14 ноября православные всего мира памятуют и славят безсеребренников и чудотворцев Косму и Дамиана, искусных врачевателей, безвозмездно исцелявших страждущих. Как телесно, так и духовно. Им молятся также о просвещении разума к изучению грамоты. А вот в народном месяцеслове этот праздник значится: «Кузьминки – куриные именинки» (Ничего себе – «именинки»! Это скорее поминки куриные-то…).
То-то радостный день это был для селянина! И в поле, и в огороде все дела завершены. Скотинка на зимнее содержание определена, И вот по давней-давней традиции (наверно, ещё с языческих времен, потому как врачеватели телес и душ человеческих ни к курам, ни к петухам непосредственно никакого отношения не имели) именно в этот день на Руси начинали закалывать молодых петушков (вот уж воистину по чёрному юморили наши предки насчет «именинок»-то!).
Это ведь в городе: захотелось тебе каким-нибудь мясным яством себя ублаготворить, скажем, щами с молодой баранинкой или говядинкой, а то и пирожками с ливером,- и вот, ежели деньжатки в кармашке у тебя зашевелились, топай себе на базар или в лавку за мясцом-то – и вся недолга. А на селе в прежние времена летом редко мясцом-то баловались. Ну у кого это рука поднимется в июне, в июле да и в августе и даже в сентябре свою животинку под нож пустить - барашка, телёночка, поросёнка и даже мелкого хулиганишку козлёнка, когда они на вольных кормах пребывают и что ни день, то на два-три фунта в весе прибывают?! А к тому же: заколол ты, скажем, поросёночка или телка-полуторника и, если не на продажу, куда будешь в теплое время мясную тушку девать? Холодильники-то на селе только недавно появились. Да и не уместится она, свиная или телячья тушка-то в нем.
Вот если по недосмотру пастуха волк на пастбище овечку сграбастает да придушит, а пастух не растеряется, отобьёт её и горло ей, смертельно раненной, быстренько перережет – тут уж пир на весь мир предвидится. Что называется, от пуза сами мясца навкушаются, и родню и соседей им наугощают (не то, не дай Бог, пропадет оно: снег-то в погребе уже подтаял). Ну еще, бывает, курицу-перестарку закланию предадут. Вот хоть, считается, и глуповатые-де эти «куры-дуры», а понимали, видимо, что к чему. Поэтому неслись до последнего, чтоб в ощип да во щи не угодить!
Вот казаки, говорят, не бедно жили, а почитайте-ка в «Тихом Доне», что они в страдную пору в поле едали. Им что, щи наваристые туда приносили? То и дело читаешь: накрошила хлеба и сделала тюрю. Только что и разнообразничали хозяюшки тамошние: то на кислом молоке, ну как бы на кефире, то на свежачке-утрошнике эту тюрю-то сотворяли. Знать, и у богатеньких казаков не поднималась рука в летнюю (хоть и страдную-страдную!) пору барашка или хотя бы козленочка порешить. И то сказать: в сенокос-то в нем и полпуда не наберется, а к зимней Матрёне (22 ноября) – все полтора, а то и два будет!
Так что в теплое, вернее: не в морозное время года селянину волей-неволей приходилось довольствоваться сырным, ну то бишь молоком и другими молочными продуктами да куриными яйцами. Помню, когда в летние каникулы копнильщиком, ну как бы помощником комбайнера работал, что у нас с «шефом» моим дядей Мишей на обед было? Ну огурчики, помидорчики, конечно, а главное – это несколько яичек. Умнёшь их, бывало, с хлебушком-то (Пшеничным! Из муки свежего помола. Заботилось колхозное начальство о своих тружениках-то, особенно о нас, механизаторах!), да в прикуску с малосольным огурчиком или с помидорчиком, минут пятнадцать на соломенной копёшке полежишь – и вот ты уже готов к новым трудовым свершениям!
И вот тебе приспели Кузьминки - петушиные именинки-поминки! «Не куриное яйцо – едим свежее мясцо!». А это вот еще «круче» сказано: «Эх, сбылася думка тятина: на столе с утра курятина!».
