даже самые неуёмные – соловей да кукушка. Приспело молодь-потомство выращивать. Не только для селян - и у птах теперь страда. Птенцы всё прожорливее и прожорливее становятся – до песен ли тут? А пример всё вороны подают. У них детки не только летать и самостоятельно питаться стали, но и к «чёрным девицам» приглядываться начинают, чтоб будущую вёсну брачной парой встретить. Они раньше всех к решению своей демографической проблемы приступают…

   Зело нахальная птаха ворона. Прадедушка Толя вчера допоздна за столом (письменным – не трапезным!) засиделся – так ведь опять разбудили заспанца, каркают на заборе под самым окном, а то и в само окошко клювами стучат (да требовательно!): ты чего-де, старый хрен, с объедками-то опять мешкаешь? Сидят на заборе-то теперь уже впятером: тятяня с маманей и дитятки ихние. Ситуацию ещё как «контролируют», потому как у них два конкурента объявились. Соседская дворняжка и всеаскульский прижиывальщик кот Васька. Он, как золотоордынский баксак, по утрам все дворы обходит, «дань собирая». Оба, и пёс, и кот, блудливые, но ворон побаиваются: те за свою подачку никому спуску не дают.

   Вот как дело-то оборачивается: за последние пятнадцать-двадцать лет и вороны стали перелётными: из пустеющих за зиму сёл малолюдных они куда-то перелетают. В лес? Зимой и там голодно. Скорее всего, в города, где мусорные баки улочные хлебными корками, а то и целыми буханками «удобрены».

   Узрела бы такое не иначе, как святотатство, моя бабаня незабвенная Матрёна Емельяновна, которая каждый раз после семейной трапезы хлебные крошки со стола в ладонь смахивала и в рот отправляла (это летом, а зимой птичкам выносила, а потом меня, как подрос, на это приспособила), то наверняка сердечко у неё от возмущения и досады захолонуло бы: ведь исстари на Руси, постоянно голодавшей то от недорода, то от супостатских нашествий, к хлебу отношение было, как к святыне.

   Скоро-скоро и у остальных птах ихние детишки-«ребятишки» подрастут и из гнёзд на волю выбираться станут. Птицы, что весной наособицу жили – каждая пара на своём участке (попробуй залети туда другая – сразу драка!), то теперь начнут кочевать с детками по всему лесу. Дружные! Если один попал в беду, вся стая поднимет крик и гам на страх врагам. А вороны и сороки «вербальностью» (криком) не ограничиваются – бесстрашно бросаются на супостата. Сам однажды наблюдал, как они, вороны, на коршуна «ополчились» - еле крылья унёс от разъярённых птах агрессор незадачливый. Как мы, сельская ребятня, в таких случаях горделиво говаривали: «Не на тех нарвался!».

   Отрадное известие народного месяцеслова: «Оводы перестают кусать людей». Вот бы ещё от комаров избавление приспело…

    31 июля - Иоанн Многострадальный.

    Чем прославился этот святой на Руси? Каким многостраданием-то? За что он пострадал, в своё время поинтересовался я у одной православной матушки. «За веру!» - не раздумывая, ответила та. Он что, принял смерть за веру, как успешный и любимый военачальник римского императора Георгий Победоносец, или, как Иван Русский, который претерпел неисчислимые зверства турецких османов, склонявших его в ислам и в конце концов зауважавших его за непреклонность? Выяснить у той матушки это не удалось Не по причине стыдливости этой старой девы, а из-за её неосведомленности в этом вопросе. Нет, он прославился на Руси в церковно-монашеских кругах за другое многострадание.

   Вот что И. П. Калинский рассказывает в своём «Церковно-народном месяцеслове на Руси» 1877 года издания об этом святом:

   «В Сказании о святых преподобному (Иоанну Многострадальному) положено молиться от блудныя страсти. Основанием для этого, как видно, послужило то обстоятельство, что угодник этот представляет собою редкий пример тяжкой борьбы с плотию, окончившейся славною победою, при совокупном действии твёрдой воли и благодати Божией. Так именно св. Иоанн от юности своей много страдал от похоти плотской и не знал, что делать для своего спасения. На первых порах он ничего не ел, мучил себя жаждою, носил на себе тяжкие вериги, но всё не находил для себя желанного покоя. После этого, по наставлению Антония Печерского, он поселился в скорбной и тёмной пещере и здесь несколько лет сряду прожил безысходно с целью умертвить свои страсти, но и это не помогло ему. Наконец, как последнее средство для своего спасения, св. Иоанн возложил на себя тяжёлые вериги, выкопал для себя по плечи яму и, влезши в неё, засыпал себя так, что оставил себе свободными одни руки и голову, и, наконец, достиг того, что усмирил в себе нечистые движения. Всё это преподобный Иоанн рассказал сам одному собрату, пришедшему к нему просить наставления для борьбы со страстными помыслами».

   А слабо было ему выполнить самое первое повеление Отца Небесного: «Плодитесь и размножайтесь и населяйте землю»? Женился бы на такой же страстной красной девице, и оба-два ежегодно увеличивали бы население избы. Ну и бросил бы свои барские хоромы да принялся бы в поте лица зарабатывать хлеб для своего возрастающего семейства. Или вместо вериг-то натянул на себя кольчугу и пошёл бы Родину защищать. Или в казаки бы подался, землю Русскую приращивать. Кстати сказать, сибирские казаки, сказывают, вели очень целомудренный образ жизни. Оно и понятно: к тамошним «прелестницам», в те времена от роду не мывшимся, говорили, аж за десять сажен срамно было подходить.

