Егорий-Егор - на Руси это ещё и Георгий и Юрий. А в Америке – Джордж. Как рассказал мой внук Егорушка, который в студенческие каникулы «гастарбайтерствовал» в США, русскоязычные именовали тогдашнего президента Джорджа Буша-младшего, сына Джорджа Буша-старшего по-нашенски - Егор Егорычем.
С вешнего Егория начинается настоящая весна. «Егорий с теплом (росой, водой), а Никола (22 мая) с кормом». В этот день впервые выгоняли скот на пастбища. Эх, помню, как молодецки щёлкали они своими длиннющими арапниками по утренней росе! Если это рядом случалось, то иная молодая бабёночка, бывало, от такого залихватского присвиста аж приседала. Про мокрые коленки при этом (от росы, конечно!) я, так уж и быть, распространяться не буду…
«Сена достаёт: у дурня до Юрья, у разумного - до Николы». За годы отрочества и юности, увы, не раз приходилось убеждаться в жёсткой справедливости этой поговорки, когда вот уж воистину бедной и безвинной скотинке запоздавшею весною приходилось страдать от бескормицы. И причиной тому нередко был не столько малый или недостаточный запас сена, сколько давала себя знать излишняя тороватость и бесшабашность молодого хозяина, отнюдь не от большого ума разбрасывавшегося сенцом на исходе зимы. Лучше уж в апреле подержать впроголодь, чем в мае слышать жалобный рёв голодающих животных.
В Месяцеслове Даля этому святому посвящено более двух страниц пословиц, поговорок и примет, намного-намного даже больше, чем другому любимцу народному Миколе Милостивому.
Почему этот святой, на Западе которого мало кто знает, стал так люб славянам-русичам? А всё потому, что с внедрением на Руси христианства он заменил нашим предкам-язычникам (по мнению видного русского богослова девятнадцатого века, увы, так и оставшимися полуязычниками) любимейшего бога славян Велеса, покровителя животного мира. В языческой иерархии Велес был третьим после Сварога (самого главного бога славянского!) и вторым после Перуна (творителя всех воздушных явлений: рука его управляла громами и молниями). Перуна-то, конечно, уважали: и дождичек, и снежок – всё в его руках, а больше-то побаивались, а ну как молнией-то по кумполу шандарахнет? А Егория, особенно вешнего, искренне любили. Вообще-то главным заступником домашнего скота заместо языческого Велеса этот полководец по чистой случайности на эту вакантную должность языческую угодил. Не шибко-то, знать, наши предки в роде занятий и предпочтений святых разбирались. А чего разбираться-то?! Коль назначили всем миром, как например, старосту или сотского, - значит исполняй. Мало ли что тебе не нравится! Это тебе мирское (чуть ли не сказал по старой привычке: партийное!) поручение!
И даже вот что селянин прощал ему: «У волка в зубах – Егорий дал». Да, да, да, Егорий-то Храбрый не только домашнему скоту покровительствовал, но и диких животных миловал. Кто-то по недалёкости ума может позлословствовать: лоханулись-де наши предки. Это-де всё равно, что глава либерально-правозащитного комитета и председатель ревтрибунала или начальник тюрьмы в одном лице! Это наши-то многомудрые да смекалистые предки и лохонулись?! Вы только вдумайтесь в философски-глубинный смысл этой поговорки («У волка в зубах – Егорий дал»). Кого дал-то? Своим сугубо практичным умом наш предок-селянин понимал: кто попадал на зуб волку-то? Гуляки баран или телёнок, по недогляду пастуха (а уследишь ли за этими «экскурсантами» и ходоками?) отбились от стада-табуна и зачем-то в кустики попёрлись – вот уж воистину туда им и дорога! Не в этот, так в другой раз волку на зуб попадутся: такой уж они забулдыжной породы! Или бродливую телушку. Вы что думаете, из нее бы путная корова получилась? Она бы, и будучи «матроной», так же бы вот вела себя. Все путные коровёнки из стада повечеру в родной двор поспешают – подоиться да в хлеву благопристойно в коровью полудрему впасть, «серку жуя» всю ночь, ну то бишь скушанную днем травку отрыгивая и пережевывая ее. А эта бесшабашница все где-то гуляет-прохлаждается, понуждая хозяйку или детишек дотемна разыскивать её.