Ранним утром этого дня кровь молодых петушков чуть ли не ручьями лилась. Теперь уже никого совесть не зазирала, потому как перед Кузьминками, как правило, уже снег выпадал, и кур на домашний корм переводить приходилось. «На зимние квартиры!» - шутили аскульские фронтовики. Сколько армейско-фронтовой лексики позавезли они в родное село в сорок пятом и в последующие годы! Даже бабёнок приучили ею пользоваться. На свою, как говорится, голову! ( «Ох, и устрою я артобстрел этому кобелине-самовольщику, как домой возвернётся. Вон, почитай, весь боекомплект уже на огневую позицию выставила!» – это она, агрессорша этакая, плошки да миски имеет в виду, а то и сковородки с чугунами – с неё станет!). А посему молодых петушков-ветрогонов содержать становилось накладно. И тут им беззазренный карачун предназначался. В расход шло сразу два, а то и три петушка. Разговляться, так разговляться! У русича с его широкой душой завсегда вот так-то. Не то, что у скупердяев-западно-европейцев, про которых много чего порасказали аскульские фронтовики!
У матрон нашенских (не то, что у этих растютяек-молодиц, им бы только вон чуть не до самого рассвета под бочком у муженька лежать-полеживать, а свекровь хоть разбейся у печи-то!) – у добрых хозяюшек всё по уму делалось. Филейные части на курники шли (а то вон разлюбезную сношеньку в тот раз крылышко угораздило в пирог-то положить – то-то радость свекру была, когда он зуб о куриную косточку чуть не сломал!). А потроха и гузки (кума в Самаре слыхала: уж больно-де евреи их, гузки-то куриные уважают!) – в лапшу. А остальное - во щи (с молодой капусткой-то ну ни объедение ли будет?).
Бывало, выйдешь по утряни на улицу, а она, как река в водополье, вся ароматом молодой курятины заполнена. Из каждой печной трубы ручеёк этого головокружительно-духмянного запаха изливается!
Оно ведь как? Вот варит кто-то щи из говядины или из той же свинины – и даже соседям покурмышу невдомёк это. А вот курятину (деревенскую, конечно, а не бройлерно-городскую) – её при всем желании от окружающих не утаишь: благовоние её не только по селу, а и окрест его распространяется.
Может, и не надо бы, а – расскажу. Юнцом я тогда был, и мы с отцом на эти самые Кузьминки из Анурьевки (это одно из живописнейших урочищ Самарской Луки!) сено на лошади везли. А ветер, как на зло, в нашу сторону дул. И вот у Крутенькой лощины (это по прямой, почитай, в полутора километрах от села!) ни попади-ка мы в его струю! А поехали по сено-то затемно и натощак. Так не поверите, чуть не захмелели мы и чуть слюной не изошлись от кузьминско-сладостных запахов! Тятяня , он лесником тогда работал, трудяжку Маланью, что ему лесхоз выделил, завсегда не только холил и кормом ублажал, но и нам с братаном под страхом ремня переутруждать ее не позволял (ни разу от него не слышал, чтоб он по примеру своих односельчан её волчьей сытью да травяным мешком обзывал!). А тут – возроптал и чуть ли не разгневался: «Что это она у нас, как брюхатая, прохлаждается, а ну-ка огрей её!». Так что на сей раз (не иначе, как к великому изумлению её!) мы отцову любимицу в пот вогнали. А как к дому подъехали, то Маланью наскоро распрягли (по сю пору помню недоумевающий взгляд её добрых глаз!), а сено по обоюдному согласию смётывать на сушило не стали – чуть ли не наперегонки в избу устремились. А там на столе (что ни говори, а сметливые на Руси бабёнки!) большущая чашка с куриными щами уже благоароматно дымилась. И разлюбезная матушка моя незабвенная Анна Никифоровна таковыми словами встречает нас: «Проголодались, поди? Хлебайте щи, а потом я вам лапшу подам. А курник – в обед будем».
У молодых читателей наверняка этакой занозинкой вопросец в голове застрял: это что же до Кузьминок курятинку-то – ни-ни? А вот, скажем, за день или за два до них ею нельзя навкушаться было? Да можно, конечно! Вон в не столь отдаленные времена находились торопыги, которые день Великого Октября начинали отмечать чуть ли не с конца октября. Только вот много ли радости-то в этом было? То ли дело отмечать это событие соборно, со всеми вместе! В этом разе, знающие люди сказывают, даже водочка-то меньше горчит. А у молодых бабёночек она, говорят, в долгожданный праздничек-то, аки причастительный кагор, по горлышкам-то да в желудочках ихних распространяется! Так же вот и курятинкой разговляться со всеми вместе было намного интереснее и радостнее. Что-что, а порадовать себя в той не шибко радостной жизни селянской наши предки умели!