   По простоте душевной думаю, а почему бы баричу Ванюшеньке (только барич мог позволить себе несколько лет не работаючи в пещере святости чаять) со всем молодым пылом за выполнение второй заповеди («Возлюби ближнего своего, как самого себя») взяться, ведь она, по словам Спасителя важна, как и первая («Возлюби Господа Бога…)? Ну и похоть-то можно было и на такие добрые дела барчуку претворять – добрым людям после жарких молитв помогать: вдове убиенного воина избушку поправить и сенца накосить, старой старушке одинокой дровец заготовить. Жарко потрудился – глядишь, и внизу живота полегчало…

   Ныне число монахов, страстно чающих своего спасения, говорят, далеко перевалило на Руси не только за средневековый, но и за предреволюционный уровень. В Самарской Луке, говорят, их тоже немало. И вот поучения для ради этим чающим спасения я поведаю, как спасалися от «блудныя страсти» молодые аскульские насельницы в годы Отечественной:

    Чудно все-таки   человеческая память устроена: достаточно какого-то звука или запаха — и как наяву встает перед глазами картина многолетней давности! Так вот и мне, уже довольно-таки взрослому чело­веку, однажды припомнилось: выхожу я, маленький мальчик, на крыльцо и вижу в ярком свете луны, как наша соседка тетя Настя Д-ва дрова колет.

    Так это воспоминание и провали­лось в памяти на долгие годы. И вот поди ж ты: опять вспомнилось! И вспомнилось году в 64-м, когда я, ра­ботая в районке, как недавно демо­билизовавшийся из армии, увлекся военно-патриотической тематикой. И захотел это воспоминание использовать: вот-де как солдатки были загружены работой, что дрова им приходилось колоть по ночам. Но Бог помиловал – не дал опозориться, и это «лыко» я не успел вплести в свою военно-патриотическую «строку».

    А дело было так. Проводили мы свой первый совместный отпуск с женой в моем родном селе, в родительском до­ме. И как-то, возвратившись из сельмага, моя молодая су­пруга под большим секре­том рассказала мне о только что услышан­ном ею...

    ...Сидит возле магазина   тетя Дуся В - ва в окружении аскульских баб и ведет рассказ (а где еще и посудачить, как не около магазина?!):

    — Я, бабоньки, как своего на фронт проводила — места себе не находила. Бы­вало, наработаюсь, наработаюсь — ног под собой не чую. Ну, думаю, теперича как на кровать лягу — на всю ночь, как в яму, провалюсь. Ан нет! Часа два-три поспишь — и как в бок кто толкает. И вот вороча­ешься, ворочаешься в постели... Не вы­терпишь, вскочишь — и дрова колоть! И так, бывало, колуном намахаешься — не только спина, а и вся ж...а мокрая делается! Вот тогда идешь на койку и нет-то нет за­снешь... Я, бабоньки, и по сию пору, как колун узрю, то, грешным делом, про себя смеюсь: вот он — полюбовник-то мой во­енный!..

    Помнится, я (как уже женатый) набрал­ся духу и поинтересовался об этом у ма­тушки. На что она ответила:

    — А что тут такого-то? Я и сама сколь­ко их так переколола! А няня твоя Настасья (чай, не забыл, какая она ядреная была), она и пилить их в одиночку приспособилась по ночам...

    Так вот они и «забавлялись», наши матери, тетки и просто соседки, ког­да их мужья в землянках «вшей кормили» или же, шинелькой укрывшись, и на ней же, как на мягком матрасике, в окопах полежива­ли, в головах рукав этой    же самой шинельки заместо пуховой по­душки и мягкой супружеской руки имея...

   А они, монахи-то, ныне, оказывается, вот как спасаются:

    Новый Валаам – единственный в Финляндии мужской православный монастырь. И вот, когда в связи с кризисом и обвалом рубля количество русских паломников резко сократилось, сообщается в одной центральной газете, в этой обители решили начать производство крепкого виски. Красное вино здесь производят уже давно. А вот за виски взялись недавно. Опыт перенять было у кого. В монастырях Греции уже давно готовят этот напиток, поясняет иеромонах Михаил. А отец Андреас присовокупляет: это-де самое лучшее послушание для монаха. И он горячо взялся за дело. Сами монахи пьют только вино и малоалкогольный квас (в Самарской Луке он просторечно бражкой прозывается). А виски продавать собираются только мирянам, тем самым, которым, по словам апостолов Иоанна и Павла, места в раю извечно не забронированы. И только вот отцу Андреасу приходится отдуваться за братию дегустацией этой вредной для спасения огненной жидкости около литра в месяц.

   Если кто из моих земляков по прочтении этого сообщения навострился уже вскорости отправиться в Новый Валаам «причащаться», разочарую: первые продажи виски начнутся только в 2018 году.

   Ну а в заключение ещё про одного праведничка из поэмы Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

Был старец, чудным пением

Пленял серца народные;

С согласья матерей

В селе крутые заводт

Божественному пению

Стал девок обучать;

Всю зиму девки красные

С ним в риге запиралися,

Оттуда пень слышалось,

А чаще смех и визг.

Однако чем же кончилось?

Он петь-то их не выучил,

А перепортил всех

   А что довольно неплохо жилось тогда на Руси таким старцам?