Академиев моя бабаня незабвенная Матрена Емельяновна не кончала, зоологию по учебникам не изучала, но, обречённо промолвляя по такому несчастному случаю эти расхожие слова насчёт «у волка в зубах», своим крестьянско-пытливым умом, видимо, всё же понимала: и волк, и лиса - хищники-то они хищники, но и санитары леса вместе с тем. Только тех, кто «плохо бежит», излавливать-то им удается в лесу. Ну а на крестьянском дворе они берут, «кто плохо лежит», ну то бишь без должного оберега хозяйского находится.
А вот как к этому вы отнесетесь? Когда при виде обглоданных молодых деревцев в своих садочках, у селянина и дачника сердце кровью обливается! Нет того, чтоб в лесу этим заниматься, эти разбойники (я треклятых зайчишек имею в виду) после Евдокии-плющихи на сады набеги совершают. Когда снег-то глубокий и рыхлый, они в лесу деревца обгладывают. А по мартовскому насту им теперь, как по асфальту или по бетонке, – аля-улю! Казалось бы, ну чем не пригожи им тамошние яблоньки-то? Нет, прутся в сады и палисадники! Одна наша набожная старушечка вот к какому выводу пришла: это-де черти их в лесу-то в стаи собирают и напролом к нам в сады гонят. Не иначе, как якобы по грехам нашим! А то, что раньше-то в селе десятки и десятки собак были (попробуй сунься серый или белый – в миг шкуру спустят!), старой, видимо, невдомек. А посчитать бы для очистки совести, сколько грехов совершалось в расчете на одну квадратную сажень сельской площади в пору ее младости и сколько ныне совершается. С учетом нынешнего уменьшения числа жителей на единицу занимаемой площади, думается, тогда грехов-то по больше (и значительно!) приходилось! А зайчишки, между тем, в те поры из леса и носа не показывали…
Ну это хорошо, тогда глицерин у меня под рукой (в кармане) оказался, когда ранней весной по приезде в доставшуюся мне в наследство родительскую усадьбу сразу же в сад вышел и такую вот душераздирающую картину узрел: все шесть посаженных мною по осени яблонек были смертельно для них обглоданы!
Так что после этого как, бывало, заслышу залихватски грозное: «Ну, заяц, погоди!», сразу же около телевизора рядом с малыми детками усаживаюсь. Вы думаете, мое сердечко кровью обливается от жалости к этому «бедняжечке зайчику»? Мне сразу же вспоминается та картина варварства и разбоя в моем садишке. И все мое христианское милосердие, вся жалостливость к нашим братьям меньшим в лице этого садового разбойника из меня, как суховеем, выветривается. Скажу больше, я и вот эту стихозу не без удовольствия цитирую:
Плачет грустный заяц над своей судьбой –
Стала тетя зайца шапкой меховой,
Две его сестрички нынче – рукавички,
А сосед, с которым был знаком,
Переехал в город – стал воротником.
Мой дед Алексей Яковлевич, будучи колхозным пчеловодом, зимами охотой промышлял, как внештатный сотрудник лесничества. Волков и лис на капканы искусно брал, а зайцев силками ловил (У меня вот сразу слюнки потекли, как вспомнил перемлелую в скудельном горшёчке зайчатинку, что на вольном духу в печи истомилась). А нынче на них что-то редко охотятся, всё больше на кабанов да на лосей. Хлопотно, видимо, и неприбыльно. То-то будут богатейчики на такую мелюзгу время и бензин тратить! Так что вся надежда теперь на патрона волчьего Егория Храброго. Нешто сходить в Божий храм да поставить свечечку к образу его? Болит сердечко-то о бедных деревцах. Вот хоть по осени и деревянными щитами их огородил, а толку-то? Они все равно, что козы, – в любую щелочку пролезут…
Юрий – праздник пастухов. Наём пастуха обычно приходился на Святую (после среды, конечно, а до этого грех делами было заниматься!). В пастухи попасть непросто было. По-теперешнему сказать, на селе для них в старину «кастинг» устраивали. Выбирали всем миром, на сходе. Вот если бы воспитательниц и нянечек в детском саду тоже выбирали – вы бы равнодушно к этому отнеслись? Надо ли говорить, что в этом «кастинге», главным образом, принимали участие домохозяйки? Ведь для селянки домашняя скотинка навроде малых деток. И в чьи руки её овечки, а особенно кормилица семейная коровушка попадут и под чьим началом день-деньской пребывать будут, ого-го, как её заботило! Тут всё ему (бабами, конечно!) припоминалось из прошлогодней пастбищной «эпопеи». А вот когда начинали припоминать ведьмины грехи (выдаивание молока у коров!), тут уже каким-нибудь благомысленным и, безусловно, уважаемым старцем «бабий базар» неукоснительно прекращался.