А к тому же вот что надо иметь в виду. Не сообщали тогда селянам из первопрестольной о надвигающихся на них циклонах и антициклонах, не баловали их телевизионными передачами с «полезными советами». Как же тогда было жить в труднейших климатических условиях России-матушки (ого-го, какой строгой и суровой матушки-то!)? А на основе народного месяцеслова! Который имел силу неписаного закона для селянина. Закон-то вроде и необязательный, но нарушение его порой каралось очень строго.
Вот, скажем, заколол ты вопреки этому закону (не имеющему законной силы-то!) свинку на Кузьму и Демьяна, а на смену обманчивым заморозкам налетела оттепель – вот шесть пудов мясца у тебя и подпортило. А ведь народный месяцеслов предупреждал тебя: впереди михайловские оттепели! Или: заколол ты полуторничка на Матрену (22 ноября) согласно месяцеслову – как говорится, умница и молодец! Только имей в виду: «На Матвея(29 ноября) зима потеет». В этот день случаются оттепели. Готов ли ты к ним заблаговременно? Убрал ли ты лишнее из чулана, чтобы через две противоположные двери его висящая там мясная туша сквознячком обдувалась? Да и есть ли у тебя на этот случай в нём вторая дверь-то для сквозняка? Нет? Поторапливайся-ка с ней, недотёпушка!
Случались, конечно, в этом законе, ну в народном месяцеслове то бишь иной раз и «ошибочки» (будто их в прогнозах синоптиков не бывает, хотя последние-то на основе показаний огромнейшего числа приборов как в космосе, так и на земле составляются!). Но в сути своей, составленный на основе не то, что многолетних, а многовековых наблюдений, он верно направлял многотрудную жизнь и деятельность селянина. И самой жизнью, ежедневной и многолетней практикой входил у него в привычку. А привычка, по словам поэта, Богом нам дана, замена счастию она!
Ну да хватит про курятину-то! А то, того гляди, я и сам, не дописав эту былицу, на кухню зафигалю. Только вот какая незадача-то: иной раз прямо носом в кастрюльку с куриным супом сунусь, так еле-еле улавливаю куриный запашок-то. Не та курятинка-то пошла. Не та-с!..
Безсеребренники и чудотворцы Косма и Дамиан Асийские, на Руси ставшие Кузьмой и Демьяном, являются у нас ещё и покровителями рукомесла (в месяцеслове они так и называются – рукомесленники) – главным образом, кузнечного ремесла-то. Это еще на моей памяти было: куда, бывало, ненароком (а то и нарочно!) ни заглянет кузнец, гостеприимная хозяюшка сразу же угощение по мере возможностей сотворять поспешает. А-то как же?! Кузнец, как и пастух, первый человек на селе был! У ухвата рог отвалился – кто поправит? А кастрюлька, еще не знай когда из Самары привезённая и на день ангела тебе свёкром, как самой любимой сношеньке, подаренная, взяла да и прохудилась. Кто оловом её запаяет?
Кузьминки слыли еще и девичьим праздником. В некоторых селах существовал такой обычай. В день Кузьмы и Демьяна девица на выданьи с самого утра вместо матери как бы становилась хозяйкой в доме («Заступала на пост!»). Стряпала и своей стряпнёй сородичей и соседей угощала. И всё это делала под неусыпным надзором и попечением родной матушки. Чем ни пример и школа домохозяйствования? А еще, говоря по-современному, тот еще был пиар-то! Вы думаете, на этом угощении не было «тайных агентов» и «засланных казачков» со стороны будущих женихов? Ой, как вы ошибаетесь-то! И будущая сваха там всенепременно присутствовала и всё-всё выглядывала, «досье на невесту собирая»…
А еще вот что было. На этот день девушки-сельчанки снимали у какой-нибудь старушки избу, устраивали складчину. Приносили из дому кто что мог. Не гнушались тогда наши будущие бабушки и прабабушки и по дворам пройтись: кто что пожалует. Ну а потом коллективно-совместная стряпня и угощение.
