С наступлением тепла в определенных кругах Тольятти, Жигулевска и Ставропольского района стали снова муссироваться слухи о нелегальной деятельности нечистой силы в ареале Самарской Луки. В связи с этим ко мне, как уроженцу этих загадочных мест обращаются с вопросами жены тех мужчин, которые по субботам и воскресеньям обретаются на приволжских дачах или же на охотничьих угодьях самаролукских и каждый раз возвращаются оттудова весьма и весьма утомленными и, к вящему неудовольствию своих жен, сразу же заваливаются спать. А посему у этих обеспокоенных матрон возникает вопрос: не связано ли-де такое вот отлынивание от выполнения супружеского долга не с самоотверженной работой на садово-дачных грядках, а с определенного вида деятельностью нечистой силы — шишиг и русалок?!
Вопросы, как говорится, очень и очень интересные, тем более что прошлым летом поползли зловещие слухи о случаях беззастенчивого насилия со стороны представительниц нечистой силы по отношению к излишне доверчивым и неосторожным землякам нашим. Сам был свидетелем душераздирающего рассказа о том, как житель Автозаводского района ездил под выходные дни в Ермаково на дачу и возвернулся оттудова весь в синяках: не в смысле ушибы и ссадины, а в смысле — засосы. Кто же так вот беззастенчиво надругался над нашим землячком, чьих рук, вернее, губ это дело? Бедный мужик клянется-божится, что ничегошеньки не помнит, и высказывает подозрение на тамошних шишиг. А недоверчивая супруга инкриминирует ему связь со Светкой с ВАЗа («У, зараза!»), на которой, по ее словам, пробу ставить некуда!
Случалось ли подобное в старину в наших местах? Еще как!
Сколько у нас в Аскулах таких вот случаев было. Пошел молодой мужик к соседям посумерничать: час нету, другой, третий... Ни родители, ни молодая жена всю ноченьку глаз не сомкнули, о нем беспокоючись. А он, бедняженька, еле живой, весь в синяках-засосах и с губами аж до крови распухшими, домой-то только под утро заявляется. «Где это так тебя?» А он: шишига, мол, в баню заманила, иди, говорит, клад покажу, он под полком банным, Ну кто же против этого устоит? «Я, - говорит, — только в баню-то заступил, а она меня чуть ли не с порога в охапку (здоровенная, стерва, не вырвешься!) и на полок меня». — «Вот где, — говорит, — клад-то!» Что оставалось делать бедному детинушке — неразумному и неосторожно доверчивому, как дитя?! Только и знай, что команды да капризы шишигины исполняй! «Ой, мужики, если бы вы только знали, что эта ведьма со мной вытворяла, — это уму непостижимо! — печаловался он потом уже не в семье, а односельчанам в отсутствие баб. — Вот дядя Пантелей про самарский бордель намедни рассказывал, а это похлеще будет!»
Мужики кто сочувственно, кто завистливо только головами покачивали. А вывод старенький-старенький старичок сделал:
— Шишиги-то да лесачихи, а и те же русалки, они зна-ают, к кому приставать-то — к молодым! К нам, к старикам, небось, не подступишься, потому как мы без молитвы — ни шагу! А молодежь, она беспечная, вот и приходится за свою беспечность-то претерпевать.
Да, шишиги, лесачихи да и русалки почему-то все больше к мужикам приставали (парней, что-то не слыхать было, чтобы трогали – тут есть, кстати сказать, над чем задуматься!). А вот лешие да домовые, те, бывало, всё бабёнок молодых домогались, им проходу не давали. Со старыми старушками у них только одна забава – веретено под лавку (да в самый-самый дальний угол!) запрятать-закатить или куделю распушить. А вот молодой бабенке, бывало, не приведи Бог им попасться — разом шуры-муры сотворят. Сколько молодых солдаток да опять же молодых вдов от них в банях, на сеновалах да в березовых колках пострадало! Рассказать все — целая эпопея получится.
Много случаев порассказали несколько лет тому назад при мне, как тогдашнем старосте нашего села, самарскому историку и краеведу Кириллу Серебрянитскому о неформальных контактах моих земляков с представителями нечистой силы в былые времена. «А вот самим вам не доводилось встречаться с лешим или домовым?» — все допытывался каждый раз наш гость у моих односельчанок. А они, скосив глаза, каждый раз дипломатично уходили от ответа. А кто сознается-то?
Вот, например, тетя Таня Феклистова рассказала о том, как ее второй муж в километре от Аскул, где раньше Гасильная часовня стояла, поздно вечером в сенокосную пору, выйдя из-за копны, увидал огромного роста бабу голую, заросшую волосами с головы до пят, и с большущими, как подушки-думки, титищами. Когда я, читая этот эпизод из интервью Кирилла Серебрянитского, опрометчиво сообщил своим домашним, что этот «невольный свидетель» был ни кто иной, как мой покойный родитель, они, не сговариваясь, в один голос поинтересовались: «А сколько он в тот вечер принял?». И я понимаю отца, почему он тогда не рассказал об этом случае ни своей жене-насмешнице, ни соседям, и только в конце жизни признался моей мачехе, женщине незлословной и бесхитростной. Знал: засмеют!
А посему ровеснички мои, знай себе, благоразумно помалкивают, а наянливым расспрашивателям на уши бесхитростно лапшу вешают. А если в чем и признаются, то это попозжа. Попозжа-а-а! Когда их жены окончательно в возраст войдут и к некоторого рода происшествиям поснисходительнее относиться будут. Мой совет интересующимся: у старых старичков, а лучше того — еще и у одиноких про нечистую-то силу выведывайте. Авось и расколются на старости-то лет. А рассказать им, повторяю, есть о чем.