И вот какое превращение наблюдалось. Когда «отчётно-выборные» обличения в ходе этого «кастинга» заканчивались, перед выдержавшим этот искус обличительницы прямо на глазах становились ну ни такими ли обожательницами стражей их поголовья. А куда деваться-то было? Повторюсь: не так ли ведут себя мамаши перед работницами детских садов? Ведь на целый день передаешь любимую скотинку в чужие руки…
Это ещё в пору детства и юности я застал: как уважительно относились аскульские домохозяюшки к пастухам. Бывало, то пряженцами-пирожками его побалуют по утру перед пастьбой, то ещё чем. Но если с её скотинкой что случилось, то на слова и определения не скупились.
- Охо-хо! Это что же за пастухи такие пошли – им бы на живодёрне только работать! – помню, как возмущалась тётя Настя, когда её телушка-полуторница возвратилась из табуна со ссадиной от кнута на спине. Был у нас короткое время такой горе-пастух – с виду тихоня, а в душе садист: почём зря коров кнутищем охаживал. Изгнали. С треском!
- Такой бы раньше в пастухи ни за что не попал, - говорил по этому случаю мой двоюродный дед Яков Михайлович. – Долго-долго судили-рядили. А если пришлый, ходока в то село посылали разузнать про него. Скотина, она же, как дитя беззащитное Ей вон, как барчуку, дядька нужен.
- Может, нянька? – слюбопытничал я. Дед строго-строго посмотрел на меня и втолковал торопыге-неразумцу:
- Нет! Нянька не подойдёт. Дядька нужен. Строгий! К скотине, как вот к вам сорванцам, строгость нужна. Как вон Андрей Петрович (Зайцев, директор нашей начальной школы, зело строг был с нами, но справедлив – А. М.-С.), а то вон молодую училку из Самары вы, сказывают, не больно-то слушаетесь. Опять же, волчишки иной раз шалят – нянька-то разве справится?
Ох уж, эти старики (прадедушка Толя самокритично это и к себе относит!): любят они покраснобайствовать-то! Внуки и внучки, поснисходительнее будьте к нам, а то на старости лет тоже каяться придётся!
Пастуху доверяй, но проверяй. Так что посылали аскульские домохозяюшки лазутчиц – понаблюдать за пастухами-то, как они там со скотинкой-то обходятся. Ходит она, бывало, по опушке лесочка, будто бы каким-то делом занимается, а сама глазищами на пастуха – зырк-зырк. А потом - доложит миру, а то и заложит его, пастуха-то…,
Как правило, в пастухи нанимались пришлые, а если свои, то бобыли, у которых «ни кола, ни двора». А посему они находились на иждивении мира. Кормили их поочерёдно. Хорошо помню то смятение как матушки моей, так и соседок, когда пастухи ожидались на ужин. Те ещё случались среди них дегустаторы-то! Наутро на выгоне так ославят не потрафившую им хозяйку – по всему селу молва разнесётся, какая ты скряга или стряпуха-неумеха.
Давным-давно это в Аскулах случилось, а историю эту не без удовольствия наши бабёнки каждый раз пересказывали. Налила хозяйка пастухам большую-пребольшую плошку щей – ухмыстнули. По исконной бабьей привычке интересуется (в ожидании похвалы, конечно!): хорошие ли, мол, щи-то? Хороши, наперебой отвечают те (попробуй не похвалить стряпню даже родной жёнушки!). Она им снова всклень её щами заливает. Выхлебали и эту. Ну и ждут, что она что-то на второе на стол поставит – кашу, яичницу, что-нибудь жареное-пареное, а она, раздобрясь на похвалу, по-новой плошку-то щами заполняет – тут уже один из них не выдерживает и выплескивает их в окно с нехорошими-нехорошими словами на пастырских устах.
Я эту историю не потехи для, а вразумления ради землячечкам самаролукским поведал. Не больно-то иной раз обольщайтесь похвалами гостеприимно угощаемых вами. Повнимательнее в очи их вперяйтесь: искренна ли похвала их, не искательна ли?