И так было не только у взрослых девиц и парней. У отроковиц и отроков – тоже! Только одна разница: у взрослых кузьминские пиршества были вечером, а у нас они к вечеру-то уже заканчивались. Но, как и взрослые, мы стаскивали в заветную избушку кто что мог. Помню, с колхозной птицефермы однажды даже пару хохлаток умыкнули по случаю Кузьминок-то (ох, грехи-грехи наши тяжкие!..). Так нам и это тогда с рук сошло. Хотя время-то, ого-го, какое суровое было! Не скрою, ходил слух: прознало тогда колхозное руководство про нашу проделку-то, но… Дай Бог вам Царствие Небесное, наши тогдашние колхозные руководители дядя Вася Дикушин и дядя Саша Маркин! Но до чего же приятно (даже спустя десятилетия и десятилетия!) вспомнить: какие знатные кушанья приготовили в тот раз наши сверстницы! А как важно выглядели они при этом, подражая своим мамашам! Ну как есть гостеприимные хозяюшки!
Вот пришлые да приезжие - все, как один, изумлялись тогда: какие-де в Аскулах и других селеньях Самарской Луки знатные стряпухи. Ну как есть мастерицы! Что ни сотворят – объедение, да и только! А что изумляться-то?! Они сыздетства к этому своими матерями приучены. А что якобы мисками да сковородками в мужей лукаются, «артобстрелы да бомбёжки устраивая», да с ухватами наперевес за ними, как гренадерши, устремляются, когда те слишком уж долго у соседки по её якобы настоятельной просьбе жерди на сушиле поправляли, - так это всё враки и досужие (если не злокозненные?!) домыслы!
Так уж и быть вот ещё какую историю поведаю, которая в нашем селе в стародавние времена случилась. Любили мои земляки пришлым людям рассказывать, как эти самые Кузьминки на подворье нашего батюшки на канун какого-то летнего праздника пришлись.
Матушка попадья, сказывали, к этому праздничку тогда пивка сварила (тогда на селе, почитай, все горазды были на это). А куда затор-то (барду) девать? Бабёночка хозяйственная, она его курочкам стравила. Ну ладно бы свинье: та похрюкала бы, похрюкала, по двору шатаясь, да и спать в подмостьи в холодочек завалилась. Вот насколько иной раз эти животные бывают умнее иных «царей природы», которые в таком разе прямо среди улицы почивать укладываются да ещё и на солнцепёке. Лежит она, бывало, в холодочке-то и знай себе то ли похрюкивает от кайфа, то ли похрапывает. И эту вот недобрую привычечку-то – во сне бормотать да похрапывать они тоже никак от человеков переняли – известное дело: с кем поведешься… Вам, к примеру, доводилось когда-нибудь слышать волчий или медвежий храпачок-то? То-то и оно! А эти напоролись хмельного (а куры на еду жадные и не то, что свиньи: те меру знают, а этим насыпь пшена пуд - весь день клевать будут; и как конвейер: одним местом клюют - из другого этим же временем выходит) - напоролись в охотку хмельного и, с непривычки-то "перебрав", сразу же где ни попадя спать развалились. Всё равно, что карты на игральном столе – вразброс. Курица опять же не свинья, она существо нежное: дышит, не дышит - сразу-то не разберешь. Ну попадья поохала, поахала и (опять же: ну не хозяйственная ли?) аккуратненько-аккуратненько в кучечку собрала их и чистенько-чистенько перышки с них поощипала, после чего и в овраг несчастных выбросила (он как раз позадь их усадьбы пролегал – ныне весь бурьяном зарос).
Нет, какое крепкое сердце всё же у матушки оказалось! Иную бы кондрашка хватил (водой отливать бы стали!), когда на следующее утро она вышла во двор, а там, как нудисты на пляжу, голые куры расхаживают, синие-синие, и от утреннего холодка дрожмя дрожат!
Срамотище-то, срамотище-то какое! Ну как добрые (ого-го, какие еще добрые-то!) люди прознают про такую оплошку?! Греха-то, греха-то! Вот и пришлось батюшке вместо кадила топор-тесак в руки брать и закланию их предавать. Но как ни таились - в селе разузнали про это. А посему у моих односельчан тогда долгое-долгое время в лексиконе вместо "мокрой курицы" была "попова курица". Ну это как вот, например, иззябнет мальчонка на улице, про него и скажут: синий весь, как батюшкина курица...