У Даля в Месяцеслове: «Егорий – праздник пастухов: их одаривают, кормят в поле мирской яичницей». И вон оно даже как было: «На Егорья пастуха водой окачивают, чтобы всё лето не дремал». Как не понять наших суеверных предков? Ведь дремота пастуха вельми и вельми опасна для скота, ибо скот вот уж воистину постоянно находится «во враждебном окружении». Стоит не уследить за блудливым ягнёнком (а то и телёнком-шатуном!), запросто в волчьи лапы угодит! Что там зайчишка волчьему выводку? Как лошади пряник. А вот ежели в их лапы ягнёночек попадёт – пир горой! Вот рассказ аскульского пастуха овечьего времён моей младости односельчанам в дружеском кругу: «В открытом поле для стада и пастуха – опаска малая. А вот ежели пасёшь на окрайке леса, тут ухо востро держи. Не поверите, я сам какой-то дёрганый становлюсь в этом разе. Вот не видно его в кустах, а я нутром чую: следит за мной! Только и ждёт, чтоб я отлучился-замешкался или, упаси Бог, вздремнул,,,».
А как зародился такой «обычай» (ну насчёт обливания-то)? Не так ли вот, примерно? Приехал из Ермакова к нам в Аскулы мужик с возом рыбы и жену для подхвата с собой взял. И та, помогая моим землячкам рыбу на возу выбирать, поведала им: «А у нас, бабыньки, вот какой уже год ни одного ягнёночка волки не загрызли, вот крест кладу – не лгу!» - и перекрестится ведь! А у бабёнок, что называется, ушки на макушки: как, мол, так? А мы пастухов-то ещё с дедовских времён на Егорья водой с молитовкой обливаем, чтоб на пастьбе не дремал! И что же? На следующего Егорья бабы с пастухами таты-бары, а одна бойкенькая чупых их, пастухов-то из ведра: «Не обижайтесь, мужики! Это, чтоб вы на пастьбе-то не дремали! Такой у нас в Самарской Луке обычай с древности».
…Всё, закончилась спокойная жизнь у молодых селяночек. Вот она, лапунюшка-засонюшка, вскочила с супружеской постелюшки с запозданьицем, однако. Не умывшись иной раз даже, лба не перекрестивши, подойник хвать и опрометью во двор. Коровушку, мерно «серку жующую», растолкала, наскоро (ширк-ширк) подоила, хворостину в руки и бедную скотинёшечку на виду (и на смеху!) у всей улицы в стадо гнать её. А оно, стадо-то, хвост за околицей уже кажет…
Ну а пастуху, конечно, смешки-смешочки… Над кем ещё и потешиться, как не над молодой бабёночкой, да ежели она ещё и смазливенькая?
Вот хоть и крепок-крепок утренний сон отроческий и юношеский, но всё равно на утренней зорьке пробуждаться приходилось: коровушку в стадо проводить. Она тоже ещё, как следует, не проснулась, так что оба-два вы нехотя-нехотя по росной траве улочной брели бы, да молодецки-хлёсткий звук пастушьего кнута подбадривает: ну-ка, табун-то угонят и догонять его за околицей придётся!
Не шибко какая она и рослая, майская травушка-муравушка, но вкуснющая! То-то довольные возвращаются с пастбища коровушки-то, а за ними, соблюдая дистанцию, телушки. Ну разве что бычок годовичок поперёд мамки выкатится – что взять с сорванца? Но иной раз товарки маманины так рогами сорванца проучат – «как миленький» начинает вести себя. Она и в животном мире субординация есть субординация, иначе и там такая «демократизация» начнётся – не приведи Господь!
Что отрадно, то отрадно по вечеру своих родных и близких кормилиц-коровушек, игривых и ласковых телушек, привязчиво-домовитых овечек из табуна встречать. Какая память у них на наши облики! Приехал я с Урала, где после десятилетки по комсомольской путёвке работал, в отпуск, матушка послала меня «табун встречать». «Да я же, кроме Жданки, никого не знаю, как я их встречу-то?». Матушка этак загадочно-загадочно усмехнулась: «Не расстраивайся: они тебя сами узнают!». И в самом деле, не только Жданка (ну с ней-то мы сызмальства знакомы, с того самого момента, как она, только что со двора после отёла принесённая,, на своих тонюсеньких ножонках подрагивала), но и полуторница Лысёнка (в прабабку с белым пятном на лбу уродилась), и целая орава овечек меня, как родного, окружили (а ведь всего один вечер до этого меня знали-то!).
Намедни купил флягу молока в Сосновом Солонце и загрешился на молодую селяночку, продавшую мне это молочко! После магазинного-то сиаканчик чистенький-чистенький, а после этого с содой пришлось его отмывать: зело жирное да густое оно. Сердечный привет тебе, милая! С твоего молочка-то прадедушка Толя аж две страницы текста вот этого мясяцеслова накатал. Заодно и маманино молочко вспоминая…